Это рассказ об удивительной судьбе человека,

судьбе непростой, нелегкой, необычной...

ГЛАВА 1.

Небольшой вагон-теплушка вторые сутки стоял в глухом тупике. Зарешеченные окна-щели говорили о том, что это скорее вагон для перевозки арестантов, чем обычный товарный . Однако ни охраны, ни сопровождающего конвоя при нем не было. Казалось, что о его существовании просто забыли.

Вчера рано утром вагон отцепили от какого-то попутного состава и загнали в этот тупик. Сначала была слышна возня за стенкой, ругань и перепалка конвоя с кем-то из местного начальства, потом все стихло. После полудня послышались голоса, затем звук открываемого замка и отодвигаемой двери. Одиннадцать голодных, исхудавших, заросших разновозрастных новоиспеченных поселенцев сгрудились у двери с интересом и любопытством пытаясь разглядеть свое новое пристанище.

Неподалеку, выстроившись полукругом, стояли пять подвод. На каждой возница, милиционер или сотрудник НКВД. Стоящий у двери енкаведешник начал делать перекличку. Народ перешептывался. Когда он назвал имя - Никифоров Игнат, все затихли.

• Помер он. Нынче ночью..., - тихо сказал кто-то, стоящий во втором ряду.

• То есть, как помер? - поинтересовался начальник конвоя.

• А вы к нам не заходили со вчерашнего, вот он и того... затосковал, видать , - это Микола Хомчик, известный балагур, без которого вряд ли перенесли бы эту поездку без более серьезных потерь.

• Поговори у меня, сука , - зашипел на него начальник конвоя.

• Ладно с этим проще, - произнес енкаведешник и продолжил перекличку.

Закончив эту важную процедуру он, сделав небольшую паузу, чтобы закурить и, оглядев всех невидящим взглядом, начал вызывать фамилии бывших зэков попарно, указывая движением руки на телегу, на которой им надлежало продолжить путь.

Затем он свернул списки, повернулся и пошел, сказав на ходу что-то начальнику караула.

• Твоя как фамилия? - обратился он к единственному зека, стоящему на костылях.

• Назаренко Иван.

• За тобой завтра приедут. Так что придется тебе еще ночку побыть в вагоне, - продолжил он с ухмылкой.

• А как же с Игнатом быть? Ведь не по христиански это так бросать его...

• А чего ему сделается? Завтра попросим мужиков, они и похоронят...

Дверь с шумом закрылась, послышался щелчок накидного замка. В вагоне сразу потемнело.

Снаружи слышны были голоса начальника конвоя и кого-то из конвоиров. Иван прислушался.

• Да куда он денется, одноногий? Бежать-то некуда ему. Разве только на тот свет..., - раздался смех конвоиров.

Голоса стали удаляться. Иван сжал кулаки. Так и стоял он на одной ноге, опираясь плечом о деревянную стойку вагонных нар. Он оглянулся: справа, на нижней полке лежало бездыханное тело Игната.

С невероятным трудом стащил Иван тело Игната вниз и уложил у самой двери. Сам же улегся на свое место, в левый дальний угол. Хотелось есть и пить. В вагоне не было ни того ни другого. Чтобы как-то заглушить голод и жажду, Иван предался воспоминаниям...

Вспомнилось детство.

Небольшой уютный дворик на окраине Лоева, небольшого поселка на берегу Днепра. Постоянно суетящаяся по хозяйству бабушка. Своего отца Иван почти не помнил, мал еще был. Бабушка часто вспоминала:

• В сентябре четырнадцатого как ушел с германцами воевать, так ни слуху, ни духу. Видать сгинул где-то, - и при этом вздыхала и крестилась.

Мама вспоминалась Ивану как какой-то едва зримый, невыразительный образ, появляющийся и исчезающий совершенно неожиданно. Мама подходила, гладила его по головке и... исчезала. Однажды мама исчезла насовсем. Просто исчезла и все. Бабушка не любила вспоминать о ней. Если Иван спрашивал о матери, бабушка сжав губы, замыкалась в себе и уходила в свою комнату.

Прошло немного времени и война докатилась до Лоева. Поселок захватили немцы. Иван не помнил, хуже стало или нет. Поначалу бабушка не разрешала выходить со двора, а потом... Да разве можно шестилетнего мальчишку взаперти удержать?

Потом появились польские солдаты... Стрельба. Тела убитых на улице, которые никто не убирал. Раненые в окровавленных повязках, иногда заходившие во двор в поисках воды и места для короткой передышки...

Наконец наступило затишье. В один из дней бабушка получила письмо. Ее лицо сияло от радости. Впервые за долгое время.

• Все! Едем к тете Вере в Воронеж. Тебе учиться надо. А тут война за войной, то немцы, то поляки... Поди, разберись.

Так они оказались в Воронеже у тети Веры, бабушкиной свояченицы. Тетя Вера была одинока и бездетна. Жила она в собственном небольшом, на две комнаты с кухонькой, доме. При доме был небольшой участок земли, так что еще одни хозяйственные руки были как раз кстати.

Осенью Иван пошел в школу. Нельзя сказать, что учеба в школе ему сразу пришлась по душе. Скорее наоборот. Другое дело — лето. Красота, раздолье! Днями Иван вместе с мальчишками пропадал на реке. Купались, загорали, ловили рыбу. Так продолжалось до пятого класса. Иван сам понял, что так, в роли постоянного «нахлебника», дальше жить нельзя. Ему в какой-то мере повезло и он нанялся в булочную утренним разносчиком. Как пахли эти булочки! Иван, еле сдерживаясь, чтобы не съесть хотя бы одну. Получив товар, бегом разносил булочки по домам. Все это нужно было успеть до школы, поэтому вставать приходилось рано, засветло. За эту работу, по возвращении из школы он получал пару черствых булочек или, иногда, полбуханки хлеба.

Так прошли-пробежали годы... Иван окончил десятый класс и готовился поступать в институт, только в какой, он еще не выбрал.

Неожиданно пришла повестка о призыве в ряды Красной Армии. Иван и тогда, и много лет спустя задавал себе один и тот же вопрос:

• Почему именно на меня пал выбор?

Ответа он не находил ни тогда, ни тем более сейчас.

Постепенно воспоминания становились все менее ясными и все более отдаленными. Иван укутался поплотнее в шинель и забылся чутким поверхностным сном. Он не знал сколько времени он находился в этом состоянии. Сначала ему показалось, затем все явственнее стали слышны чьи-то незнакомые голоса.

Иван поднялся, натянул шинель на плечи и пододвинул на всякий случай к себе поближе вещмешок.

Раздался щелчок открываемого замка, дверь лязгнула и со скрежетом и скрипом поехала в сторону.

• Эй, кто там, выходи!

Иван гремя костылями, не спеша подошел ближе к двери. Дальше путь ему преграждало холодное бездыханное тело Игната.

Метрах в десяти от вагона стояла запряженная лошадью телега. Прямо у дверей стоял милиционер в звании старшины. Он был при табельном оружии, с новой сержантской сумкой через плечо.. На вид ему было под пятьдесят. Его грязной измятой шинели, наверное, не намного меньше. Козырек его выгоревшей форменной фуражки был слегка надломлен.

• С вещами на выход! - произнес милиционер хорошо поставленным голосом.

• Не могу начальник, тут парень лежит, вчера ночью помер..., - ответил Иван, не двигаясь с места.

• Как помер?

• Дак вчера начальство было, все видели, все знают. Сказали, приедут мужики, похоронят. А я ничего сделать не могу, видишь, на одной ноге стою.

Милиционер постоял, что-то обдумывая, затем подбежал к вознице и начал с ним о чем-то говорить, энергично размахивая руками. Возница сидел поначалу не шелохнувшись, только слушал. Затем сплюнул, заковыристо выматерился, подошел к вагону, взвалил на плечо тело Игната и с помощью милиционера уложил его неподалеку от путей. Затем перекрестился и вернулся к телеге.

• Тебе что, особое приглашение надо? Как звать?- зло выкрикнул милиционер обращаясь к Ивану.

• Назаренко Иван. Куда идти, начальник?

• Вон на телегу забирайся.

Иван аккуратно, не спеша опустил вниз костыли, затем без особого труда соскользнул на землю и пошел к телеге.

• Кузьма, ты чего сам-то приехал? А где ваш уполномоченный? Без сопровождения, ведь, нельзя...

• Да ладно тебе, Никодымыч. Куда он денется, на костылях-то? Не сбежит. А в случае чего...

Кузьма слегка раздвинул сено рядом с собой и кивнул на лежащий там остро отточенный топор. Он принял из рук Никодымыча вдвое сложенный запечатанный конверт и спрятал его на груди. Затем произнес:

• Не боись, Никодымыч. Пошла, милая, - это уже к лошади.

Ехали, наверное, уже часа два. Местность, в основном, равнинная. Снег почти сошел. Серая влажная земля слегка парила. На общем сером фоне выделялась только укатанная, все еще покрытая льдом, уходящая куда-то далеко-далеко, дорога. То тут, то там сверкали в скупых солнечных лучах апрельского солнца заполненные талой водой проталины.

• Скоро посевная..., - вслух подумал Иван.

• Да, нынче весна ранняя... Сам-то откуда будешь?

• Родом из Белоруссии я. Из Лоева, может слышали?

• Не-е-е, не знаю такого. Ногу-то где потерял? - перевел разговор на интересующую его тему возница.

• На войне. Где же еще?

• Это когда от германцев драпали и отступали?

В его словах одновременно чувствовались и упрек, и боль с примесью горечи за происшедшее.

• Нет. Это, когда наступали. В финскую...

• Вон оно как, значит..., - произнес возница.

Он оглянулся на Ивана, глаза его немного потеплели.

• Тебя как звать-то?

• Иваном родители нарекли.

• Иван, так Иван. А я Кузьма, значит, Ерофеич.

Наверное многое еще хотел бы узнать о своем пассажире Кузьма Ерофеич, но не торопился. Дескать, будет еще время. Вскоре появились очертания деревенских строений. Кузьма гикнул. Лошадь, словно ждала этого сигнала, перешла на рысь.

Дорога шла по главной улице. На одном из домов Иван успел прочесть название улицы - Пролетарская. Он вглядывался в каждый дом. Где-то, может быть в одном из них, ему придется жить, точнее, провести следующие пять лет...

• Тпру-у, - протяжно произнес Кузьма.

Лошадь остановилась. Возница легко соскочил с телеги.

• Иван, ты побудь тут. Только никуда! Я сейчас...

Кузьма появился через несколько минут.

• Поехали! Федоровна сказала, что Афанасий Борисыч велели поселить тебя пока в дом «для ссыльных». Там, правда, живет одна..., если жива еще. Но там две комнаты, так что помиритесь, - сказал с улыбкой Кузьма, - а завтра велено тебе с утра прийти в правление.

• Когда это «с утра»? У меня и часов-то нет.

• Не знаю. Сказано с утра, значит - с утра. Дорогу то найдешь?

• Найду, - уверенно ответил Иван.

Они остановились у небольшого одноэтажного, немного покосившегося, но еще крепкого дома. Кузьма соскочил с передка и пошел к дому. Наружная дверь была открыта. Он вошел в сени , открыл дверь в комнату и громко крикнул:

• Принимай гостя, барыня, - и засмеялся своей шутке.

Иван стоял у телеги и разминал затекшие суставы. Он уже приготовился идти, как его остановил Кузьма.

• Никто не отвечает. Может спит, а может и того...

• Ладно, посмотрим.

• Слышь, Иван, еда-то есть у тебя?

• Нету ничего. Третьего дня  все продукты закончились, а воду вчера последнюю выпили...

• Как же так? - спросил, качая головой, Кузьма, - люди, ведь...

С этими словами он достал из-под сидения небольшой холщовый мешок, развязал его, достал оттуда пол краюхи хлеба, пару отварных картофелин и небольшой кусочек сала. Положил все это на край телеги.

• Бери, Иван, а то до утра ноги протянешь...

• Спасибо, Ерофеич. Век помнить буду.

• Да ладно.

Он вскочил на телегу, обернулся, махнул Ивану рукой, гикнул и пустил лошадь вскачь.

Прежде чем войти во внутрь, Иван обошел дом и осмотрел все строение. Все было ужасно запущено, в сарае сорванные с петель двери лежали тут же, забор по большей части сгнил. По обе стороны забора густые заросли одичавшей малины. Участок земли за домом зарос мелким кустарником, репейником и прочим бурьяном.

Иван тяжело вздохнул и зашел в дом. В нос пахнуло неприятным запахом запущенного жилища, сырости и мышиного помета. Словно и не жил здесь никто.

• Есть тут кто-нибудь?

Никто не ответил. Иван прислушался. Ему показалось, что он услышал какой-то шорох. Он подождал немного, пока глаза привыкнут к сумеречному, сквозь давно не мытые окна, освещению комнаты.

В углу комнаты явственно слышен был чей-то стон. Иван подошел поближе. На огромном широком топчане свернувшись клубочком лежала женщина. Кажущиеся в темноте черными волосы скрывали ее лицо. Иван тронул ее за плечо. В ответ он услышал слабый голос:

• Пить, пить...

Иван потрогал ей голову, потом приложил щеку к ее лбу. У женщины был жар.

Он сбросил шинель и вышел в сени. Кадка для воды была пуста. Схватив рядом стоящее ведро иван вышел на улицу. В метрах двадцати он увидел колодец.

У колодца стояла девушка и с любопытством разглядывала «новенького».

• Меня Марфой звать, - представилась неожиданно она и смущенно засмеялась.

• Здравствуй, красавица. Не поможешь воды набрать?

• Чего же не помочь молодому да красивому?

Она ловко набрала ведро воды и, не спрашивая Ивана, понесла его к дому.

Иван поблагодарил Марфу кивком головы и вошел в дом. Нащупал на стене выключатель, щелкнул, света не было. Иван тихо выругался.

Он подошел к женщине. Она вздрагивала и тихо что-то шептала.

• Бредит, наверное, - подумал Иван.

Он набрал в кружку воды, смочил в ней кончик полотенца, что лежало на топчане и приложил к пересохшим и потрескавшимся губам больной. Поддерживая ей голову он накапал в рот несколько капель жгуче холодной воды. На большее он решиться сейчас не мог. Женщина, словно очнувшись, судорожно пыталась слизнуть языком струившуюся мимо рта влагу.

• Ладно, хватит пока, - произнес Иван.

Гремя в темноте костылями, он вышел из дому.

Наломал молодых, не распустившихся еще веточек малины, собрал немного досок от забора и нарвал прошлогодней сухой травы на растопку.

На ощупь обшарил выступ над плитой, подоконники и посудную полку. Спичек нигде не было.

• Что делать? Надо напоить ее горячим. Может отойдет... А так ведь она до утра не дотянет, - подумал Иван. - Где же она положила спички? Не могла же она без них обходиться ?

Он продолжал поиски. Внезапно под ногой что-то хрустнуло. Спички!

• Выронила, наверное, - подумал Иван.

Вскоре в печи заполыхало, зашумело. По комнате поплыли волны теплого воздуха. От бликов пламени чуть приоткрытой печной дверцы в комнате посветлело. Запел свою песню чайник на плите... Иван занес в комнату ведро с водой, поставил у топчана.

• Вставайте, доктор пришел. Сейчас лечиться будем...

С этими словами он попытался усадить женщину. Тело ее безвольно качалось из стороны в сторону. Наконец ему все-таки удалось удержать ее в сидячем положении. Он быстро снял с нее неприятно пахнущие кофту и рубашку. Женщина все время пыталась воспротивиться его действиям, но была настолько слаба, что свое сопротивление могла выразить лишь стоном.

Иван обильно смочил водой полотенце и начал обтирать тело женщины. Холодная вода ручейками скатывалась по ее худому телу. Она сидела молча, словно не чувствовала холода. Только когда Иван начал обтирать ее тело спереди, она чисто инстинктивно подняла руки, пытаясь прикрыть небольшие, упругие, как у девчонки груди.

• Не бойся, не съем я тебя. И не трону... , - тихо, но внятно прошептал Иван.

Он сильно растер ее своим сухим полотенцем и надел чистую рубаху из своего «гардероба». Несмотря на возражения заставил выпить две чашки отвара из малиновых веточек и только после этого уложил, укрыв всем, чем можно было, даже своей шинелью.

Подбросив в печь остаток досок, Иван сел на стул возле больной женщины.

Заканчивался первый день ссылки...

Глава 2.

Несмотря на усталость от перипетий прошедшего дня, спать не хотелось. Иван сидел неподвижно, то поглядывая на спящую женщину, то уставясь невидящим взглядом в дальний угол комнаты.

• Что это за женщина? Почему такое насмешливо-пренебрежительное отношение к ней, сквозившее в словах возницы? Как жить с «незнакомкой» под одной крышей? Как у него самого сложится жизнь на новом месте? - эти и другие вопросы не давали ему покоя.

Мысли, обгоняя друг друга роились, путаясь, у него в голове. Иван тряхнул головой, стараясь избавиться от назойливых и неприятных раздумий.

Накатившаяся внезапно волна воспоминаний отбросила его далеко назад, в то время, когда он в составе группы советских военнопленных покинул Финляндию. С тех пор прошло-пролетело два года. Ивану не хотелось вспоминать подробности...

Неожиданно перед ним возник образ Анникки. Высокая, стройная, всегда улыбающаяся... Это была его Анникки. Образ казался настолько ощутимым и реальным, что Иван от неожиданности даже привстал. Видение мгновенно исчезло, словно испарилось. Иван пытался восстановить его. Хоть не надолго, хоть на мгновение... Безуспешно.

Внезапно его воспоминание прервал еле слышный стон. Иван наклонился и откинул волосы со лба женщины. Ее лицо и шея были липкими от пота. Иван поправил одеяло и откинулся на спинку стула.

Накатившийся поначалу поток воспоминаний прекратился также неожиданно, как и начался.. Возникшие образы и видения медленно удалялись, постепенно, словно видения в пустыне исчезали и растворялись.

Сколько времени Иван находился в состоянии полудремы или полусна он не знал. Он очнулся, когда в комнате было почти совсем светло. От неудобного сидения на стуле все тело болело и ныло. Иван встал, потянулся до хруста в суставах и только после этого присел на край топчана. Несмело и с некоторой опаской он дотронулся до лба женщины. Жар спал.

• Слава тебе, Господи, - произнес мысленно Иван, хотя в Бога никогда не верил, - кризис, кажется, миновал.

Он внимательно посмотрел на спящую женщину Ему показалось, что она улыбнулась во сне. Чуть приоткрыт рот, бледное красивое лицо, тронутое ранними чуть заметными морщинками у рта и глаз. На вид ей можно было дать лет двадцать пять, не больше.

• Совсем еще девчонка, - подумал Иван и поднялся.

Стараясь не стучать костылями, Иван вышел на улицу. В лицо пахнуло утренней свежестью. Постоял несколько минут прислушиваясь к ленивому разноголосому лаю деревенских собак и зашел в дом.

Чайник уже закипал, издавая прерывающиеся время от времени свистящие звуки.

Иван нарезал мелко пол картофелины от вчерашнего подарка Кузьмы, тщательно размял ложкой, добавил кипятку, чтобы получилась кашица.

Обернувшись он заметил, что женщина, открыв глаза, внимательно наблюдает за его действиями.

• С добрым утром! Ну и напугали вы меня вчера... Прямо не знал, что делать. А вы, ничего...

• С добрым утром! Спасибо вам. Возились со мной словно с дитем малым. Все происходило, как во сне. Да, если бы не вы..., - она замолчала.

• Да ладно. Как звать-то вас, а то как-то неудобно. Вроде под одной крышей теперь живем.

• Катя. Екатерина Карповна Алексеева.

• А я, Иван. Вот и познакомились, - и продолжил, - я вот тут немного картошечки приготовил. Вы поешьте, а то сил совсем не станет.

Иван сидел и смотрел  как Катя ест, как она подносит ложку ко рту, как медленно пережевывает, как бы вкушая, безвкусную жиденькую картофельную кашицу и как потом она посмотрела на него влажными от слез, благодарными глазами.

Иван вышел в сени, пошарил под лавкой, нашел, что искал и вернулся в комнату.

• Вот Катя, ведро. Это, если «до двору» захотите. Дело-то житейское. Я приду, уберу. В тюрьме и не таким делом приходилось заниматься. На двор — ни шагу, если жить охота, - предупредил он, накинул шинель, взял в руку вещмешок и вышел.

Иван медленно шел по улице и рассматривал строения. Его внимание привлекали и новые добротные, стоящие на каменных фундаментах, дома и старые, большей частью покосившиеся, словно выросшие из земли постройки; дома с оригинальными фасадами и простые, убогие жилища. Вот углом стоит одноэтажное здание школы. Об этом недвусмысленно оповещает большая вывеска над входом. А вот и Правление.

Иван остановился. Справа от входа вывеска, где коричневыми буквами на синем фоне значилось:

Правление

колхоза им. 1 Мая

Черлакского р-на

Омской обл.

Слева вывеска чуть меньшего размера:

Черницкий сельский

совет.

• Вон, значит, куда меня занесло, - подумал Иван и потянул на себя дверь.

Просторные опрятные сени с лавкой. Через широкую с высоким порогом дверь Иван вошел в

большую прихожую, по обеим сторонам которой у стен стояли скамьи. Помещение использовалось, вероятно, и как приемная, и как место ожидания. Направо и налево расходились два узких коридора. Прямо против входа дверь, рядом на стене табличка:

Серпунин

Афанасий Борисович

Чуть в стороне вторая дверь с табличкой:

Секретарь.

Иван осмотрелся. В помещении никого, на стенах часов нет. Может он и вовсе не вовремя пришел? Подошел к двери Председателя, негромко постучал, дернул дверь. Закрыто.

Сел на лавку, задумался. Сколько времени он так просидел, Иван не знал. Может, минут пятнадцать, а может и больше. За это время он не увидел ни одного человека, ни одной живой души.

Словно услышав его мысли, из-за дверей с табличкой «Секретарь» показалась рослая полная

женщина. Оглядела помещение.

• Ты к кому? - обратилась она к Ивану.

• К Председателю, наверное. Я вчера прибыл на поселение.

• Заходи, Афанасий Борисыч уже спрашивали... Там милиционер из района приехал, - шепнула она Ивану на ухо, словно это была государственная тайна.

Иван зашел в комнату секретаря. Постоял осматриваясь по сторонам, пока секретарь, очевидно, докладывала о его прибытии.

Наконец, она вышла, улыбнулась подбадривающе Ивану, не дрейфь мол, и отошла в сторону, пропуская Ивана вперед. Он быстрым взглядом окинул помещение: большая светлая, видно недавно побеленная, комната, чисто вымытое окно, два простых канцелярских стола, стоящие буквой «Т», простые стулья у столов и вдоль стен, у входной двери, через которую вначале пытался войти Иван, закрытый шкаф, рядом, на деревянной подставке металлический сейф.

За столом сидел полный, даже грузный мужчина лет шестидесяти в теплом, под шею, вязаном свитере и меховой душегрейке. Над ним, на стене в темной, лакированной раме портрет вождя, смотрящего в бесконечную даль золотистых пшеничных полей. За вторым столом сидел, развалясь и покуривая милиционер. На его звание Иван даже не обратил внимание. Для него все люди в милицейской форме уже давно значили одно и то же, независимо от звания.

• Добрый день, - поздоровался он.

• Кому добрый, а кому и не очень, - ответил милиционер, оглядывая Ивана полу брезгливо, полу подозрительно, - рассказывай кто ты, что ты, за что и по какой статье судим. Только правду! А то мы ведь и проверить можем...

Иван постоял мгновенье, затем подошел к одному из стульев у стены, так, чтобы оказаться напротив милиционера, и сел. Он специально не спрашивал разрешения, ведь могли бы и не разрешить. Так просто, из вредности.

• Ну чтобы проверить, то, что я скажу, допустим, у тебя руки еще не доросли, - мысленно ответил он милиционеру, а вслух произнес, - стоять мне тяжело пока, я ведь и упасть могу... Так что, извините.

Милиционеру явно не понравилась такая вольность, но еще хуже было бы, если бы пришлось поднимать его в присутствие Борисыча.

• Отвечай на вопросы, - это он снова к Ивану.

• Звать меня Иван Лукич Назаренко...

• Из хохлов, что ли?

• Да нет, я из Белоруссии. Родился в городе Лоеве, это почти на границе с Украиной.

• Да ты мне не про это... За что судили?

• Не знаю. Наверное за то, что воевал и ногу потерял... Это ведь как получается? Воюешь, воюешь, потом, раз и ранили (хорошо хоть, что не убили!). В беспамятстве попал в госпиталь, одну ногу вылечили, а вторую... сами видите. Потом допрашивать стали. Почему, да отчего... Отпустили, потом снова вызвали. Наверное, напутали чего-то...

• Не могут наши правоохранительные органы что-то напутать! - вспылил милиционер.

• Конечно, не могут, но ведь случилось... Да, чего я вам рассказываю, там, в моих бумагах все, как есть, написано.

Все, о чем говорил Иван, было, конечно, полуправдой. Но кто будет сейчас искать-выискивать ту правду. И кому она нужна, «чистая» правда?

В комнате воцарилась тишина. Иван считал, что он все рассказал, милиционер обдумывал, что бы еще что-то спросить.

• А что случилось у вас с этим, с Игнатом? Никифоров, кажется, фамилия?

• Умер он в дороге, как раз в последнюю ночь.

• Это как же так, умер? Может сами и прикончили его?

• Умер, как многие умирают. От болезни. Я с ним был почти не знаком. Только попросил вчера начальство, которое поселенцев принимало, не оставлять его в вагоне. Потому что не по-христиански это...

Иван замолчал. Он лукавил. Он хорошо знал Игната, они долго находились в одной камере.

Его арестовали еще в тридцать девятом, вроде бы, за уклонение от военной службы, хотя у того был врожденный порок сердца. Предъявить ничего серьезного ему так и не смогли, но и отпускать не хотели. Когда началась война с Германией, он первый написал заявление с просьбой отправить его на фронт. Вот тут взялись за него серьезно. Пришили ему, что он написал заявление, чтобы перебежать к врагу. Что пришлось пережить этому парню, как говорится, врагу не пожелаешь. Ничего от него не добились, только внутренности отбили... и, учитывая состояние здоровья, отправили не в лагеря, а на поселение, на те же десять лет.

• Ишь, сердобольный какой, - проворчал милиционер, - слышал я, что разговор был, похоронить, но как и что, не знаю.

• И на том спасибо.

Иван замолчал, ожидая каких-нибудь распоряжений. Он почему-то был уверен, что милиционер не читал его сопроводительные документы, а только просмотрел, не особенно вдаваясь в детали или же в них настолько было изложено все путано и неясно, что разобраться в них он вряд ли смог, даже если бы очень хотел.

Пока Иван был занят своими мыслями, милиционер и Афанасий Борисыч (как его здесь все называли) что-то обсуждали.

• Образование-то какое у тебя? - неожиданно спросил Афанасий Борисыч, который за все время не произнес ни одного слова.

• Среднее. Десятилетку закончил в Воронеже и один курс сельскохозяйственного института.

• Это хорошо. Я вот что думаю... Ты сейчас сходи к Федоровне, секретарю. Она тебя немного ознакомит с действующими порядками. Пару дней на обустройство, а потом приходи, подумаем о твоем трудоустройстве, не бездельничать же тебе. Да, а вещмешок для чего с собой принес? Собрался что ли куда?

• Так ведь не знал я, может куда дальше отправить захотите.

• Да нет, - улыбнулся он, - здесь пока оставайся. Да, а жиличка тебя не обижает?

• Нет, не обижает. Да и как она может обидеть меня? Хворая она.

• Ну да, ну да...

Иван медленно поднялся со скрипучего стула, пристроил удобно костыли, взял в правую руку вещмешок и, попрощавшись, вышел. На лбу выступила холодная испарина, он чувствовал, как холодный пот струйками сбегает по спине.

• Что это? Неужели закончилась неопределенность и действительно его возьмут куда-нибудь на работу?

• Ну что, побеседовали? - Федоровна словно ждала Ивана, - что сказал-то? - и не дожидаясь ответа, - он уже с утра звонил кому-то в район, говорил: «я себе оставлю этого парня, а то у меня одни бабы остались», - и добавила, - он у нас хороший, Афанасий Борисыч.

В это время появился милиционер, взглянул невидящим взглядом на Ивана, попрощался кивком головы с Федоровной и вышел.

• Новенький он. Откуда-то прислали в район, то ли на понижение, то ли на повышение. Вот он и пыжится.

Федоровна еще долго о чем-то нужном и не очень нужном говорила. Иван слушал и не слышал ее. У него голова уже была занята другим, мыслью о том, как «поднять» Катю и чем ее кормить...

• Федоровна, мне бы продуктов немного... , - прервал он словоохотливую женщину и ему стало неловко за свое невежество, - извините меня...

• И вправду, как это я не догадалась? Пойдем.

Она приоткрыла дверь:

• Афанасий Борисыч, я в магазин, на минутку. Может вам надо чего?

• Нет, мне не надо. Ты там вот что. Скажи Марковне, чтоб в книгу новенького записала...

Иван возвращался домой еще медленнее, чем шел сюда, в Правление. От переизбытка событий и впечатлений сегодняшнего дня он чувствовал себя словно выжатый лимон. Конечно, надо было бы поторопиться, ведь Катя с утра почти без еды, только попила немного теплой, не свежей и поэтому мало приятной настойки из веточек малины да едва ли четверть размятой в воде картошки съела.

Сейчас у него в вещмешке достаточно продуктов, по крайней мере, дня на два-три. Но самое, пожалуй, главное, он приобрел кусок хозяйственного мыла, темно-буро-серого неприглядного цвета. Как давно он не мылся по-настоящему! Да и Катя, наверное, тоже...

Он удивлялся себе все больше и больше. Почему он думал и беспокоился о совершенно ему чужом и незнакомом человеке, больной, находившейся почти в беспамятстве женщине, почти ребенке, с которым волей судьбы оказался под одной крышей? Иван не мог сам ответить на этот вопрос. Да и кто-нибудь другой, наверное, тоже.

Заворачивая к дому, он увидел у колодца Марфу. Она помахала ему приветливо рукой. Иван не ответил.

Катя одетая сидела за столом. На ней внакидку была шерстяная вязаная кофта и сверху теплый платок. Волосы были подобраны в тугой узел. Она выглядела очень бледной. Только большие карие глаза светились неподдельной радостью.

Иван окинул помещение быстрым взглядом. В комнате было прибрано, топчан застелен.

• Как самочувствие? Лучше?

• Ничего. Только слабость сильная.

• Извини, я не хотел тебя тревожить. Да и не думал, что так надолго задержусь. Ты почему встала? Тебе лежать надо...

• Можно я буду вас Ваней называть, - чуть слышно спросила Катя.

• Конечно, можно. И давай на «ты». Так проще общаться. Ведь под одной крышей живем.

Через полчаса на плите в кастрюле булькал пшенный суп, заправленный мелкими кусочками сала, оставшимися от подарка Кузьмы. Иван вынул из мешка сверток, развернул его и Катя увидела хлеб. Настоящий хлеб! Иван отрезал каждому по куску. Катя сидела, глядя на все это округлившимися, влажными от выступивших слез глазами.

Потом они ели. Ели молча, тщательно и обстоятельно. Только изредка Иван поднимал голову и смотрел как ест Катя. Ела она очень красиво. Он еще вчера обратил на это внимание. Что это? Что-то показушное, или привитое с детства правило этикета?

На завершение ужина был чай из веточек малины. К нему Иван достал из мешка слипшиеся в единый бесформенный комок, бывшие конфеты «Карамель». Выражая свой восторг, Катя даже захлопала в ладоши.

• Спасибо Ваня. Я уже давно так вкусно не ела, - произнесла Катя и из глаз у нее хлынули слезы.

• Да ладно.

Он сидел молча, опустив голову.

Только сейчас Иван почувствовал насколько он устал. Усталость, которая накапливалась последние несколько дней давала о себе знать.

• Пора спать, - сказал он, тяжело поднимаясь со стула.

• Я буду спать у себя в комнате. Я уже перестелила.

Иван оставил ее просьбу-пожелание без ответа.

• Спокойной ночи, Катя.

• Спокойной ночи, Ваня.

Глава 3.

Прошла неделя.

Они сидели за столом напротив друг друга и пили утренний чай с хлебом и карамелью.

Иван пил чай сосредоточенно, шумно прихлебывая из чашки. Катя же, наоборот, пила чай совершенно бесшумно, маленьким глоточками, откусывая периодически крошечные кусочки хлеба и карамельки. Иван иногда ловил себя на мысли, что он слишком пристально смотрит на Катю, постоянно смущая ее и заставляя краснеть.

Чтобы как-то смягчить общую неловкость, он решил перейти к волнующей его теме.

• Быстро ты пришла в себя. Глядя на твое состояние я сомневался, удастся ли тебе вообще выкарабкаться, - честно признался Иван.

• Так это все благодаря тебе. В тот день утром, как только ты ушел, я поднялась и поискала, что осталось от маминых запасов. Я имею в виду лекарства. Нашла два пакетика с порошками. Последние. Они мне сильно помогли. Я часто вспоминаю тот день, когда ты только появился. У меня тогда не было никаких сил. Я уже умирать приготовилась. Если бы не ты, Ваня, не было бы меня, наверное, уже в живых...

• Расскажи о своей маме, - неожиданно попросил Иван.

Катя посмотрела на него внимательно своими огромными карими глазами. Помолчала немного. Потом вдруг спросила:

• Тебе это действительно интересно, или просто так, из вежливости.

• Мне все интересно о тебе знать. Но если не хочешь, или чего-то опасаешься, тогда не надо, - Иван приготовился, чтобы встать из-за стола.

• Останься Ваня. Извини. Я не хотела тебя обидеть.

Катя сидела, опустив голову. Она собиралась с мыслями. С чего начать?

• Скоро год, как не стало мамы. Я все еще не могу прийти в себя. Мы очень были привязаны друг к другу. Все происходило в последние два года. Мама работала помощником фельдшера, хотя у нее и было фельдшерское образование. Но, во-первых, место фельдшера было занято, а во-вторых, мы были первые ссыльные в этой деревне и к нам относились с некоторым предубеждением. Вообще-то для такой небольшой деревни как наша не положено было иметь какой-то там фельдшерский пункт, но благодаря стараниям Председателя, такой пункт был организован. Как его предупредили «сверху» - под его личную ответственность и без выделения средств. Как ты понимаешь, нужно было для этого иметь большое влияние в районе и огромное мужество.

Назначенный на должность фельдшера еще до нашего прибытия Игнат Саввич не имел специального образования. В свое время он участвовал в первой мировой и служил санитаром при полевом госпитале. В общем, как говорили, мужик он был неплохой, но … пил. Так что, когда появилась мама, профессиональный фельдшер с многолетним опытом работы, вздохнули все - и Председатель, который даже начал разочаровываться в своей идее организовать в селе фельдшерский пункт и сам Игнат Саввич, который понимал, что «что-то» у него не получается...

Потом я пошла работать. Убирать в школе …

Нас устраивало, можно сказать, все, кроме нашего положения. Мама очень переживала по этому поводу. В последний год она стала забывчивой, какой-то нелюдимой. Потом стала заговариваться. С работы ее уволили. Мне казалось, что она даже меня перестала узнавать. В один из дней, она исчезла из дому... Ее долго искали и, наконец, случайно, нашли в роще, в пяти километрах от деревни. Она была мертва.

Катя закрыла лицо руками и замолчала. По ее бледным щекам лились слезы...

• Извини, Ваня. Совсем я раскисла, а я ведь сильная была...

У мамы всегда, где бы мы не жили, была коробочка-шкатулка. Она не держала там ценности, хотя кое-что у нас было. В этой коробочке лежали лекарства. Когда-то один провизор ей сказал: - «Никакие драгоценности тебе в трудную минуту не помогут. Только нужное лекарство тебя может спасти. Вози всегда с собой самое необходимое».

С тех пор мама следовала этому совету. Она заготавливала сама или приобретала все, что считала необходимым, перепаковывала все в пакетики и делала на каждом из них надпись из двух начальных букв названия лекарства на французском языке. Никто никогда ничего недозволенного не заподозрил. Все эти пакетики она хранила в металлической коробке из-под халвы. Я знала все обозначения на них, так что проблем с поиском нужного лекарства никогда не возникало.

Катя замолчала и посмотрела на Ивана.

• А сколько времени вы прожили здесь, в этой глухомани?

• Я, скоро десять лет. Мама - меньше, просто не выдержала.

• Десять лет? Это за что же?

• Как-нибудь расскажу, Ваня...

Иван кивнул в знак согласия и тяжело поднялся. Катя смотрела, как ему тяжело управляться с громоздкими, непослушными костылями и как он сам страдает из-за этого. И тут она вспомнила...

• Ваня, присядь на минутку. Когда мы жили в Новочеркасске ( я совсем маленькая тогда была), к нам иногда заходил старый казак, сослуживец моего деда. Звали его, помню, Панкрат Иваныч. Ходил он всегда в одной и той же выгоревшей, с бесчисленным количеством заплат форменной куртке и, конечно, в лихо, как в молодости, заломленной форменной фуражке. На груди — два Георгия за участие в войне с турками. В той войне он потерял ногу, то ли взрывом оторвало, то ли уже в госпитале ампутировали. Но он был на одном костыле! Уж как управлялся он с одним костылем! Прямо, настоящий виртуоз. Может и тебе, Ваня, попробовать? Ты же вон какой сильный, - и Катя просительно, почти умоляюще посмотрела на Ивана.

Вместо ответа, Иван внимательно и испытующе посмотрел на Катю.

• Так ты из казачек, выходит?

• Да, из донских. Потомственная, можно сказать.

• Никогда не подумал бы, что с настоящей казачкой познакомлюсь, - улыбнулся Иван.

Всю вторую половину дня Иван провел в сарае, пытаясь разобраться с содержимым, давно не использованного помещения. Он обнаружил там много нужных в хозяйстве вещей и инструмента. Правда, все все было в запущенном состоянии и требовало мужских рук, времени и усилий для приведения в порядок.

С помощью найденных там же сухих обрезков досок Иван отремонтировал стол, что находился под старым вязом, единственным представителем крупной флоры во дворе дома. Лавка, хоть и потрескалась от времени и осадков, но была еще достаточно крепкой.

В это время Иван услышал чьи-то голоса. Один из них принадлежал, без сомнения, Кате. Второй..., второй был не знаком и принадлежал, по всей видимости, пожилой женщине. Иван решил не показываться, чтобы не мешать женской беседе. Вскоре голоса умолкли. Иван зашел в дом. Катя хлопотала у плиты.

• Смотри, какой мы подарок получили!

На плите стояло ведерко, наполовину заполненное картошкой, сверху лежали два свежих куриных яичка. Картошка была мелкая, вялая с засохшими ростками. Но это была все-таки картошка.

• Только что заходила Анна Игнатьевна, соседка, которая напротив живет. Раньше, когда мама жива была, она заходила иногда и они с мамой подолгу о чем-то говорили. Я особо не прислушивалась. Вижу, говорит, у вас поселенец объявился. Спрашивала, что за человек, откуда, мол. Говорю, он хороший, Иваном звать, выходил меня, когда я уже по пути на тот свет была. Больше ни о чем не говорили. Просила завтра занести ей ведерко. Так что, Ваня, у нас на ужин будет печеная картошка. Ой, как я соскучилась за печеной картошечкой! - и Катя звонко засмеялась от радости и предвкушения.

Вечерело. В оконных стеклах отражался багрово красный закат заходящего солнца. В комнате было тепло и уютно. Как и вчера, они сидели напротив друг друга и пили чай.

• Какая ты красивая, Катя! - произнес неожиданно Иван, вглядываясь в ее, все еще бледное лицо, порозовевшие слегка щеки и распущенные роскошные волосы.

Катя вспыхнула и прикрыла лицо ладонями. Ее щеки и уши залились пунцовым цветом. Она молчала, не в силах произнести ни слова. Настала тягостная тишина. Где-то в углу еле слышно скреблась мышь, нарушая тишину своим тихим шуршанием. Катя медленно, словно нехотя, отвела ладони от лица, посмотрела внимательно на Ивана и тихо, почти шепотом, попросила:

• Расскажи, пожалуйста, о себе и о войне.

• Так ведь не знаю я почти ничего о войне-то. Только отдельные сведения и то полугодичной давности, что передавались по «тюремному радио»...

• Я не по эту... Про ту, когда тебя ранило...

Иван посмотрел на Катю. Его взгляд был долгим, испытующим...

• Все события имеют свою предысторию. Жил я тогда в Воронеже, большом, красивом городе на берегу реки, которая тоже называлась Воронеж. Там прошло мои детство и юность. Детство ничем особо примечательным не отличалось, поэтому я начну с более позднего периода. Я успешно окончил десятый класс и был полон планов на будущее. Для меня приоритетом виделся какой-нибудь технический ВУЗ, какой я еще сам не знал. Часто мы с друзьями собирались и обсуждали наше будущее... Неожиданно я получаю повестку, где сообщается, что в соответствии с... я призываюсь на военную службу. Это было настолько внезапным и неожиданным, что вызвало у меня полную растерянность. Дело в том, что в то время не было еще закона о всеобщей воинской обязанности, а практиковался выборочный призыв. И надо было такому случиться, что «это счастье» выпало именно мне, единственному из всего класса. Так я попал на военную службу. Был я физически крепким и выносливым, так что служба была мне не в тягость. Прошло два года. Я демобилизовался, вернулся в Воронеж и сразу же был принят на первый курс в сельскохозяйственный институт.

По-прежнему я жил у тети Веры, бабушкиной свояченицы. Бабушка умерла год назад, когда я находился на службе. Я очень любил свою бабушку...

Иван замолчал. Перед ним пробегали-проносились картины его детства... Они уносили его далеко, далеко, хаотически сменяя друг друга, словно ожившие внезапно видения.

• А где же были твои родители, мама и папа? - полушепотом, словно боясь нарушить ход мыслей Ивана, спросила Катя.

• Отца своего я совсем не помню. Как началась первая мировая, его, как говорится «призвали под ружье». Ни одного письма. Как говорила бабушка: « Сгинул где-то на фронте...». Мама вспоминается мне как какой-то мираж, неожиданно возникающий и внезапно исчезающий. Я не могу описать, что это было. Однажды мама пришла, подошла ко мне, погладила по голове и, ничего не сказав, ушла. Навсегда.

Иван снова замолчал. На этот раз не надолго.

• Поначалу в институте было тяжеловато. Ведь многие основы за два года я подзабыл. Вскоре я втянулся и учеба пошла веселее. Единственное, что меня угнетало, это материальное положение. Я видел, что тетя Вера старается изо всех сил, но жизнь становилась все беднее и беднее . Вскоре по состоянию здоровья, она была вынуждена оставить работу. Мои незначительные подработки проблему не могли решить. Я принял решение оставить институт. Не сделай я этого, все могло бы быть иначе. Но что сделано, то сделано. Я устроился в бригаду строителей. Работы было много, заработки неплохие. Как говорится, дело пошло. Прошло несколько лет. Я уже подумывал о создании семьи, как «злой рок» снова сыграл со мной злую шутку.

Осенью тридцать девятого я получаю повестку на «краткосрочные сборы резервистов». Сначала прибыли мы под Ленинград, затем переправили нас на север, к самой финской границе. Сколько там войск было, трудно передать. Десятки, а может и сотни тысяч! Подумал, точно к войне...

Осень в тот год выдалась холодная и дождливая. С залива дул не переставая сильный порывистый ветер. Укрыться негде. Мы все еще в летнем обмундировании... Война началась, мне помнится, в конце ноября. Первый выстрел «по врагу» я сделал третьего декабря. Эту дату я хорошо помню!

От холода, казалось, не было спасения. Захваченная нами в результате наступления первая линия оборонительных сооружений была полностью разбита и разворочена огнем нашей артиллерии. Вскоре выпал снег и усилились морозы. Прямо в снегу, выкопав небольшое углубление, мы разводили костры, чтобы хоть как-то согреться. Поступившее зимнее обмундирование для ведения войны в тех условиях было непригодно. В шинелях холодно, нижнее белье легкое, буденовки не спасали от обморожения. У нас были большие потери. На нашем участке фронта я видел сотни, а может быть и тысячи убитых и замерзших. Раненых было не счесть. А у нас один только приказ - вперед!

Иван замолчал, видимо собираясь с мыслями. Катя сидела, немного подавшись вперед, приоткрыв, как ребенок, слегка рот и стараясь не пропустить ни единого слова.

• Наступление продолжалось, наверное недели две, а может быть и больше. Потом неожиданно все затихло. Не было артобстрелов, не видно было самолетов... Но война не закончилась. Наши разведчики часто сталкивались лицом к лицу с финскими дозорами. Иногда завязывалась перестрелка, финны, которые были прекрасными лыжниками, вмиг рассеивались и словно призраки исчезали в морозном тумане.

Настали самые короткие дни. Казалось только рассвело, как уже начинаются сумерки и наступает ночь. В ночь на двадцать девятое декабря я получил приказ в составе группы разведчиков отправиться на «ту сторону», за условную линию размежевания. Наша задача — взять «языка». Нас было пять человек. Мы шли осторожно, рассредоточившись, на небольшом расстоянии друг от друга. Мы были тепло одеты и вооружены автоматами. Мороз был, наверное, градусов двадцать или около этого. Лыжи легко скользили по снежному насту. После двух ветренных дней наступило небольшое затишье. Я не знаю сколько мы прошли вглубь вражеской территории. Вскоре мы почувствовали запах человеческого жилья. Скорее не жилья, а дым костра. По сигналу старшего мы остановились. Постояли несколько минут прислушиваясь. Как будто тихо. Старший дал сигнал двигаться дальше. В это время я услышал сильный хлопок и увидел яркую вспышку. И все... Я окунулся во тьму...

Глава 4.

• Я медленно приходил в себя. Нестерпимо болели ноги. Были слышны какие-то голоса. Они то приближались и раздавались совсем рядом, то быстро удалялись. Говорили между собой женщина и мужчина. Разговор шел на незнакомом мне языке. Я пытался сосредоточиться, чтобы что-то понять, но не мог. Когда голоса затихли, я приоткрыл глаза. Болела голова и тошнило. Окна зашторены. В комнате полумрак. Где я?

В это время в комнату вошла женщина. Она была во всем белом и только темный при мертвенно-голубом освещении вышитый слева на ее груди крестик, говорил о том, что она медработник. Она что-то сказала и в ее голосе почувствовалось удовлетворение.

О том, что у меня ампутирована часть левой ноги я узнал на следующее утро. Я немного приподнялся, чтобы удобнее было лежать и обратил внимание, что под одеялом, с левой стороны, где должна была находиться ступня левой ноги, было... пусто. Это для меня было страшным ударом. Первая мысль была — как я буду теперь воевать? Смешно вспомнить даже...

Она стояла у моей кровати и улыбалась Высокая, стройная блондинка, в белоснежном, без единой складочки халате. Она что-то пыталась мне объяснить словами, но, видя, что я совсем не понимаю ее, перешла на язык жестов. Я даже не стремился ее понять.

Не помню, как я выдержал этот день. Медсестра заходила проведать меня чуть ли не каждые пятнадцать минут. К концу дня я уже знал, что ее зовут Анникки.

Через день меня уже «посетили» два финских офицера. Наверное, из разведки. С ними был переводчик. Не знаю, почему, но их не интересовало ни расположение нашей части, ни фамилии командиров... Они только спросили, сколько нас было. Когда я ответил, что пять, оба удовлетворенно кивнули и начали между собой о чем-то говорить. Потом я уже узнал, когда прогремел взрыв, а это была заминированная «растяжка», на место происшествия был направлен финский дозор из нескольких человек. Обычно финны собирали оружие, особенно, если это были автоматы. Они-то и обнаружили по лыжному следу, что нас было пятеро и что двое, с которыми я шел в одной группе, погибли. А двое других куда-то пропали... Было очень не похоже, что они вернулись назад. В любом случае они, видя, что я ранен, не должны были оставлять меня. Высказывание А.В. Суворова: «Сам погибай, а товарища выручай» - это не про них. Случилось то, что случилось. Меня спасли два фактора. Первое, что меня нашли и не оставили замерзать финские солдаты, второе, что был мороз, и если бы не он, я истек бы кровью. Правда пальцы рук, уши и нос мороз все-таки изрядно «прихватил».

Иван остановился и допил давно остывший чай.

• Из правой ноги вынули четыре осколка и она начала заживать. А с левой было плохо. Она заживала медленно и, по мнению врачей, не очень успешно. Анникки ухаживала за мной как за малым дитем. Не знаю, то ли от из жалости, то ли от сострадания. Я никак не мог смириться с тем, что у меня нет ноги. Как жить дальше? Ведь я калека на всю жизнь, а мне было всего двадцать семь лет. Если бы не Анникки, я бы, наверное, свихнулся. Она меня успокаивала как только могла.

Прошел месяц . Она по-прежнему не отходила от меня. Анникки уже знала несколько слов по-русски, так что худо-бедно мы могли уже общаться. Однажды она мне сказала по секрету, что подслушала разговор у врачей. Они говорили, что скоро война закончится и будет обмен пленными. Я как-то об этом не думал, но с этого дня, я часто по ночам не спал и мечтал, как вернусь домой... С другой стороны, кому я там нужен, одноногий инвалид? Но об этой стороне жизни я старался думать меньше всего.

Как-то, когда Анникки дежурила в ночной смене, она прямо спросила у меня, не хотел бы я остаться, здесь, в Финляндии: «Здесь тебе будет лучше. Протез сделают и будешь работать. Там же тебя никто не ждет...». Я был непреклонен и ответил категорическим «Нет». Там, дескать, моя Родина и я должен возвратиться, а там посмотрим. Не оставят же инвалида в беде? Как горько я ошибался! Если бы я знал, чем это все обернется!

Больше мы на эту тему не говорили. А потом она учила меня «ходить» на костылях...Это были такие муки, что не передать.

Иван замолчал. Он не мог, да и не хотел рассказывать Кате о возникших чувствах к Анникки, о ее признании в любви к нему, о спонтанно возникших близких отношениях, переросших в бурный роман.

Они знали, что расстанутся. Навсегда... Но остановиться, воспротивиться своим чувствам они не могли. День расставания все же настал. Иван помнил его до мельчайших подробностей.

Он помнил, как они с Анникки стояли у въездного пандуса, в стороне от главного входа.

Она, высокая, статная блондинка в белом халате медсестры и он, высокий, широкоплечий в простой солдатской шинели и вещмешком за плечами... Оба стояли с непокрытыми головами и холодный резкий апрельский ветер трепал их волосы.

Иван стоял, неуклюже опираясь на костыли, Анникки незаметным движением рук пыталась помочь ему удерживать равновесие. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу и тихо говорили. Оба были настолько увлечены друг другом, что не обращали внимания ни на ее коллег, как бы между прочим выбегающих из здания, ни на любопытствующие взгляды из окон... Никто не мог догадаться о чем они говорили. Только время от времени можно было услышать:

• Анникки...

• Ваньа...

Они не слышали, как подъехала небольшая крытая машина и вышедший из нее офицер строгим, почти приказным тоном начал зачитывать какие-то фамилии. Несколько человек, сидевших на скамейке поднялись и направились к машине. Ни он, ни она не тронулись с места. Они были в своем мире. Только многократно повторяющийся требовательно зовущий сигнал клаксона внезапно напомнил ей о чем-то важном.

• Иди, Ваньа...

Они постояли обнявшись еще какое-то мгновенье, затем она нежным движением рук освободилась от его объятий и медленно двинулась наверх по пандусу, он поковылял к машине. Никто из них ни разу не оглянулся... Было начало апреля 1940 года.

Иван сидел опустив голову. Сколько времени он сидел, окунувшись в мир воспоминаний, Иван не знал. Если бы не просьба Кати и не этот рассказ, навряд ли он вспомнил бы события тех дней с такой ясностью и точностью.

Прошло более двух лет. Время неумолимо отодвигало его от Анникки, удаляя их все дальше друг от друга. Ее образ виделся ему все менее четко и с этим ничего нельзя было поделать.

Иван поднял голову. Катя внимательно смотрела на него. В сумеречной темноте комнаты видно было как в ее глазах сверкают искры. Это были искры ревности и их ни с чем нельзя было перепутать. Ее губы были плотно сжаты. Иван видел перед собой уже не ту женщину, подавленную и беспомощную, которую он на днях застал, когда впервые вошел в дом.

Поначалу, наблюдая за ней исподтишка, он видел, как Катя глядя на него испытывала неловкость и смущение. Иногда он ловил на себе ее пристальный взгляд... Иногда их взгляды встречались. Чувствовалось, что какая-то непреодолимая сила притягивает их друг к другу.

Иван тяжело поднялся.

• Пора спать. Завтра рано вставать.

Катя убрала чашки со стола, пожелала спокойной ночи и ушла в свою комнату.

Иван долго еще ворочался с боку на бок. Сон не шел к нему. Наконец усталость взяла свое и он погрузился в глубокий беспокойный сон.

Внезапно он услышал какой-то шорох, затем чуть слышно хлопнула дверь. Иван приоткрыл глаза и скорее почувствовал, чем увидел, что кто-то находится рядом с ним.

Это была Катя. Она стояла, скрестив на груди руки и смотрела на Ивана. В ее взгляде было что-то особенное, необычное...

• Ваня, я замерзла, - тихо, еле слышно, как-то даже по-детски пролепетала она.

• Иди сюда, - так же тихо, словно опасался, что кто-то может его услышать, позвал ее Иван и откинул край одеяла.

Катя выскользнула из ночной сорочки и юркнула под одеяло. Иван нежно обнял ее. Катино тело била мелкая-мелкая дрожь. Его рука медленно скользнула по ее плечу, по спине и остановилась на бедре, ласково и нежно поглаживая ее округлости. Катя теснее прижалась к нему. Одна рука обвила его шею, другая застыла у груди. Иван откинул волосы с ее лица и начал целовать ее в шею и мочки ушей. Катя прильнула к его шее, покрывая ее поцелуями. Он отыскал ее губы и они слились в долгом, пьянящем поцелуе.

Он ощутил такое страстное, такое неодолимое желание, что стало трудно дышать. Иван еще теснее прижал Катю к себе. Его руки нежно ласкали ее тело опускаясь все ниже... Послышался легкий, чуть слышный стон. Ее бедра медленно раздвигались... Он чувствовал, как постепенно теряет способность управлять собой. Медленно и нежно он вошел в нее, постепенно проникая все дальше и дальше... Катя застонала. Как будто отвечая на ее призыв, он стал двигаться быстрее и ритмичнее. Она прильнула к нему, обхватив его тело руками и ногами, выгибаясь навстречу его движениям. В эти минуты они находились в ином, не подвластном им, мире. Оба словно растворились во времени и пространстве...

Глава 5.

Иван проснулся, когда совсем рассвело. Он посмотрел на Катю. Она спала, улыбаясь во сне с приоткрытым, как у ребенка ртом. Он откинул волосы с ее лица и прижался губами к ее виску. Катя зашевелилась, но не проснулась. А может быть и проснулась, но не хотела открывать глаза, желая продлить, на сколько это возможно, приятные ощущения минувшей ночи.

Иван выглянул на улицу. В лицо пахнуло сыростью и слякотью. Моросил противный холодный дождь. Иван взял оставленное в сенях ведро, в котором соседка вчера принесла картошку, накинул шинель, надел шапку и, тихо, стараясь не поднимать шум и не разбудить Катю, вышел.

• Можно, Анна Игнатьевна? - спросил Иван, постучав по косяку двери.

Перед ним стояла пожилая женщина, подслеповато щурясь.

• Заходи, коли пришел, - пригласила она, как показалось Ивану, не очень дружелюбно.

Иван поздоровался.

• Спасибо вам большое,. Выручили вы нас, а то Катя совсем обессиленная от болезни была. Сейчас, вроде, оклемалась маленько. Куда поставить-то? - спросил Иван, держа в руках ведро.

• Оставь в сенях, а сам заходи.

Иван зашел, снял шапку, осмотрелся. Комната, как комната, на окнах занавески, в углу икона с лампадкой, стол, две лавки. Посреди комнаты печь, точно такая как у них в доме. Наверное, один и тот же мастер клал.

• Проходи, садись к столу. Расскажи про себя, кто ты да что ты. А то ведь, знаешь, народ у нас разный в деревне, всякое болтают...

• А, пускай болтают, что хотят.

• Не скажи... Тебе ведь жить здесь.

• А ведь права она, - подумал Иван.

Он снял шинель, пригладил рукой волосы и сел на лавку.

• Да, как-то нехорошо получилось. Уж сколько дней я живу здесь, а по сути ни с кем не познакомился, даже не знаю, кто соседи. Вот только с молодицей у колодца познакомился, Марфой звать. А больше никого из соседей не знаю. Как-то неудобно ни с того, ни с сего зайти и сказать: «Давайте познакомимся, я ваш новый сосед».

Вот мы начали разговор, а я даже не знаю, как вас звать. Меня, к слову Иваном зовут.

• Знаю, знаю. Катя, твоя жиличка сказывала. А меня все Игнатьевной зовут. И ты так зови. А теперь вот что. Ты, Ваня с этой девкой, с Марфой, не особенно... Злая она, завистливая. К дому ее близко не подпускай, а то она и беду накликать может. И вот еще что. Ты Катю не обижай. Святая она, непорочная, словно ангел. Только судьба шибко поиздевалась над ней. Всякие разговоры про нее ходят... Только ты не верь им.

А теперь о себе расскажи.

Иван очень внимательно слушал Игнатьевну и все думал. Думал, о чем следует рассказывать, а о чем нет. Он понимал, что еще не раз придется рассказывать о себе. Все-таки новый человек в деревне, значит есть повод пообсуждать.

Иван решил рассказать в основных штрихах об основных моментах его жизни.

• Я рано лишился родителей, воспитывала меня бабушка, закончил школу, отслужил срочную службу, потом был призван как резервист. С первого дня участвовал в финской войне. Под новый год был ранен, долго лежал в госпитале. К сожалению левую ногу сохранить не удалось. После излечения устроиться на работу не мог, жить было негде, вот и попался однажды патрулю на глаза. Задержали за «бродяжничество». В тюрьме нас много таких «временных» да бездомных было. Потом эта война началась. Начало начальство от нас избавляться. Кого куда. Двоих сюда направили, да напарник умер по дороге. Вот и вся история.

• Да, довелось тебе, видать, лиха хлебнуть.

• Да, что было то было. От судьбы ведь не уйти.

• Да уж...

Иван поднялся и накинул шинель.

• Пойду, посмотрю. Может уже Катя проснулась.

• Ступай, ступай, Ваня.

В комнате было тепло. После уличной слякоти было особенно приятно посидеть в тепле. На плите шипел чайник. Катя подбежала, обняла Ивана и поцеловала. Глаза у нее радостно светились.

• Я подумала, что ты уже ушел и не попрощался даже, - сказала она с наигранной обидой в голосе.

• Пока ты спала, я к Игнатьевне сходил. Познакомились, пообщались. Налей-ка, Катенька, мне чайку. Мне сегодня идти надо к Афанасию Борисычу, председателю. Трудный, наверное, разговор будет.

Дождь неожиданно прекратился. Сильный ветер гнал куда-то на запад косматые серо-лиловые тучи. Иван шел ходко, не останавливаясь, лишь слегка наклонившись вперед от встречного ветра.

Он зашел в сени, отряхнул с себя оставшиеся капли дождя, не останавливаясь прошел в приемную и постучал в дверь с надписью «Секретарь». Ничего не услышав, Иван открыл дверь и вошел.

• Наконец-то, появился. Афанасий Борисыч спрашивали уже. Сядь, посиди малость.

Иван поставил аккуратно костыли и сел на единственный гостевой стул.

• Я слышал вас Кузьма Федоровной называл, а как вас полностью-то звать-величать ? Все-таки неудобно как-то...

• Да чего там неудобного, - улыбнулась она, - Евлампия я. Родители так назвали. В детстве называли меня то Евлаша, то Евланя. Ну что за имена такие? (Смеется). Полное имя не все выговорить способны, поэтому и называют меня Федоровной. Я привыкла и людям удобно.

В это время открылась дверь и на пороге появился Афанасий Борисыч. Он приветственно махнул Ивану рукой, мол, давай заходи. Иван поздоровался и задержался у стола в ожидании, что скажет хозяин.

• Давай располагайся поближе. Серьезный разговор будет. Обустроился уже? - и, не дожидаясь ответа, продолжил, - пошевеливаться надо, посевная на носу.

Он замолчал, изучая пристальным мужским взглядом своего собеседника. Иван не отводя глаз, выдержал взгляд, что очевидно понравилось Борисычу.

• Вчера был в районе, поговорил с кем надо... Там не возражают принять тебя на работу. Вроде в твоем деле нет ни криминала, ни политики. Сам понимаешь, время военное, многие осторожничают... Будешь у нас, в колхозе учетчиком. Должность не бог весть какая высокая, но ответственная. Приказ я вчера еще подписал. Так что, принимайся за дело.

Неожиданный телефонный звонок прервал его. По отрывистым ответам Иван понял, что речь идет о начале посевной.

• Тут до тебя на этой должности был мужик один, из наших, деревенских. Не шибко грамотный был, но очень аккуратный. Работал он учетчиком лет шесть-семь. Все хорошо было. В начале этого года проверка неожиданная была. Да и раньше проверки бывали, но все обходилось... А в этот раз обнаружили исправления в отчетах. И заподозрили бог знает что. А Григорий, учетчик-то наш говорит, что про все это ни слухом, ни духом не ведывал. Честно говоря, я верю ему, но факты дело серьезное...

Федоровна тебе должностную инструкцию разыщет, кабинет покажет и прочее. Если что нужно, к ней обращайся. Только в кабинете засиживаться не придется. (Смеется). Работы будет невпроворот. Учиться на ходу придется.

Афанасий Борисыч замолчал. Иван заметил как тяжело он дышит.

• Вот еще что. На первое время дадим тебе Кузьму с лошадью на подмогу. С ним поездишь по участкам, по бригадам, в общем всюду, куда нужно. Он в курсе. Присматривайся , привыкай. Потом сам будешь с лошадью управляться.

Да, как жиличка твоя? Оклемалась уже? Если хочешь, мы тебя переселим, или ее.

Ты будь с ней осторожен. Она ведь того, из «белых»...

• Афанасий Борисыч, я вам вот что скажу. Катерина здесь, без малого десять лет. Приехала сюда совсем девчонкой. Из потомственных казаков она. Мать фельдшером была, самая мирная профессия. Да вы сами знаете. Катерина мне нисколько не мешает. Можно сказать, помогает. Ведь я не все могу сам делать.

• И то правда. Тебе самому не управиться. Вот еще что. Есть в соседней деревне умелец один. Старый дед, но крепкий еще. Сам он кузнец, но все умеет делать. Золотые руки у мужика. Я скажу Кузьме, чтобы свозил тебя к нему. Может дед Лейба придумает что-нибудь, протез какой-нибудь. Все лучше, когда обе руки свободны.

• И последнее. Скажу, чтобы вспахали тебе огород да посадочного материала привезли.

Все. Теперь ступай. Времени у меня в обрез.

• Афанасий Борисыч, как бы нам свет подключить.

• Сделаем... Так ты говоришь, казачка она?

Он снова пристально посмотрел на Ивана и, не дожидаясь ответа, махнул рукой, иди, мол.

Иван вышел из кабинета, остановился у стола Федоровны и задумался. Он никак не мог понять, чем заслужил такое доверие и расположение Борисыча.

• Я не подведу его, - решил для себя Иван.

• Ты что, уснул, что ли, - услышал он, как бы издалека, голос Федоровны.

• Задумался я. Извините.

• Значит было над чем, - улыбнулась она. Пошли.

Федоровна открыла ключом дверь и впустила Ивана в небольшую комнату. Давно немытое окно комнаты выходило на северную сторону и поэтому большую часть времени в помещении был полумрак. Федоровна щелкнула выключателем. Под потолком зажглась тусклая лампочка.

• В этом шкафу, на верхней полке всякие инструкции, указания и прочее, с чем тебе нужно ознакомиться. Внизу, приказы и распоряжения за прошлые годы, которые и читать не стоит. В этих двух шкафах книги учета за прошлые годы. Лучше будет если ты с ними познакомишься. Тебе ведь придется с первого числа, то есть с послезавтра, самому начинать вести учет. Времени на раскачку не дадут.

Чистые книги для заполнения в левом шкафу, внизу. Вот тебе ключ, устраивайся.

Федоровна была уже у дверей, когда Иван, едва дотронувшись до ее плеча, чуть слышно спросил:

• Федоровна, на чем вы варите в летнее время, ведь не на плите же?

• На керосинке, - серьезно ответила она, - у жилички твоей, видать, нету ничего. Как же жили они? Я разузнаю, может у кого есть лишняя... В сельпо когда еще привезут, неизвестно. Или кто в район поедет...

• Спасибо, Федоровна.

• Да ладно, чего там...

Иван сел на стул и еще раз осмотрелся. Кроме трех шкафов, в комнате находился небольшой письменный стол и два стула. На покосившейся книжной полке лежали вразброс несколько книг, пара журналов и старых газет. Над полкой, репродукция с картины «Ленин и Сталин в Горках». В углу, прямо на проводе, почти у самого пола висел черный диск репродуктора.

• Как долго я не слышал радио! Целую вечность! - подумал Иван и нежно погладил пыльную, местами порванную поверхность бумажного диффузора.

Он пододвинул стул, поставил на него репродуктор и выровнял порванные края, проверил провод и включил в розетку. Раздался легкий треск, но репродуктор молчал. Иван решив, что наступил в передаче перерыв, взялся читать первую попавшуюся брошюру. Это было «Наставление по работе учетчика». Он настолько увлекся чтением документа, что не расслышал начала передачи.

«... на фронтах существенных изменений не произошло. Тяжелые бои шли на Ржевском, Можайском, Белгородском направлениях, на северном Кавказе...».

• Это же куда немцы дошли? Где же была наша армия? Ведь все говорили, что наша армия сильнее всех. А если это так, то в чем причины? Измена? Нет, этого не может быть. Значит, просчеты? Ну не в таких же масштабах!

Мысленно он вернулся к прошлой войне, непосредственным участником которой был. Для него война продолжалась всего два месяца, а чего он только там не насмотрелся. Только на их участке фронта тысячи и тысячи убитых и замерзших наших бойцов. У финнов тоже были потери, но меньшие, намного меньшие. Так ему, по крайней мере, казалось. Конечно, откуда простому красноармейцу было знать, что наши потери в финской войне составили около 127 тысяч человек , а финские — около 26 тысяч. А как насчет суворовского «Воюют не числом, а уменьем»? Выходит это не про нас.

• Неужели та, прошлая война ничему нас не научила?

Он не мог, впрочем, как и миллионы советских людей, понять истинные причины происшедшего и осознать всю трагичность создавшегося положения.

Читать больше не хотелось. Иван в сердцах выдернул провод из розетки, запер дверь и вышел.

Он шел медленно, обдумывая только что услышанные выдержки из сообщения Совинформбюро. Больше всего резала слух фраза «... на фронтах существенных изменений не произошло...».

• Наверное, сейчас наши готовятся к контрнаступлению по всему фронту, - подумал он, - не верю, что не сможем одолеть германца, - закончил он вслух.

В это время правый костыль ушел глубоко в землю и Иван еле удержался, чтобы не оказаться в серо-коричневом месиве. Несмотря на глубокую, выше щиколотки грязь, Иван ускорил шаг. Ему не терпелось поделиться новостями с Катей. Вдруг он услышал голос:

• Ваня! Что же ты все мимо да мимо? Хоть бы зашел когда...

Прямо на его пути стояла улыбаясь Марфа, молодая, красивая и пышногрудая, прямо кровь с молоком.

• Здравствуйте соседушка. Только я для вас Иван Лукич, а не Ваня. Не ровня мы с вами. Посему разные пути у нас. А за то, что помогли в первый раз ведро воды к дому поднести, спасибо пребольшое. Прощайте, - и Иван, обойдя стоявшую с раскрытым ртом Марфу, пошел к дому.