ГЛАВА 2
Пастор
И смыслом вдруг наполнилась душа. Она способна тоже отражать! Сколько всего должно выболеть… Незатейливо об ином… Обалденно так жить!!!!!!!
Куда только убрать эту постоянную тревогу. Немыслимую тревогу.
У неё горели глаза, она нервно ходила по комнате, взад и вперед… Куда было деть эту постоянную, немыслимую тревогу?.. Спрятать, нужно срочно спрятать… Можно открыть новый, загадочный мир, и там можно будет засунуть, да засунуть в какую-нибудь книгу, между страниц, запылившуюся книгу… Вот так… Она остановилась и улыбнулась то ли сама себе, то ли Пастору, который растапливал печку и сидел к ней спиной. Так, что он всё равно бы не смог оценить ни её догадку, ни её улыбку. Или смог бы?! Огонь потрескивал в печке, предвещая грядущее тепло.
Казалось, ни один свой роман сжёг Пастор в этой печи, ни одна рукопись сгорела здесь и, возможно, превратилась в потусторонний роман, роман из другой вселенной, вселенной сожжённых рукописей… А здесь они уходили в печь, и не было якобы им возврата, кроме такого своеобразного тепла, жара, в котором летали обрывки слов, букв. И тогда мысли ненаписанных романов и стихов насильно, с теплом поселялись в головы, согревающихся, ютящихся, в этой обители тепла посреди необъятного мороза зимы.
Пастор взял в руки обрывок старого журнала и стал читать:
«Пионеры Таджикистана собрали в прошлом году двести пятьдесят тысяч тонн хлопка, а также каждый пионер обязался вырастить пять кроликов и сдать их государству.
В это время в Черкассах прошла областная выставка детского технического творчества. Девиз её — «Молодые рационализаторы и изобретатели, юные техники и исследователи — 27-му съезду КПСС»
И всё это журнал «Пионер» январь, 1986 год.
Вот так, была пионерия, а теперь кроликов никто не сдаёт, и кролики, и пионеры спят спокойно, но возможно им снится этот изобретательный съезд КПСС или кровожадное государство, которое во сне требует от них:
— Где кролики?! Где твои кролики?! Немедленно сдай их!
Пастор продолжил читать, но уже из другого журнального обрывка:
— Егорка забрался на дерево и стал снимать лыжи.
Сложная комбинация — судя по всему, этот Егорка не ставил перед собой лёгких задач. Труден и тернист путь юного пионера.
Больше нам нечего было сказать о политической обстановке в стране. Да и была, ли эта обстановка, никто не знал.
Мы пили чай с мятой и мелиссой. Разговор медленно тянулся как пар от чая куда-то ввысь, вверх. Мысли утопали в чае, зависали в воздухе, крались к одиноким проблескам света в окнах, скреблись у дверей, в желании улететь, убежать на волю… Воля, вот где все таинства… Она неисчерпаема. Мы молчали уже несколько часов и пар горячечных споров и согласий, уже осел. Всё растворилось. Утекли воспоминания, прошла боль. И только воля смотрела в наши глаза и влекла куда-то вдаль.
Мы сказали больше, чем можно когда-либо написать, именно там мелькала, блистала истина, то выглядывая, то снова прячась в сумбур воспоминаний. Она там была, истина в разговоре, неуловимая как мечта. Но она точно была, я просто уверена в этом!
Вскоре Пастор скрылся из виду, скорее всего он пошёл спать. Музыка уже не звучала, не было слышно ни гитарных переливов, ни стройных, сбивающихся, торопящихся ударов барабанов.
Спал он, как правило, на потолке. Взбирался туда нехитрым способом, метод был основан на прочтении какой-то небольшой простенькой молитвы. Но вполне возможно она была не так проста, как обычно отшучивался по этому поводу Пастор. Эх, не проста…
Но без лыж, лыж-то хоть не было и на том спасибо, как говорится…
Я разглядела, что в непосредственной близости от деревянного потолка была приделана небольшая, тоже деревянная ниша, в которой можно было предаться спокойному сну, зная, что потревожить тебя не будет ни у кого никакой возможности.
Я поехала домой, дорога была длинной, она завораживала. Отблески света окаймляли верхушки деревьев, и это казалось волшебством, словно само волшебство поглаживало их, прощаясь и убегая вслед за мной. Волшебство шло за мной. Я была счастлива. Я больше не одинока.
" />
