Во второй приезд Пушкина к Гончаровым они встретили его приветливо. Видно поняли, что с ним быть резкими нельзя, других это разогревает, а поэт как существо повышенно эмоциональное, сникает и перестает бороться за невесту. И Наташа помягчела. Пушкин теперь каждый день бывал у них. В роли стражей Таши-ной нравственности Наталья Ивановна приставила сестер. Таша этому радовалась. Она боялась оставаться наедине с Пушкиным.
Сестры тоже рады были пообщаться с гостем. Недовольным оставался только он один и нашептывал девушкам, чтобы они незаметно для Натальи Ивановны давали им с Ташей хоть немного уединения.
Сестры вняли просьбам поэта. И когда Натальи Ивановны не было дома или она чем-то очень была занята, они удалялись, оставляя их вдвоем.
Пушкин радовался этому, как ребенок. Только поведение Наташи при этом совсем не менялось.
Она улавливала малейшую опасность в словах Пушкина. Прежде он ошарашивал свою очередную даму настойчивостью в развитии отношений и одновременно этой невинной шалостью прощупывал дальнейшую тактику отношений. С Наташей это было невозможно,
145
она тут же краснела, замыкалась и порывалась уйти.
Пушкин так привык к женской фальши в свете, пошлому жеманству девиц, что Наташи-на застенчивость приводила его в восторг, и возвышала в его глазах девушку. Он благоговел перед этой скромницей, считал себя рядом с ней старым развратником, притом вполне основательно, и раскаивался в своей бурной мужской жизни. Сожалел, что так долго беспутствовал. И вот теперь впервые понял, что просто побыть рядом с этим волшебным юным созданием - чувство, еще никогда неиспыты-ваемое и более сладкое, чем ночь — с опытной и страстной красоткой.
Он видел, что застенчивость в Наташе не от провинциальности и даже не от детской наивности, хотя возраст девушки это вполне допускал, а от врожденной порядочности и мудрости. Да, да, эта девочка была мудра от природы.
Пушкин уже понял, что Наташа никогда не станет такой болтушкой, каковыми были большинство из знакомых ему женщин. Зато она — самая благодарная слушательница из всех, кого он знал. Поэтому сам не закрывал рта. Наташа же только, улыбаясь, кивала ему своей чудной головкой, а на вопросы отвечала почти что только «да» и «нет».
6-1384
♦146
— Если вы не выйдите за меня замуж, — с улыбкой говорил Пушкин Наташе, - я уйду в святогорские монахи, не буду писать стихов, и русские хрестоматии много потеряют от этого... Вы же, как моя Татьяна в «Онегине», выйдете замуж за генерала, и он будет гораздо ревнивее, чем я...
Ясно было, что если сейчас Пушкин сделает предложение, то оно у Гончаровых будет принято. Но теперь засомневался сам жених. Друзья напевали ему: «Не женись. Мне сдается, что твоя невеста никакого не имеет особенного к тебе расположения... нельзя надеяться на женскую верность; счастлив, кто смотрит на это равнодушно. Но ты!.. С твоим ли пылким, задумчивым и подозрительным характером, с твоим сплющенным носом, вздутыми губами и шершавой шерстью пускаться во все опасности женитьбы?»
Пушкин и сам начал колебаться, жениться ли ему. С одной стороны, он очень хотел завести семью. Последний шанс. Если он сейчас не женится на Натали, то не женится никогда. С другой стороны, нет никакой надежды, что брак с Натали будет счастливым. Она - красавица, он - урод. Пушкин с детства комплексовал по поводу своей внешности. «Мною, как букой, можно пугать детей», — говаривал он тогда.
Но:
147
... потомок негров безобразный...
Весна, весна, пора любви...
Какое томное волненье
В моей душе, в моей крови...
Пушкин разубеждал себя: «Ну, пусть не полюбит меня красавица, я это перенесу. Только бы семейные приличия соблюдала, не изменяла». Слогом на бумаге он владел лучше, ему легче было говорить в трудных случаях письменно. И только что расставшись с Гончаровыми, по возврашении домой Пушкин тут же сел за письмо будущей теще: «После того, милостивая государыня, как вы дали мне разрешение писать к вам, я, взявшись за перо, столь же взволнован, как если бы был в вашем присутствии. Мне так много надо высказать, и чем больше я об этом думаю, тем более грустные и безнадежные мысли приходят мне в голову. Я изложу их вам — вполне чистосердечно и подробно, умоляя вас проявить терпение и особенно снисходительность.
Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределенности, на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня — зачем? клянусь, вам,148
не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего, ни ее присутствия. Я вам писал; надеялся, ждал ответа — он не приходил. Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их еще усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась. Вы могли ей поверить; я не смел жаловаться на это, но приходил в отчаяние.
Сколько мук ожидало меня по возвращении! Ваше молчание, ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с какими приняла меня м-ль Натали... у меня не хватило мужества объясниться, — я уехал в Петербург в полном отчаянии. Я чувствовал, что сыграл очень смешную роль, первый раз в жизни я был робок, а робость в человеке моих лет никак не может понравиться молодой девушке в возрасте вашей дочери. Один из моих друзей едет в Москву, привозит мне оттуда одно благосклонное слово, которое возвращает меня к жизни, — а теперь, когда несколько милостивых слов, с которыми вы соблаговолили обратиться ко мне, должны были бы исполнить меня радостью, я чувствую себя более несчастным, чем когда-либо. Постараюсь объясниться.
Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение
149
вашей дочери; я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безраличия ее сердца. Но, будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, более блестящий, более достойный ее союз; — может быть эти мнения и будут искренни, но уж ей они безусловно покажутся таковыми. Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения? Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее; но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад.
Перейдем к вопросу о денежных средствах; я придаю этому мало значения. До сих пор мне хватало моего состояния. Хватит ли его после женитьбы? Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодитв ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, все, чем я увлекался в жизни, мое150
151
вольное, полное случайностей существование. И все же не станет ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?
Вот в чем отчасти заключаются мои опасения. Трепещу при мысли, что вы найдете их слишком справедливыми».
Пушкин даже представить себе не мог, что Натали полюбила его, согласна выйти за него замуж, но мать всячески противится этому, а Натали, в силу своего воспитания просто не может сама начать объяснение с ним, не может броситься в его объятия, как это делало большинство замужних женщин, с которыми имел Пушкин отношения.
Мужская психика вообще воспринимает женщин только или доступными проститутками и куртизанками, или недоступными гордячками. В первых мужчины страстно влюбляются, привязываются к ним, осуждают их, многие мечтают перевоспитать их в порядочных женщин, хотя ни одному это не удавалось. На вторых мечтают жениться.
Репутация Пушкина в глазах Натальи Ивановны и так была плохой, а тут все начали судачить о статье в «Северной пчеле», где давно враждовавший с Пушкиным издатель Булга-рин, выводя Пушкина под именем «Француза»/ лицейская кличка поэта/, писал о том, что
у этого «француза» в сочинениях нет ни живого чувства, ни одной полезной истины, что сердце у него немое и холодное, как устрица, а голова — род побрякушки, набитой гремучими рифмами, и что он бросает этими рифмами во все священное, чванится перед чернью вольнодумством, а тишком ползает у ног сильных, марает белые листы на продажу, чтобы спустить деньги на крапленых листах. А вскоре грубо и с домыслами «Пчела» разнесла новую главу «Евгения Онегина»...
Вот такая характеристика известного поэта пошла гулять по России большим тиражом в эти и без того тяжелые дни сватовства Пушкина. Он приходил в отчаянье, представляя, как Наталья Ивановна сует журнал под нос своей дочери, поддерживая поношения Булгарина.
Пушкин неистовствовал, готовил статью о Булгарине. Даже император, постоянно через Бенкендорфа унижающий Пушкина своим контролем, прочитав эти клеветы Булгарина, возмутился их фубостью и вступился за поэта, посоветовав, а, значит, приказав Бенкендорфу приструнить «Северную пчелу» и, по возможности, прикрыть.
5 апреля Пушкин отправил письмо Наталье Ивановне, но ждать ответа не было терпения, и на следующий,день он, осмелев, решил ехать к Гончаровым и снова делать предложение.
152
Спохватился: для такого важного дела нужен фрак, а его нет. Пушкин попечалился Нащокину, подумав, не одолжит ли друг свой фрак ему.
Нащокин не отказал. Фрак оказался впору. И полный надежд жених отправился к Гончаровым.
Было Светлое Христово Воскресение -Пасха. Москва ликовала. Оттягивая решительное объяснение, Пушкин поехал на Новинский бульвар, где обычно бывало в Москве самое большое пасхальное гулянье, строились десятки деревянных балаганов, шатры для бродячих цирков, карусели, качели, множество ларьков со сладостями, потешные горки.
Так было и в этот раз. Площадь была забита людьми — ни пройти, ни проехать. Кто-то самозабвенно бил в барабан, кто-то пиликал на скрипке, мальчишки надрывали слух только что купленными свистульками...
«Сущий балаган, — подумал Пушкин. — Надеюсь, что объекта моей заботы здесь нет, быть тут опасно для жизни». И он отправился на Большую Никитскую.
Наталья Ивановна, рассматривая гостя во фраке, думала: «Франт. Поэт замечательный, только стихами детей не прокормишь. И репутация - отвратительная: задирист, скандален, дерзкие эпиграммы пишет на знатных вельмож,
I
153
ноги приволакивает, болен, значит. Кудри до плеч распускает, а на макушке уже плешь проглядывает, от беспутной жизни. Хвастался кому-то, что Ташка у него сто тринадцатое увлечение. Да и это бы ладно, мужчины все — ловеласы, но политически неблагонадежен, недавно только из ссылки вернулся. Может, конечно, остепенится, женившись, и возраст к этому располагает, но страшно, как бы не навлек гнев царя на бедную девочку».
— У вас, Александр Сергеевич, плохая репутация в обществе, нельзя ли это как-то поправить? Получить, например, заверения правительства о лояльности жениха?
У Пушкина все закипело внутри, но он обещал попробовать... Конечно, репутация — никудышная. Какой еще она может быть, когда каждый шаг его контролируется не просто полицией, а самим императором.
Поехал как-то Пушкин на бал в резиденцию французского посла. Одет был прилично - во фрак. Так император через Бенкендорфа заметил, что все дворяне были на балу в мундирах, и поэту нехорошо выделяться, следует приобрести мундир той губернии, в коей Пушкины имеют имения и откуда произошли. Вот так. Даже одеться нельзя, как хочется. Все — по струночке. Все — как у всех.154
155
Но пришлось писать Бенкендорфу, унизительно просить «благословения» шефа жандармов на брак, на вхождение в почтенное семейство. Делать это было мучительно, но Пушкин мужественно переносил и это.
«Генерал, с крайним смущением обращаюсь я к власти по совершенно личному обстоятельству, но мое положение и внимание, которое вы до сего времени изволили мне оказывать, меня к тому обязывают... Я женюсь на м-ль Гончаровой... Я получил ее согласие и согласие ее матери; два возражения были мне высказаны при этом: мое имущественное состояние и мое положение относительно правительства. Госпожа Гончарова боится отдать дочь за человека, имеющего несчастье пользоваться дурной репутацией в глазах государя», — писал он Бенкендорфу.
Ответ пришел скоро: «...никогда никакой полиции, — лицемерил шеф жандармов, — не давали распоряжения иметь за вами надзор».
А ведь надзор был постоянный. Обо всех передвижениях Пушкина по стране, даже таких безобидных, как в Москву, к невесте, «следопыты» тут же письменно докладывали в Петербург, в ведомство Бенкендорфа. И Пушкин об этом догадывался.
«Ну и посмеялись же там над бедным влюбленным», - печально думал Пушкин, но ответ
больше радовал, чем огорчал, и Пушкин тут же отвез его Гончаровым.
Родителей не застал, оставил письмо, чуть поговорил с Наташей и удалился. Надо было набраться терпения в ожидании ответа.
Планировал: если ему опять откажут, он надолго уедет, хорошо бы уехать за границу, но вряд ли ему разрешат.
Однако, было и радостное в этой тягомотине ожидания. Вышел отдельной книжкой «Бахчисарайский фонтан» Пушкина, с прекрасным предисловием Вяземского.
Вяземский сам в тот момент был в депрессии от давления правительства, потока клеветы, вылитого на него в печати, но вот помнил о друге Пушкине, старался сделать ему приятное.
От императора пришла радостная весть. Царь откликнулся на просьбу Пушкина и разрешил печатать его драму «Борис Годунов» без купюр. А, значит, будут деньги на женитьбу, надо только набраться терпения в ожидании ответа на предложение Натали. И Пушкин занялся хлопотами по изданию своей драмы.
Наталья Ивановна ясно видела, что ничего хорошего брак с Пушкиным ее дочери не принесет. Другая бы мать поторопилась спихнуть дочь в замужество: заботы с плеч, ртом меньше при нищете, в которую они периодически впадали.156
Но при кажущейся дочерям жестокости она любила своих девочек и молила Господа, чтобы они оказались более счастливыми, чем она.
- Да неужели ты полюбила Пушкина, глупая ?! - корила она дочь. - Превертлявый, говорят, шут гороховый, всех вышучивает, а сам на обезьяну похож...
- Маминька!
- Ну, понимаю, — сочинитель всегда сумеет расшевелить женское сердце. Пушкин, говорят, большой мастер по этой части. Даже то, что он - старик для тебя, — стерпеть можно. Но чем жить будете?!
- Возможно, его придворным историографом поставят, на место Карамзина, — возражала Наташа.
- Даже если так, - продолжала мать, — надеешься, что остепенится он от любви к тебе: пить не будет, играть перестанет. Не будет этого. Ни один страстный игрок не остепенился.
- Вы, маман, хотите продать меня, как вещь, а это — недостойно, — заливалась слезами Таша.
- А он еше и дуэлянт. Так что и овдовеешь вскорости...
- Маман!
- Да не пророчу я. Но вижу, что так и будет. Повремени, Таша, умоляю тебя, еще влюбишься...
157
Наталья Ивановна говорила, говорила, убеждая дочь подождать с замужеством, но в душе понимала, что все это напрасно. В дочери текла такая же кровь, как в бабке Ульрике, как в ней самой...
Сознание своей ошибки к нам приходит потом, когда ничего уже нельзя исправить, а пока...
Пока ее глупая дочь будет рваться к своей погибели, как делали это бабка и мать...
Наталья Ивановна смирилась с желанием дочери выйти замуж за Пушкина, но решила всячески затягивать свадьбу и ставить влюбленным разные препятствия: а вдруг удастся предотвратить беду.
Не отказывая, по настоянию Натальи, она тянула с окончательным ответом, предъявляя жениху все новые и новые требования.
А Наташа много плакала втихомолку. До встречи с Пушкиным сердце ее было свободно. Она пока знала, что такое любовь, только по книжкам, поэтому сомневалась и в своем чувстве.
Все в жизни она воспринимала больше головой, чем сердцем: вглядываясь, анализируя, делая выводы. Такой сдержанной и рассудительной она была от природы.
Пушкин был ей чрезвычайно интересен. И это она считала главным в своем отношении к нему. Слушая отговоры матери, Наташа, разду-158
159
мывая о них, решила, что ей хочется, чтобы муж ее был именно таким, как Пушкин: внимательный сердцем, умудреный опытом, сумевший, при ее закрытости, угадать и полюбить ее робкую душу, ее непритворную искренность, так непочитаемую светом, ее доброту, мягкость. Сам небогатый, сразу решил взять бесприданницу в жены, а теперь еще и о приданом ее хлопочет.
Ей было страшно выходить замуж, как всякой молоденькой девушке. И жених пугал ее своей пылкостью, горячим нравом. Однако, она верила в его доброту и нежность.
А плакала, скорее, от нерешительности. Уж очень торопился Пушкин. Наташа привыкла все делать не спеша, хорошо обдумывая свои действия, а теперь надо было срочно принять решение. Ясно было, что с Пушкиным медлить нельзя: протянешь с ответом — опять умчится за тридевять земель, исчезнет надолго, а она будет томиться, беспокоиться за него, скучать по нему...
Сестры, подруги и даже слуги, то и дело заставая ее в слезах, думали, что она не хочет идти замуж и только покоряется судьбе. Даже няня считала, что ее красавица Таша достойна лучшей доли.
Все ей нашептывали, что Пушкин просто не способен быть мужем, если даже во время сва-
товства к Натали делал предложение еще двум женщинам. И в обоих случаях получил отказ.
- И ты должна отказать, — склоняли ее.
Наташа отмалчивалась. Слухи не оскорбляли ее. По глазам жениха она видела, как он влюблен в нее, видела, как он тяжело переживает.
«Человек ишет покоя в своем преклонном возрасте», — говорила она себе, жалела его, но, воспитанная по правилам приличия, сдерживала себя при встречах, не показывая Пушкину своих чувств, а тот, принимая ее умение владеть собой за равнодушие, страдал еще больше.
Деду, Афанасию Николаевичу, не сообщали о сватовстве Пушкина к его любимице. Но так как Афанасий Николаевич, бывая в Калуге, всегда спрашивал всех заглянувших туда москвичей о своих внуках, то скоро и узнал. Решил, что от него скрывают важное событие, чтобы насильно выдать Ташу замуж, и тут же послал письмо «Натке» с требованием, чтобы она сама ему все прописала.
Натали тут же написала:
«Любезный дедушка!
Узнав... сомнения ваши, спешу опровергнуть оные и уверить вас, что все то, что сделала Маминька, было согласно с моими чувствами и желаниями. Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые вам о нем внушают, и умоляю160
вас по любви вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как низкая клевета. В надежде, любезный дедушка, что все ваши сомнения исчезнут при получении сего письма и что согласитесь составить мое шас-тие, целую ручки ваши и остаюсь навсегда покорная внучка ваша
Наталья Гончарова».
Валяясь на диване, Пушкин обдумывал, как, получив опять отказ, поедет за границу через Кронштадт, когда слуга принес ему записку от отца Натальи Гончаровой. Николай Афанасьевич звал Пушкина к себе.
— Значит, предложение принято, — вскричал Пушкин, вскакивая с дивана и торопливо собираясь, — Боже, она — моя!
Пока дрожки мчали его, он думал о том, что даже если его предложение принято, это еще не залог будущей свадьбы. Потому что когда о его намерении жениться узнает свет, враги его примут все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы расстроить помолвку и разлучить их с Натали еще до свадьбы. Опять подумал, как было бы хорошо похитить Ташу. Обвенчаться с нею в какой-нибудь тихой сельской церквушке, а потом уже объявить всем, что они — муж и жена, и пусть тогда сплетничают, чернят его репутацию...
161
Только Пушкин подъехал к дому Гончаровых, дворовый человек распахнул ворота, сказал:
- Ожидают-с.
По оживлению слуг, встречающих его и сопровождающих из комнаты в комнату, Пушкин понял, что его действительно ждут и что он — жених.
Наталья Ивановна и Николай Афанасьевич встретили его в гостиной, усадили за стол, принялись угощать. У матери были красные, наплаканные глаза. Послали за Наташей.
Наташа вошла медленно и грациозно, прошуршав накрахмаленным платьем. Вся в белом, нежная, как подснежник, бледная и смущенная. Родители в присутствии дочери заявили Пушкину, что предложение его принято, что Наталья Николаевна не возражает... Пушкин
7-1384162
не знал, что именно настойчивость Наташи и сыграла решающую роль в принятии предложения. Мать долго не соглашалась.
- О тебе, дуре, пекусь, не хочу отдавать тебя в нищету, да и мне на старость лет кусок хлеба нужен. А поэт какой кормилец?! Служить же не хочет, мог бы и послужить, как все порядочные люди, а стихи писал бы на досуге.
И согласилась с дочерью, наконец, с условием, что Пушкин даст ей денег в долг на приданое невесты.
Натали уговаривала мать приданое для себя у Пушкина не требовать, довольно того, что он берет ее без приданого, но в этом вопросе мать от своего не отступила и теперь подтвердила свое непременное условие: пусть Пушкин дает ей в долг 11 тысяч на приданое для Натали, чтобы все было, как у людей, чтобы не чувствовала невеста себя бесприданницей. Жених был на все согласный, он был так рад случившемуся, что только твердил и твердил про себя: «Свершилось, свершилось, свершилось!» — и половину из говоренного ему не слышал.
Николай Афанасьевич поднялся, взял приготовленную уже икону Николая Чудотворца и благословил молодых. Потом также благословил иконой Казанской Божией Матери.
Натали, потупив взор, подала Пушкину руку. Он схватил ее, холодную, пожал, и, не дож-
163
давшись ответного пожатия, опять подумал о том, что губит это, нелюбящее его, безответное юное создание.
Вечером поехали в домашний театр вельможи Юсупова у церкви Святого Харитония. Когда выходили из кареты, Пушкин сказал, указывая на старинные красные палаты Юсупова за чугунной решеткой, напротив театра:
— Мы тут жили во флигеле, когда я был двухлетним карапузом.
— Карапузом?! — усомнилась Катрин, оглядывая худощавого Пушкина.
— Именно — карапузом. Я лет до пяти, по рассказам няни, был толстый белобрысый увалень.
— Белобрысый?! — теперь сомневалась Азя. Натали все время молчала.
— Да-да, белобрысый, — смеясь, подтвердил Пушкин. — Мои волосы стали бронзоветь позднее.
В ожидании спектакля публика прогуливалась по великолепному юсуповскому парку, любуясь его фотами, фонтанами, мраморными статуями античных богов и героев.
И музыкальный спектакль с воздушными нимфами, в роли которых выступали крепостные, был хорош. А в антракте Пушкин повел своих спутниц в Зимний сад, который находился прямо в здании театра, там были дико-164
165
винные птицы и деревья, завезенные с разных концов земного шара.
Пушкин не сказал, что место это в Большом Харитоньевском переулке, место его детства, частенько присутствует в его сочинениях. В Харитоньев переулок приезжает из своего провинциального имения в Москву семья Лариных с Татьяной, героиней «Евгения Онегина». Роскошный сад, раскинувшийся сзади театра, послужил прообразом волшебных садов Черномора в «Руслане и Людмиле», а сами палаты Юсупова описаны как чертоги Черномора.
Но Пушкин не любил ни с кем говорить о своих сочинениях, и, тем более, о методах работы над ними.
Пушкин дома тоже был несчастлив. Они оба по-существу были изгоями в своих семьях.
— Знаете, — рассказывал он девушкам, — я чуть ли не до семи лет не знал русского языка, дома говорили только по-французски, все, даже слуги, так матушка приказала. И я считал французский родным языком, и сочинять начал по-французски, отец им владеет в совершенстве. И французский очень помог мне потом поступить в лицей, мне даже прозвище в лицее дали — « француз». Ну, а в русский я влюбился благодаря моей мамушке - нянюшке, Арине Родионовне. Ее, рассказывала бабушка Мария Алексеевна, ужасно возмущало это — учить ре-
бенка неродному языку, и она, укладывая меня спать, рассказывала мне на русском всякие небылицы, мастерица была рассказывать преза-мечательная.
В перерывах спектакля с Пушкиным болтали только старшие сестры Гончаровы, а Наташа по-прежнему была молчалива и неулыбчива.
Она никогда не полюбит меня, думал Пушкин. И нельзя ее в этом винить. Ангел не может полюбить старую обезьяну. Я могу только надеяться на то, что она полюбит мою мающуюся душу, привыкнет к моей внешности, привяжется ко мне, как к старшему брату, руководящему ее неопытностью, может, даже, как к любящему и оберегающему ее отцу. Он и на это был согласен.
Он на все был согласен. Эта молчаливая, печальная, полная тайны девочка, сводила его с ума. Каждое ее безобидное движение, полное врожденной женственности и фации, волновало его до слез. И он чувствовал, что дальнейшей жизни без нее для него не будет.
А Наташа уже и не сердилась на Пушкина. Теперь она испытывала к нему нежность. Она уже понимала, что брак их будет очень непростой. Даже если Пушкин прекратит играть в карты, отойдет от холостяцких компаний, перестанет куражничать и писать злые эпиграммы, возбуждающие против него царя и знатных166
вельмож, даже если ему удастся во всем этом сладить с собою, то и в этом случае брак их будет сложным.
Все это она своей умненькой головкой давно обдумала, пережила и поняла, что готова стать верной и надежной спутницей, помощницей, женой, подругой, матерью, как бы ей ни пришлось тяжело. И своей молчаливостью, спокойствием и печалью она совсем не набивала себе цену. Она всегда была такой, даже в семье.
Она удивлялась, зачем люди так много говорят.
- Ты как монашка, — сердились сестры, когда она удалялась отдохнуть от разговоров. -В монастырях, говорят, послушницам запрещают разговаривать друг с другом на праздные темы под страхом строгого наказания.
Таша молчала. Зато все стремились поговорить с нею. Ведь человек говорит для того, чтобы его слушали. Но большинство говорильши-ков сами слушать не могут. Не терпят, когда говорят другие.
Таша была идеальной слушательницей: не перебивала говорящего, не вставляла реплик, никогда никого не осуждала, только сочувствовала, когда это требовалось.
Вот и в салонах ее молчаливость скоро была востребована. Сначала завистницы, брошенные Пушкиным женщины, злоязычили:
W 167
— Гончарова — хороша. Ничего не скажешь. Но — провинциальна, боится слово молвить, чтобы не оплошать. Подумайте только: целый вечер она может пробыть в обществе без единого слова. Зачем тогда ей общество?
— Она просто большая скромница, - пытались защитить Натали мужчины, они-то всегда тянутся к молчаливым женщинам, умеющим их слушать.
— Ну, мы и говорим: провинциалка эта Гончарова и, скорей всего, неумна, потому что умная женщина не боится опростоволоситься, и ей хочется высказать в обществе свои мысли.
Натали, действительно, считала свои мысли недостойными внимания общества. И шло это от строгого нравственно-религиозного воспитания.
Пушкин тоже вначале принимал скромность Наташи за провинциальность, беспокоился, как бы она, выезжая с ним в свет, не сделала какой-нибудь неловкости, ведь застенчивые люди частенько поступают невпопад.
Не за себя беспокоился, а за нее. Сам он довольно покуражился, не заботясь о мнении света или даже нарочно дразня его.
И многие пытались спровоцировать Натали, задавали ей вопросы, от которых неприлично было бы отмолчаться. Натали, смущаясь, отве-168
чала, но - односложно, не вступая в обсуждение, и всегда — к месту.
Так что вскоре все увидели, что и говорить она умеет, и даже - хорошо, но только в кругу близких людей. И, более того, говорит редко и мало, но если говорит, то — умно, и только тогда, когда ее слово нужно...
НАЧАЛО ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/publ....0-10687
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/publ....0-10706
