НАЧАЛО ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/vladimir-takhistov-povest-zigzagi-sudby

Глава 6.

Первый майский день выдался на редкость безветренным и теплым.

Вечерело. Иван и Катя сидели под старым вязом и пили чай. Уже стало как-то привычным при хорошей погоде проводить вечернее время, как они называли, «на природе» за чашкой чая и заодно обменяться новостями. Собственно говоря, «новости» были только у Ивана.

Вот и сегодня рано утром он отправился к зданию Правления. Сегодня у него первый официальный рабочий день. Несмотря на раннее утро, у Правления собралось уже человек двадцать, в основном старухи да дети. Среди них гоголем прохаживался, раскланиваясь направо и налево, Кузьма Ерофеич. На подоконнике открытого окна был установлен репродуктор. Оттуда, сквозь треск и шум была слышна музыка. Над входной дверью висело ярко красное полотнище флага, что придавало особую торжественность происходящему.

Все ждали появления Афанасия Борисыча.

Наконец он появился, в костюме, который он, по-видимому, одевал только по праздникам и большим торжествам.

Афанасий Борисыч поздравил всех с праздником, пожелал здоровья и трудовых успехов.

Он рассказал о положении на фронте, о том что немцы рвутся к Сталинграду и как героически держится окруженный Севастополь и что Красная армия ведет тяжелые бои с противником, местами переходя в наступление...

Потом он говорил о том, сколько нужно засеять, чтобы дать больше хлеба стране, сохранить поголовье скота, поднять удои...

В конце он, подняв, как в приветствии, руку, торжественно произнес:

• Мы победим, обязательно победим!

Люди захлопали, постояли несколько минут и стали расходиться.

Иван стоял немного в стороне от всех. Поначалу ему казалось, что внимание всех было приковано к нему. Если не все, то многие уже знали о назначении «одноногого Ивана», как его за глаза называли, на должность учетчика. Многие относились к этому с сожалением, некоторые с завистью. Потом все внимание было сосредоточено на выступлении Председателя...

Иван был не в силах сдвинуться с места. Нестерпимо болела правая, здоровая нога. Уже несколько дней, как он, превозмогая боль и естественный страх от возможного падения, осваивал новый для себя способ передвижения — с одним костылем. Сегодня решился.

И хорошо, наверное, что никто не обратил на это внимание.

Иван вошел в приемную, свернул в «свой» коридор и открыл дверь в кабинет. Он не сел, упал на стоявший у стены стул и прикрыл глаза. Все тело ныло и болело. Он не в силах был двигаться. От боли и волнения на лбу выступила испарина. Сколько времени Иван так просидел, он не знал. Единственное чего он сейчас опасался- это, чтобы никто не вошел.

Иван уже битых два часа читал «документы», относящиеся к новой для него должности.

Здесь были и «Должностные инструкции», и «Ведомственные методические указания», и неизвестно кем разработанные, отпечатанные на машинке «Наставления...», и прочие руководящие материалы.

Единственное, что понял однозначно Иван, он теперь должен вести учет всему и всего, чем занят колхоз, от расхода посадочного материала, удобрений, состояния техники, до учета готовой продукции.

К концу дня Иван почувствовал себя настолько уставшим, что не в силах был подняться с места. Словно он в течение всего дня ворочал каменные глыбы.

Иван медленно ковылял по улице. Боль в ноге немного утихла, но во всем теле чувствовалась какая-то напряженность и скованность.

Подходя к дому, Иван непроизвольно бросил взгляд в сторону колодца.. Марфы не было.

Он удовлетворенно вздохнул.

Катя внимательно, стараясь не пропустить ни единого слова, слушала рассказ Ивана о положении на фронте, о выступлении Афанасия Борисыча, о том, чем Ивану придется заниматься … Она задала только один вопрос:

• Ванечка, почему Красная армия все время отступает? Ведь мы же сильнее германцев...

• Не знаю, милая. Я не могу ответить на этот вопрос, - и повторил слова Председателя, услышанные им сегодня: «Мы победим! Обязательно победим!»

Катя сидела, опершись локтями о стол и положив подбородок на ладони рук. Ее взгляд был направлен на запад, в сторону заходящего солнца.

• О чем ты думаешь?

• Не знаю, - призналась Катя, улыбнувшись.

• Ваня, а что было дальше, после того, как ты вернулся из госпиталя? - она неожиданно изменила тему разговора.

• А, - махнул рукой Иван, - ничего интересного, - даже вспоминать не хочется.

• Как же ничего интересного? Тебе столько пришлось пережить. Ты сам говорил, два года, вырванных из жизни...

• Что правда, то правда, - согласился Иван.

Он посидел несколько минут с закрытыми глазами, стараясь выстроить в нужной последовательности хронологию прошедших событий.

• По дороге из госпиталя сопровождающий офицер сообщил нам, что завтра нас обменяют на финских военнопленных. Как это будет происходить и где, он не сказал. К вечеру мы прибыли на станцию Вайниккала. Ночь провели в каком-то бараке. Правда, очень чистом и хорошо оборудованном. Большинство находящихся со мной в одном помещении были раненные и сильно обмороженные, которым пришлось ампутировать конечности.

Утром нас погрузили в плацкартные вагоны и мы начали свой длинный путь на Родину, хотя расстояние по железной дороге было всего-то ничего. Удивительно было, что нас никто не охранял и это вселяло надежду на то, что скоро, на какой-нибудь станции нам скажут: «Выходите, вы свободны. Вы у себя дома». Детская наивность! Почти без остановок довезли нас до Новгорода и поселили в казармы. Может быть это был какой-то сборный лагерь, не знаю, но сразу обратило на себя внимание, что он был огражден колючей проволокой. Так что о свободе перемещения не могло быть и речи. Впрочем для меня и таких, как я, это существенной роли не играло. Почти каждый день прибывали эшелоны с новыми партиями бывших военнопленных. Я даже не думал, что нас окажется так много. Были среди прибывших и рядовые и командный состав. О числе пленных ходили разные слухи, но большинство сходилось в одном, тысяч пять, не меньше. Это были все те, кто случайно, не по своей воле или, наоборот, вполне осознанно оказались во вражеском плену.

В полном неведении мы находились там, наверное, месяц. Потом нас отправили в Ивановскую область, в Юшский фильтрационный лагерь. Там специальная комиссия НКВД проводила тщательную, с пристрастием, проверку каждого. Не буду пересказывать подробностей, но никто оттуда на свободу не вышел. Я не знаю судьбу всех, прошедших этот лагерь, но многие после первого же допроса в казармы не возвращались. Позже, в тюрьме кто-то говорил, что все оставшиеся в живых получили «сроки». Не важно, добровольно сдался в плен, или тебя пленили, спасая от неминуемой смерти.

После всего того, что я узнал, считаю, что мне повезло. Сначала начальство не знало, что делать с калеками, вроде меня. Дважды допрашивали. Я не сказал, что в разведку нас отправилось пять бойцов, а затем два куда-то бесследно исчезли. Просто сказал, что нас было трое, двое убиты, а я получил ранение в обе ноги. Далее ничего не помню. Не знаю насколько убедительно я отвечал на вопросы, только через несколько дней мне объявили, что меня переводят в другое место, при этом взяв подписку о не распространении сведений о существовании фильтрационного лагеря и, тем более, о месте его расположения.

Снова я оказался в Новгороде, в госпитале. У меня открылись раны от осколков. Со мной палате находились еще трое, двоих из них я заприметил еще в лагере. Боясь, что кто-то донесет, мы ни разу не обмолвились о прежнем своем местонахождении. Больше того, мы даже не разговаривали. Чтобы избавиться от лишней обузы и не имея относительно нас никаких конкретных указаний, нас просто распустили по домам.

В начале сентября я оказался уже в родном Воронеже. Сказать, что я был счастлив, это значит ничего не сказать. Правда, радость оказалась преждевременной. Жить было негде, на работу одноногого калеку никто не хотел брать, тем более, что из моих сопроводительных документов было совершенно непонятно, где я был и чем занимался, а сам я ничего рассказать не мог. В доме, где я когда-то жил в обществе бабушки и тети Веры, жили чужие люди. Поэтому, когда в один из холодных дождливых дней, когда голодный и промокший пытался укрыться от непогоды на городском вокзале, попавшись на глаза милицейскому патрулю, я, смешно сказать, просто обрадовался.

Иван замолчал. Ему не хотелось вновь вспоминать, те стыд и унижения, на которые он сам обрек себя. Через некоторое время он поднял голову, внимательно посмотрел на Катю и спросил:

• Тебе все еще интересно?

В ответ она энергично кивнула головой.

• Доставили меня в отделение милиции. Сонный сержант пытался составить протокол о задержании, но у него ничего не получалось. То ли вопрос сформулировать не мог, то ли я не понимал, что он от меня хочет. Промаявшись со мной битых два часа и ничего не достигнув, сержант велел запереть меня в камере до утра. Дескать, утром начальство придет, разберется. В камере я был в ту ночь один и никто не помешал мне как следует выспаться.

Утром вызвали меня для составления протокола. За столом сидел лейтенант. По-видимому, он уже познакомился с моим «делом» и, как он посчитал, остались мелкие формальности. Номер учреждения, отмеченный в моих документах, для него говорил о многом. Поэтому, он, даже не расспрашивал меня ни о чем, а просто предложил подписать протокол, в котором утверждалось, что я нарушил общественный порядок и задержан « за бродяжничество». Припугнув, что мне может грозить тюремное заключение, он приказал отправить меня снова в камеру. Конечно, вероятность оказаться за тюремной решеткой нисколько не радовала меня. Однако в тот момент мне, мучимому голодом и перспективой вновь оказаться под открытым небом, было как-то все равно. Так я оказался в общей камере с ворами, жуликами , мошенниками, людьми без определенных занятий. Многие знали за что сидят, другие понятия не имели, за что их взяли. Что касается меня, то я точно знал — мне здесь предстояло провести ближайшие шесть месяцев. Потом срок удвоили, а я даже не возражал (смеется). Меня ни в чем не обвиняли, просто, основываясь на моих документах, помнишь, я говорил о номере учреждения, в котором находился, посчитали целесообразным, по возможности, «изолировать» меня от общества. Туда только попади, потом за всю жизнь не отмоешься. В камере, по «тюремному радио» узнали, что началась война с Германией. «Подумаешь, - считали многие, - не такое видывали. Был и Халкин-Гол, была в двадцатом война с Польшей, с белофиннами ...Так что и этих, дескать, «шапками забросаем». Как видишь, Катенька, не забросали...».

Прошел месяц, другой... Немцы развивали наступление. Правда до Воронежа было им еще очень далеко. Тем не менее уже начали задумываться что же делать с этой огромной оравой «преступников». Во всяком случае, я на свободу не вышел, хотя срок моего заключения уже истек.

Прошло еще два месяца и тюрьму начали «разгружать». Имеющих длительные сроки, перевели в другие тюрьмы или отправили в лагеря. Только что задержанных просто отпустили. В «подвешенном» состоянии остались несколько человек. Без объявления каких-либо судебных решений пробыл я в тюрьме до конца марта сорок второго. Дальше был скоротечный суд, я получил пять лет ссылки. Дальше ты уже, Катенька, все знаешь.

Иван замолчал. Солнце уже скрылось за горизонтом. Катя, ёжась от вечерней прохлады, пододвинулась ближе к Ивану. Он нежно обнял ее за плечи и они еще долго молча сидели, глядя на последние красные солнечные отблики.

• Ваня, а там, в лагере и в тюрьме ты часто вспоминал Анникки?

От такого неожиданного вопроса, Иван даже как-то отпрянул.

• Почему ты об этом спрашиваешь?

• Так, просто...

• Просто ничего не бывает. Конечно вспоминал, но даже сам себе боялся в этом признаться. Боялся, что когда-нибудь во сне или наяву случайно произнесу ее имя. Стукачей вокруг было пруд пруди. Сразу донесли бы. А теперь..., теперь у меня одна жизнь, у нее другая. Надеюсь, все у нее хорошо. И еще. Не напоминай мне больше об Анникки. Эта страница не вырвана из моей жизненной книги. Она просто перевернута.

Катя положила руку Ивану на плечо.

• Пойдем Ваня, тебе рано вставать.

Глава 7.

• Эй, Иван, хватит спать. Ехать пора.

Иван сразу узнал знакомый, немного хрипловатый голос Кузьмы.

Потянулся, разминая спину, повернул голову и поцеловал Катю в висок. Как часто бывало, она улыбнулась во сне. Как он любил эту полудетскую улыбку! Помнится, еще бабушка говорила, если ребенок улыбается во сне, значит он здоров.

Иван быстро оделся, отломил кусок хлеба, отпил холодного чаю и вышел. Кузьма выжидательно смотрел в сторону дома, пока не появился Иван.

• Давай садись скорей. Времени нет, а работы сегодня невпроворот.

• Куда сегодня?

• Куда, куда? - не зло передразнил Ивана Кузьма, - сначала в Звонари поедем. Борисыч сказали к Лейбе тебя отвезти, мерку на новые костыли снять или чего-то такое... Ты Иван устраивайся поудобнее, - и, помолчав немного, - понимаю, дело молодое, спать хочется... Ну, пошла милая.

Деревня Звонари находилась в двенадцати километрах. Грунтовая дорога уже подсохла и отдохнувшая за ночь лошадь, хорошо знавшая дорогу, довольно резво бежала. Иван лежал на мягкой подстилке из сена и, запрокинув голову, мечтательно, как когда-то в детстве, смотрел на небо. Утренняя голубизна неба поражала своей необычностью. Небо казалось одновременно и бесконечно глубоким, и совершенно прозрачным.

Ивану почему-то вдруг почудилось, что сложись у него судьба по другому, мог бы стать летчиком и летать, летать... Он горько усмехнулся.

• Далеко еще ехать-то? - спросил Иван, чтобы прервать затянувшееся молчание.

• А я думал, спишь ты. Да нет, уже недалече. Вот рощу, что справа, объедем, а там уже и Звонари.

Вскоре показались первые деревенские постройки. Иван удивился, узнав, что Звонари вдвое больше их деревни. Деревня раскинулась по склонам двух невысоких холмов. Посреди деревни большой пруд, густо заросший по краям камышом.

Дорога спустилась с холма, обогнула пруд и вышла на базарную площадь. Базарной она называлась с давних времен, когда здесь по выходным и перед праздниками устраивались местные ярмарки. Правда, сейчас площадь называлась по-новому, площадью Ленина. Справа находилось здание Правления. Говорят, что на этом месте когда-то стояла церковь, но ее разрушили еще в двадцатых. Напротив фельдшерский пункт и больница на восемь коек. Несколько в стороне - магазин со старой вывеской СЕЛЬПО. На выезде с площади - сельский клуб. Чуть дальше на небольшом расстоянии друг от друга расположены два здания школы. Здания соединены переходом. За школой — спортивная площадка.

• Вон уже и кузня видна. Видишь, дымит? Значит Лейба уже трудится.

• Кто это, Лейба?

• Кузнец наш, деревенский. Старый уже. Лет, наверное, под восемьдесят, Но крепок еще. Старуха умерла у него зимой... Говорят, детей у них много было, то ли десять, то ли еще больше. Только вот не известно, кто где. Кто-то воюет, а кого-то уже нет в живых. Другие работают... Только давно уже никто не приезжал старика проведать. Знаешь, война ведь. Правда, иногда он сам в район ездит. Говорят, дочь там у него, с ребенком. Ну вот, приехали!

Кузница представляла собой старый бревенчатый сруб с двускатной крышей, с почерневшими от времени и копоти стенами. Вокруг кузницы густые, почти непроходимые заросли кустарника. Тут и там валяются какие-то части от бывших плугов, сеялок, борон и прочего сельхозоборудования и инвентаря. Пахло дымом и горячим металлом.

Широкие одностворчатые тяжелые двери были распахнуты, словно приглашая войти в этот загадочный и интересный мир.

Кузьма ловко соскочил с подводы и зашел в кузницу. Ивану послышались какие-то голоса, но разобрать он ничего не мог.

Вскоре в дверях показался невысокий, худощавый, с небольшой седой бородой, старичок в кожаном фартуке, картузе времен НЭПа, в старомодных очках в круглой металлической оправе, с сильно загнутыми, чтобы хорошо держались, дужками. Он остановился, приложил руку к глазам, прикрывая их от ярких утренних лучей солнца. Иван, свесив ноги сидел на телеге. Он никак не предполагал, что протез (или, как его там назвать?) будет делать простой деревенский кузнец, к тому же такой старый, что, наверное, не слышит и не видит, что вокруг делается.

• Давай разматывай свою ногу.

• А вы что, доктор, что ли? - довольно грубо ответил Иван

Он даже сам удивился. Такого с ним прежде не бывало. Не следовало обижать старика.

• Извините, - произнес Иван, - я не хотел вас обидеть, - просто очень тяжело быть «полу мужиком», который ничего по дому не может толком сделать.

• Ладно, давай ногу. Не эту, другую, которая культя. Да, слабая совсем... Сколько говоришь, без движения? Два года...

Кузнец протер очки, посмотрел сквозь них в сторону, надел снова и скрылся в темном проеме кузницы. Через некоторое время он вышел, неся в руках нехитрый мерительный инструмент, клочок бумаги и огрызок карандаша.

• Почему вас Лейбой называют? - задал Иван совершенно не корректный вопрос.

• Не называют, а зовут. Это еврейское имя, которое в переводе обозначает Лев.

• Извините, я не знал...

Наступило неловкое молчание. В это время кузнец делал какие-то, только ему ведомые измерения и тщательно записывал все на клочке бумаги, тщательно выводя каждую цифру.

• Настоящий протез я, конечно, тебе не сделаю. Нет у меня для этого ни оборудования, ни материалов. Но простой протез «склепаю». Чтобы руки свободны были. Но придется тебе попотеть, пока ходить на нем научишься. Поначалу нога сильно уставать будет, и болеть... Постараюсь побыстрей. Понимаю... Вот только, где липы достать?

• А когда на «примерку» приехать?

• Я думаю, что не надо. Основу войлочную я сделаю с запасом, ремни будут с пряжками...

• Сколько это будет стоить? Только денег у меня сейчас нету.

• Денег мне не надо. Борисыч попросил, я сделаю.

• Так мы поехали тогда? - нетерпеливо спросил Кузьма, ловко запрыгнув на телегу.

Ничего не ответив, кузнец скрылся с темном проеме кузни. Кузьма слегка натянул вожжи и лошадь, как бы нехотя, медленно тронулась с места.

• Сейчас на ферму поедем.

• На какую еще ферму?

• На животноводческую. Федоровна сказывала, давеча Борисыч ругали кого-то, после этого велели, чтобы ты съездил да посмотрел как и что там... Понятно?

• Понятно-то, понятно, только..., - Иван замолчал, обдумывая поручение, к выполнению которого он был совершенно не готов.

Иван не задавал никаких вопросов, просто лежал себе и обдумывал. В голову ничего не приходило. Не заметил, как задремал.

• Приехали, - услышал он сквозь дрему голос Кузьмы.

Иван протер тыльной стороной ладони глаза, поднял голову и осмотрелся.

• Вот. Это коровники наши. Было их сперва четыре, теперь три осталось. Да и то... Стыдно коровниками назвать. Помнится до войны хотели еще два построить, уже котлованы под фундаменты выкопали, да потом почему-то передумали. Потом война началась... Сначала не до коров было, потом спохватились, кормов мало, работать некому. Тут такое началось! Сейчас не знаю, сколько коров осталось. Пойдем, сам увидишь.

Утопая по щиколотку в навозной каше, Иван и Кузьма направились к первому зданию. Стены здания изготовлены из цельного бетона, крыша двускатная. На этом общее описание и можно было бы закончить. Стекла на окнах по большей части отсутствовали, кое-где их заменяли куски фанеры. Вместо ворот пустые проемы. Стойла в три ряда. В нескольких местах просели стропила, в кровле образовались сквозные провалы. Видно было, что помещение давно не чистили, повсюду горы навоза. Лишь в конце коровника, где кровля была в относительном порядке, в неубранных стойлах находилось приблизительно с полсотни коров. Среди них вертелся мужичок с вилами, пытаясь как-то расчистить проходы. Кормушки пустые, на коров смотреть страшно, худые, мослатые, ребра все пересчитать можно...

• Да, - подумал Иван, - тут много молока не надоишь.

Два других коровника были не лучше. Там вообще никого из людей не было.

• Где люди-то? - задал вопрос Иван, обращаясь то ли к Кузьме, то ли к самому себе.

• Где, где? Вон одного скотника видел? А больше я не знаю. К вечеру придут доярки. Покормят, попоят, подоят … и до утра, - Кузьма помолчал немного, - ну что, пойдем в контору к начальству?

В одной из комнат одноэтажного небольшого домика, называемого «конторой» сидели и о чем-то мирно беседовали две женщины. Они удивленно посмотрели на вошедших:

• Вам кого? - не очень дружелюбно спросила одна из них.

• А начальство где? - спросил Кузьма, видимо, зная о ком идет речь.

• Вера Петровна с утра в район уехали. А вы по какому вопросу?

• Нам бы с ней... , - как-то неуверенно начал Иван.

• Борисыч велели, кое-что выяснить, - пришел на выручку Кузьма.

• Ну, если Борисыч... так мы в курсе, если что надо... А вы, случайно, не новый наш учетчик? - обратилась она к Ивану.

• Да, вроде как меня назначили...

• Вона вы какой..., - с неподдельным интересом произнесла вторая женщина, - так у нас здесь с учетом все в порядке. Все справочки имеются...

• С этим пока подождем, - осмелел Иван, - присесть-то можно?

• Да, конечно, как же, как же, - засуетились обе женщины, - сейчас чаек заварим...

Через час непринужденного разговора Иван был полностью осведомлен о состоянии дел на ферме. Поблагодарив женщин за чай, Иван и Кузьма отправились в обратный путь.

Всю дорогу Иван только и думал, что о ферме. Он уже знал, о чем расскажет Борисычу, а может быть даже что-то предложит.

Время шло, а Борисыч словно забыл о своем поручении. Он не вызвал Ивана с отчетом ни на следующий день, ни через неделю...

Глава 8.

В начале сентября неожиданно похолодало.

С вечера небо заволокло низкими, словно нависшими прямо над головой, тучами. К ночи зарядил противный мелкий дождь и ничто не предвещало улучшения погоды в ближайшие день-два.

Катя даже не слышала, когда Иван ушел на работу.

• Вот, ведь, даже не поел, наверное, - подумала она и соскочила с топчана на пол, - это я виновата. Нужно было не лежать и нежиться в сухости да тепле, а встать и приготовить...

Катя вышла в сени набрала и занесла в комнату охапку дров. Она растопила печь и в комнате сразу стало уютнее. С тех пор, как подключили электричество, Катя только и делала, что бесконечно убирала, скребла углы, мыла-перемывала оконные стекла, по нескольку раз перекладывала вещи в шкафу...

Один вопрос не давал ей покоя. Она не должна просто так сидеть дома, ей нужно найти какую-то работу, но идти снова мыть полы в школе и в Правлении ей не хотелось. Она хотела, но не могла сказать об этом Ивану.

Она вспомнила, как однажды, правда, это было лет пять назад, к ним пожаловал участковый милиционер. Поинтересовался как и на что они живут, а потом сказал, что если я в течение месяца не устроюсь на работу, меня ждут неприятности, вплоть до отправки в трудовой лагерь. Единственное место, которое Кате предложили тогда, было место уборщицы в школе. Это при том, что у нее было среднее образование. Выбора у нее не было и она согласилась.

Катя вздохнула и решила, что все расскажет сегодня Ивану.

Иван приехал домой неожиданно рано. Катя услышала возню в сенях и вышла. Иван стоял и неуклюже пытался стащить с себя тяжелый намокший брезентовый плащ.

• Ванечка, проходи скорее. Обед готов. Ты, я вижу, промок весь. Замерз, наверное. Так я протопила, тепло у нас.

• Не промок, а продрог. Я свободен до утра.

От радости Катя по-детски захлопала в ладоши.

• Завтра трудный день предстоит...

Иван замолчал и посмотрел на Катю. Она сидела напротив, поставив локти на стол и положив на них подбородок. Он невольно залюбовался ею.

• Расскажи мне о себе, - неожиданно попросил он.

От неожиданного вопроса, Катя даже немного приоткрыла рот. Потом засмеялась и тихо произнесла:

• Я давно хотела это сделать.

Иван прикрыл глаза, уселся поудобнее и приготовился слушать.

• Родилась я в Новочеркасске, столице Донского казачества. Отец у меня был казачьим есаулом, мама - из потомственных казаков, родом из станицы Алексеевской. Отца своего я совсем не помню. Мама говорила, что дома он мало бывал. Все служба, да служба... В четырнадцатом ушел на войну в чине полкового есаула в первой Донской казачьей дивизии. Не знаю, были ли у него награды, но, как говорили, «храбрости он был неуемной».

С началом войны мама пошла на краткосрочные курсы сестер милосердия и стала работать в городском госпитале. В конце пятнадцатого, мы получили сообщение, что отец скончался от ран в одном из госпиталей. Опеку над нами добровольно взял бывший сослуживец отца и его земляк, Иван Андреевич Алексеев. Иван Андреевич был в чине полковника и служил где-то при штабе. Я даже не знаю, как получилось, но я ношу его фамилию.

• Так это не твоя настоящая фамилия?

• Нет, по отцу я Дёмова.

Катя замолчала. Перед ее взором, словно в калейдоскопе вертелись и проносились в беспорядке картины и картинки тех, уже давно прошедших лет.

• Новочеркасск был заполнен войсками. Госпиталь, где работала мама, был переполнен ранеными, а их все везли и везли. В моей детской головке никак не укладывалось, почему, когда идет война, военные здесь, а не там, на войне.

Иногда к нам заходил Иван Андреевич. Я слышала, как они беседовали с мамой и он рассказывал, что стране произошла революция и в армии начались сильные волнения.

В Новочеркасске находился Мариинский Донской женский институт. Ранее он назывался институтом Благородных девиц. Это было единственное учебное заведение такого рода на юге России. Были еще в Петербурге, Киеве... Конечно, попасть туда на учебу мечтали все девочки. У меня были преимущества. Во-первых, мой отец погиб на войне, во-вторых, я считалась приемной дочерью полковника. В том и другом случае я имела право на учебу на казенном иждивении. Временная сложность заключалась в том, что мне было пять лет, а принимали в институт только с восьми.

Однажды Иван Андреевич пришел днем, в необычное время. Он был сильно взволнован. Они долго о чем-то говорили с мамой, после чего мама проплакала всю ночь. Как потом рассказывала мама, речь шла об эвакуации. Иван Андреевич настаивал, чтобы мы уехали. С этой целью, благодаря своему влиянию он добился, чтобы маму приняли на работу медсестрой в Мариинский институт. В конце девятнадцатого года было принято решение об эвакуации института. В состав эвакуируемых была включена группа ведущих преподавателей и пятьдесят воспитанниц.

Перед нашим отъездом Иван Андреевич зашел попрощаться. Сказал, что он солдат и место его здесь и что его жена тоже отказалась уезжать и пожелала остаться с ним до конца.

Вначале прибыли мы в Екатеринодар. Это был долгий, полный опасностей путь. Там к нам присоединились еще какие-то люди и несколько девочек, старших меня по возрасту. Затем был Новороссийск. Из Новороссийска на пароходе мы прибыли в Болгарию. Прошло еще две недели и мы прибыли в конечный пункт нашего путешествия в город Белая церковь, в Сербии. Спустя некоторое время мама уволилась из института и пошла работать в в местную больницу. Там больше платили.

Прошло два года, я готовилась в подготовительный класс, но приняли меня не сразу, а через год. Институт возглавляла тогда Наталья Владимировна Духонина, вдова генерала Духонина. Она в свое время окончила Киевский институт Благородных девиц. Наталья Владимировна была строгой начальницей. К ней нужно обращаться только «maman“ и при встрече с ней делать глубокий реверанс.

В институте мы изучали русскую и французскую словесности, предметы искусства, арифметику, географию, рукоделие, ведение домашнего хозяйства. И, конечно, Закон божий. В каждом классе было по две классные дамы, одна из которых обращалась к нам только по-французски, вторая - только по-немецки. Так что обоими этими языками мы овладели в совершенстве.

У нас устраивались литературные вечера, театральные постановки, вечера танцев.

В нашем обучении упор делался на формирование патриотизма, высокой духовности и гуманности, законной гордости за великое историческое прошлое России.

По окончании института выпускницы получали аттестат, позволяющий работать домашней учительницей или поступать в любое высшее учебное заведение без экзаменов.

В тридцать первом я окончила институт, мама за это время выучилась на фельдшера. Казалось, можно вступать в новую жизнь... Мама очень тосковала по дому, по нашему Донскому краю, по Родине. И она решила возвращаться. Многие отговаривали ее, но она стояла на своем. Возвращаясь домой, мы испытывали огромную радость, что мы возвращаемся на Родину, испытывали душевный подъем и прилив внутренней энергии. К сожалению, очень быстро наступило разочарование. Как только мы прибыли на границу, у нас отобрали паспорта, а нас самих оставили в комнате контроля, как временно задержанных. Потом начались допросы. Я вообще не понимала, что от меня хотят. Ведь не было никаких причин нас задерживать, а тем более арестовывать.

Прошло томительных два месяца. Таяли наши надежды и росло разочарование. Во всем мама винила себя. Я, как могла, ее утешала и успокаивала.

Однажды маму вызвали на очередной допрос, который проводил какой-то новый уполномоченный из НКВД. Он с ней долго говорил, пытаясь получить ответы на интересующие его вопросы. Видимо не достигнув желаемого, он спросил: «Сколько времени вам может понадобиться для адаптации? Ведь вы долгое время жили заграницей...». Не чувствуя подвоха в его вопросе, мама ответила: «Я думаю, недолго. Может быть год...». «Вот и отлично. Мы вам предоставим такую возможность». При этом он как-то ехидно улыбался.

Время тянулось бесконечно долго. Мы были в полном неведении. Наконец нас отвезли в какое-то учреждение. Там мы увидели много сотрудников в форме НКВД и поняли, что ничего хорошего нас не ждет. Нас завели в какую-то комнату. За столом сидели несколько человек в форме. Нам даже сесть не предложили. Один из них встал и стал зачитывать «Постановление суда». Мы ничего не могли понять. Короче, нам объявили, что мы высылаемся в такой то район, такого-то округа сроком на пять лет.

Так мы оказались здесь. Как мы бедствовали первое время, словами не передать. Работы нет, жить не на что, а тут зима на носу. Человек, конечно, ко многому привыкает, но только не жить в бесконечном унижении.

Еле-еле дотянули мы до окончания своего «пятилетнего срока» и мама подала прошение об освобождении. Это было летом тридцать седьмого. Никто не стал заниматься нашими делами. Нам только,через некоторое время прислали выписку из Решения суда: «Ссылка продлевается на пять лет». Вот и вся история, Ванечка. Остальное ты уже знаешь.

Иван сидел молча сцепив зубы и сжав кулаки.

• Вот скоро и этот срок заканчивается. Я не знаю, что делать.

• А ничего! Сейчас война. Никто не станет заниматься твоим делом. Поэтому не стоит поднимать шум и «дразнить гусей». Закончится срок ссылки, значит все, ты больше не ссыльная. А там посмотрим.

• Ты прав, наверное, Ванечка.

Она подошла, обняла за шею, прижалась своей нежной щечкой к его шершавой от небритости, обветренной щеке и тихо прошептала:

• Ванечка, я беременна, у нас ребенок будет...

Иван поднялся, нежно обнял Катю, поцеловал ее в висок и спросил так, словно это было что-то обыденное.

• Когда ждем?

• В начале марта...

• Вот и ладно, к весне, значит...

Он замолчал, поглаживая ее плечи и спину.

• Пошли спать. Завтра рано в Правление надо.

Глава 9.

Последние теплые дни уходящего бабьего лета. Катя сидела на скамейке под вязом и не отрываясь смотрела куда-то в даль, поверх огорода, поверх домов на соседней улице, поверх одиноко растущих за пустырем, деревьев. Смотрела просто в даль, в нежную синеву осеннего неба.

Три дня тому официально закончился десятилетний срок ее ссылки. Она теперь свободный человек! Как бы ей хотелось, спустя столько лет выйти на улицу и громко закричать:

• Люди! Я свободный человек!

Но она понимала, что не может позволить себе такую «вольность». Ванечка прав, нельзя сейчас «дразнить гусей». Время настоящей свободы еще не настало.

Внезапно у нее из глаз хлынули слезы. Это были слёзы обиды, обиды за десять лет несправедливости и унижений. Слезы текли ручьем и с этим она ничего не могла поделать.

Прошло несколько минут. Катя внезапно спохватилась.

• Скоро Ваня придет, а я зареванная да раскисшая вся...

Иван, как всегда поцеловал Катю в висок и только после этого с шумом сел на лавку. Боль в ноге была нестерпимой. Быстро расстегнув ремни, он с трудом снял протез и в сердцах отшвырнул его в сторону. Вот уже месяц, как он осваивал это чудо медицинской техники, изготовленное деревенским кузнецом. Конечно, протез выглядел довольно грубо, кустарно. Нижняя часть была изготовлена из цельной деревянной колоды, верхняя из седельной кожи.

Несмотря на все старания Лейба, протез оказался жестким. Даже, не столь жестким была внутренняя сторона протеза, сколько мышцы на ноге за два года бездействия попросту атрофировались. Как сказал Лейб: «Мышцы снова нужно научить работать. Ходить, ходить, ходить...»

И вместе с тем это было спасение. У него были свободные руки!

Несколько минут Иван сидел неподвижно, откинув тело к стене и прикрыв глаза. Катя подошла и села рядом. Иван открыл глаза, улыбнулся и обнял ее за плечи.

• У меня хорошая новость для тебя.

• Ой как интересно! - воскликнула Катя и ей вдруг стало неловко за недавнее проявление минутной слабости, - расскажи поскорее.

• Сижу, значит я, работаю, корплю над своими книгами, привожу записи в порядок . Вдруг входит Федоровна и говорит, чтобы я быстро шел к Борисычу.

• Вхожу. Смотрю, напротив сидит пожилая женщина, лет шестидесяти, наверное. Вроде встречал ее где-то, а может и показалось. Поздоровался и стою, не знаю что дальше делать.

• Садись, в ногах правды нет., - говорит Борисыч, а сам сверлит меня взглядом, - вот познакомься, это Варвара Ильинишна, директор нашей школы. Вы тут побеседуйте, - говорит, - а мне ехать надо.

• Проговорили мы с ней с полчаса, а я так и не понял, что она хочет. Все вокруг да около. Наконец, спрашиваю, чем я-то могу помочь? Возьмитесь, говорит, хоть какой-нибудь предмет в школе вести, а то ведь закроют школу. И в слезы...

Иван замолчал. Он видел, как Катя вся напряглась. Прямо, как струна.

• А я говорю, Варвара Ильинишна, у нас же есть профессиональная учительница, Екатерина Карповна Алексеева. Окончила Донской женский институт. Возьмите ее. Пользы будет во сто крат больше, чем от меня.

• Где же это такая живет? - как-то растеряно произнесла Варвара Ильинишна, - не дожидаясь ответа, - если можно, передайте ей, пусть завтра ко мне прямо в школу придет.

• На том распрощались мы. Так что готовься, Катенька.

Иван замолчал. Он посмотрел на Катю. Она сидела, боясь пошевельнуть, с приоткрытым от

удивления ртом и округлившимися от того же удивления глазами.

• Это так неожиданно, Ваня, - и она второй раз за сегодня залилась слезами.

• Неожиданно или ожидаемо, это уже неважно. Собери свои документы и завтра сходи в школу. Вот и все. А сейчас давай ужинать будем.

• Ой и вправду, - засуетилась Катя.

Катя шла в школу с каким-то двойственным чувством. С одной стороны ей очень хотелось, чтобы ее приняли в школу на должность учительницы. Она никому бы в целом мире никогда не призналась, что это была ее мечта. Она мечтала об этом, когда еще училась в институте, потом, когда они с мамой решили возвращаться в Россию, потом, когда они приехали в это, богом забытое место под названием Черницы. Вскоре она поняла, что эта мечта неосуществима, что это просто несбыточная фантазия и от этого становилось на душе горько и обидно. Как она пережила это глубочайшее в ее жизни разочарование никому не известно. Да и кого это в сущности интересовало?

Второй удар ей пришлось выдержать, когда ей предложили работу в школе поломойкой. Катя понимала, что это было в том числе стремление унизить ее, ведь она была ссыльная, «из тех, из белых», значит «контра».

Катя не была белоручкой, она была способна и готова делать любую полезную с ее точки зрения работу. Она хорошо помнила директора школы, Варвару Ильинишну, которая принимала ее на работу и, сжав презрительно губы, неоднократно повторяла: «Не забывай кто ты...». Катя ненавидела школу, в которую она сейчас шла...

Перед крыльцом она остановилась, приосанилась и смело вошла в помещение. Бросив взгляд налево, она остановилась. Старинное кресло, неизвестно каким путем попавшее сюда и крошечный столик, «принадлежавшие» школьному истопнику, дяде Феде, осиротело

стояли в стороне, задвинутые в угол. Дядя Федя был единственный, кто с пониманием и сочувствием относился к Кате. Наблюдая, как у Кати сводило пальцы рук от ледяной воды при мытье полов, он придумал, как помочь ей. Он раздобыл старую подкову и во время топки нагревал ее в печи, затем опускал в ведро с холодной водой. Может быть это спасло Катины руки от артрита... Иногда он приносил ей из дому, как он выражался, гостинец.

Катя отлично знала расположение всех кабинетов и классов и ей не составило труда сразу найти кабинет с надписью:

Директор школы

Варвара Ильинишна Кирюхина

Постучав в дверь и услышав разрешительное «Да», Катя вошла.

• Ты...Вы? Что вы здесь делаете?

Не отвечая на вопрос, Катя поздоровалась и представилась:

• Екатерина Карповна Алексеева. Мне передали, что вы хотели со мной побеседовать насчет моего трудоустройства.

• Так вы и есть... та самая учительница? Присаживайтесь...

• Я не знаю о чем вы... Вот мои документы, - с этими словами Катя положила на стол документ об окончании института, перечень предметов, входивших в программу обучения с оценками, характеристику.

Катя сидела и наблюдала, как по мере ознакомления с документами менялось выражение лица Варвары Ильинишны. У нее то неожиданно поднимались брови, то ее лик озаряло некое подобие улыбки, то округлялись глаза и лицо непроизвольно вытягивалось... Наконец, с явно довольным видом она отложила в сторону документы.

• Вы и иностранными языками владеете?

• Да, свободно французским и немецким.

Варвара Ильинишна задумалась. О чем она думала, Катя и предположить не могла.

• Знаете, Екатерина Карповна, я должна перед вами извиниться. Думаете, мне легко было тогда? Но время такое было... Тридцать седьмой год...

• Человек должен оставаться человеком при любых обстоятельствах. Во всяком случае так меня учили и я этому буду учить детей, если когда-нибудь придется. Давайте не будем больше говорить на эту тему. Если я вам подхожу...

• Конечно, конечно. У нас сейчас школу посещают до пятнадцати детей разного возраста. Иногда мы их объединяем в один класс, иногда разделяем на два. У нас всего два учителя — по русскому языку и математике. Я иногда подключаюсь, но охватить все предметы школьной программы не получается никак. Вот и хотят нашу школу закрыть. Так, что на вас теперь вся надежда.

• Предметы вы, на первое время назначьте сами, Варвара Ильинишна, но я буду вести занятия не более двух дней в неделю. Все-таки мне надо освоиться...

• Ну да, ну да... Давайте с первого октября и начнем, согласны? На следующей неделе я подготовлю план занятий на следующий месяц, тогда все и уточним и какие предметы будете преподавать и по каким дням. Спасибо, что зашли, Екатерина Карповна.

Катя встала. Стройная, полная грации и достоинства, она легким кивком головы поклонилась, попрощалась и бесшумно вышла. Она медленно шла домой и обдумывала в деталях только что состоявшийся разговор с Варварой Ильинишной. Ей казалось, что вела себя она достаточно независимо и вполне достойно.

- Надо начинать, а там посмотрим, - решила она и ускорила шаг.

Глава 10.

Тридцать первое декабря. Катя с утра возится по дому. Убирает, чистит, моет, готовит... Комната выглядит вполне нарядной, под потолком висят разноцветные самодельные бумажные украшения. Этому ее когда-то учили в институте. Катя вспомнила, как под руководством классных дам девочки четвертых и пятых классов занимались украшением елки. Как все было чудесно и как давно это все было!

На чисто вымытых оконных стеклах наклеены ажурные бумажные снежинки. Нету, правда, елки, но не беда.

Катя взглянула на часы. Без пяти шесть. За окном совсем темно.

Часы у них появились совсем недавно. В прошлом месяце Федоровна по каким-то делам ездила в район и привезла оттуда настенные часы-ходики. Не новые, но они шли и показывали относительно точное время. Где она добыла эти часы, узнать так и не удалось. Федоровна все шуточками отделывалась. Теперь вся жизнь в доме протекала под мерный успокаивающий стук ходиков.

Наконец появился Иван. Как всегда шумно и весело. Не раздеваясь поцеловал Катю, погладил ее растущий живот, чем вызвал ее улыбку.

• Давай, Катя, пригласим на Новый Год Анну Игнатьевну, соседку, - неожиданно предложил он, - я прямо схожу к ней сейчас.

• Ой, давай, Ванечка, - воскликнула Катя и захлопала в ладошки, словно ребенок.

Иван вернулся минут через двадцать.

• Сказала, что придет. По-началу отказывалась. Мол, зачем я вам старая нужна, да и одеть нечего, да у меня ничего не приготовлено, да я уже привыкла одна и еще множество других причин. Еле уговорил.

• Вот и хорошо, Ванечка.

На часах без десяти двенадцать. Иван и Катя уже отчаялись ждать гостью, когда раздался еле слышный стук в дверь. Не говоря ни слова Иван поднялся и распахнул дверь.

• К вам можно? - в дверях стояла Анна Игнатьевна, как-то неловко переминаясь с ноги на ногу.

• Входите скорей, чай не лето на дворе, - Иван прикрыл за вошедшей дверь, обнял и расцеловал ее, - спасибо Анна Игнатьевна, что пришли.

• Да ладно, чего уж...

Она продолжала какое-то мгновение стоять у порога, потом бросив взгляд на угол комнаты над столом и покачав головой, тихо произнесла.

• Подите сюда, оба...

Иван и Катя, переглянувшись подошли поближе.

• Вот вам от меня подарок.

Анна Игнатьевна расстегнула верхнюю пуговицу своего старенького пальто и вынула хранимую у груди... небольшую икону.

• Это икона святой великомученицы Варвары. Храните свято ее и она поможет вам в жизни.

Анна Игнатьевна перекрестила Ивана и Катю, поцеловала икону и передала ее Кате.

• Храни вас Господь!

Катя прижала икону к груди и слезы хлынули у нее из глаз. Она снова вспомнила институт, уроки Закона Божьего, ежедневные утренние и вечерние молитвы, воскресные посещения церкви. Это было, как праздник. Все воспитанницы нарядно одеты. В алтаре прислуживали девочки младших классов. Они подносили свечи, подавали кадило. Молитву читала одна девочка из седьмого класса. Все было так необыкновенно и торжественно! Боже, как давно это все было...

Она быстро вытерла слезы.

• А теперь давайте к столу, а то пироги простынут. Вот, Анна Игнатьевна, шаньги с картошечкой, пирожки с капустой и пирог с тыквой. Угощайтесь, милости просим.

Чайник закипел недавно, горячий еще. И заварочка настоящая...

• Капустка квашенная найдется у тебя, хозяечка?

• А как же, есть конечно, - с этими словами Катя выскочила в сени.

Когда она вернулась, Иван и Анна Игнатьевна сидели чинно за столом. Иван разливал в две кружки содержимое бутылки, принесенной соседкой.

• Вот давеча, - словно оправдываясь, произнесла она, - выпросила у Марковны бутылку «казенки». Немного на сегодня, остальное про запас, - засмеялась Анна Игнатьевна. Ну, с Новым годом! Часы-то правильно идут? (смеется). Чтобы все были здоровы...

Выпили, закусили, повторили... И пошли разные застольные разговоры:

• Вот я гляжу, тяжелая ты, Катерина. Сколь, говоришь месяцев? Почти шесть. Смотрю я на тебя и не нарадуюсь, хорошо носишь, красиво. Наверное, девочка будет. А насчет родов не беспокойся. Есть у нас тут одна бабка-повитуха, Агафьей звать. Да и я подсоблю. Родишь когда, ребеночка выходим, вырастим. Ты только поаккуратней будь. Главное не простудиться, не дай бог.

Анна Игнатьевна замолчала. Потом неожиданно встрепенулась и начала собираться.

• Пойду я. Засиделась. Спасибо что пригласили, за угощение спасибо и будьте здоровы.

После ухода соседки, Иван и Катя долго еще сидели, пили чай и вспоминали перипетии, минувшего теперь уже, сорок второго года.

• Помнишь, Ванечка, как ты меня «лечил»? Я тогда думала, все, не выжить мне...

• Помню, помню. Я тогда дал себе слово: «Через себя переступлю, а эту женщину вытяну». Не знаю, почему. Наверное, чисто по-человечески жаль тебя стало.

• Спасибо тебе. Я тебе жизнью, Ваня, обязана.

• Да, ладно... А ты бы разве не так поступила?

Катя обняла Ивана за шею и нежно прижалась к нему.

• Вспомни, Ванечка, как мы наш огород «осваивали»? Страшно представить...

• Помнится, это была уже середина мая. У людей уже и картофель посажен и остальное... А у нас как стоял заросший мелким диким кустарником да бурьяном

наш участок за домом, так и стоит. Я даже не знал, как подступиться, с кем поговорить... Да и времени совсем не было.

Иван замолчал. Вспомнил как объездили с Кузьмой тогда все полевые бригады, побывали на ферме. Съездили даже на межколхозную МТС, что за тридцать километров от Черницов.

• Встречали меня не везде и всегда радушно. То ли подозрения какие-то были, то ли просто недоверие к «чужаку», да еще ссыльному. Поэтому ни в какие разговоры, кроме, как по делу, я не вступал.

Катя внимательно слушала Ивана. Она уже привыкла, что поездки по району занимали практически все светлое время дня. А еще работа с документами...

Дожди, лившие почти всю предыдущую неделю, прекратились. Наконец-то потеплело. В один из дней приехал Кузьма и привез пол-мешка посадочного картофеля, каких-то семян.

• А я знать не знаю, что это. Спрашиваю у него, а он только смеется. Ничего, говорит, разберетесь. Потом вернулся к телеге, покопался среди охапки сена и занес в дом котенка. Говорит: «В доме без кошки нельзя. Это от меня, точнее от моей Мурки, подарок». Кстати, а где наша Мурка?

• За печкой дрыхнет. Где же ей быть? Там тепло и темно.

• А утром, чуть заря, приехал трактор, - продолжил Иван. Пока я оделся и вышел, трактор уже стоял в конце участка и тракторист регулировал лемеха на нужную глубину вспашки. Трактор взревел, дернулся и медленно пополз вперед мне навстречу За ним тянулся широкий оставленный плугом с четырьмя лемехами, след. Трактор остановился, и приподняв плуг, развернулся. Потом снова пополз вперед. Через десять минут все было закончено. Я смотрел на оставшиеся после плуга огромные отвалы земли и думал, как мы со всем этим справимся. От свежевспаханной земли в воздухе витал какой-то особенный, ни с чем не сравнимый запах. В это время на пороге показалась ты, улыбаясь и щурясь на солнце.

• Потом ты, стоя на коленях и я согнувшись, целый день «осваивали целину». Иначе этот процесс никак нельзя было назвать.

• Да, но зато в сентябре собранный урожай нас порадовал. Да и колхоз по итогам года, кое-что выделил... Теперь не пропадем.

Иван помолчал немного.

• А еще ты стала свободным человеком, - Иван сделал предупредительный жест, видя, что Катя хочет что-то возразить, - и никто у тебя теперь этого не отнимет. Придет время и справедливость восстановится.

Иван снова замолчал, думая о чем-то своем. Он искренне верил в то, что говорил. Правда, он и представить себе не мог, что должно пройти еще много лет...

• И еще сбылась твоя мечта, ты стала учительницей в школе...

• Да, я помню все до мельчайших подробностей... Мой первый урок был - география.

Собралась детвора от восьми до четырнадцати. Из наглядных пособий только старая, местами порванная физическая карта мира. Когда я начала урок, услышала насмешки в задних рядах: «Дескать, поломойка пришла. Чему она нас научит?». А я делаю вид, что не слышу. А сама от обиды чуть не реву. Начала урок. Рассказала, что это за предмет такой, география, что изучает... Потом рассказала о странах и континентах, о великих открывателях и величайших открытиях... Я так увлеклась, что не слышала звонка. А в классе стояла тишина... На следующем уроке географии присутствовали не только ученики, но и родители некоторых из них. Всем было интересно, а я была просто счастлива... А еще я вспоминаю, когда меня попросили заменить заболевшую учительницу русского языка. Я пришла на урок и удивилась, присутствовало всего шесть школьников, правда, самых старших. Спрашиваю: «Какую тему вы сейчас проходите?». Отвечают: «Никакую. Нам просто книгу читают». Тут я вспомнила, какой великолепный был у нас преподаватель по русской словесности! Мы много читали, ставили постановки, организовывали литературные вечера...

Для урока я сама выбрала тему - «Поэты и поэзия XIX века». Я рассказывала о Пушкине, Тютчеве, Некрасове, Лермонтове, Фете, Батюшкове...

Катя внезапно прервала свой рассказ. Воспоминания снова вернули ее в то далекое время, когда она была воспитанницей женского Донского института. Боже, как давно это все было!

На глазах у нее навернулись слезы.