Наташа все боялась забыть что-нибудь, ведь надол­го уезжают, проверяла по несколько раз корзины, сундуки, сумки, бегала в квартиру и обратно к возкам...
- Я совсем не жалею о Петербурге, - говорила Наташа провожавшей ее подруге Софье Карамзиной, - меня огорчает только разлука с вами и Вяземскими, но расставаться с самим Петербургом, балами и праздниками - это мне безразлично.
«Однако она, кажется, утешилась, — думала Софья Карам­зина. - Она так заботится об укладке вещей, что печали, как ни бывало. И с друзьями Пушкина Жуковским, Данзасом, Да­лем так холодно прощается, а ведь они до последней минуты были с Пушкиным. Отходчивое сердце. Она страдала, пока муж умирал и чуточку потом, а теперь почти утешилась, и ско­ро утешится совсем и радуется, что уезжает, что покидает Пе­тербург. Бедный, бедный Пушкин! Она его никогда не понима­ла. Потеряв его по своей вине, она ужасно страдала несколько дней, но сейчас горячка прошла, остается только слабость и угнетенное состояние, и то пройдет очень скоро. Нет, эта жен­щина не будет неутешной. Хотя бы сыграла раздирающее душу волнение, так нет... Бестолковая».
Брат Софьи Карамзиной Андрей, был снисходительнее и писал потом брату Александру, давно и безответно влюблен­ному в Наталью Николаевну, что она была «бледная, худая с потухшим взором. Бедная! В черном платье она все равно уди­вительно хороша». Александр откликнулся: «Нельзя и греш­но искать виноватых и несчастных... бедная, бедная Наталья Николаевна! Сердце обливается кровью при мысли о ней... Сердце мое раздиралось при описании ее адских мучений. Есть странные люди, которым недовольно настоящего зла, ко­торые ищут его еще там, где нет его, которые здесь уверяли, что смерть Пушкина не тронет жены его, что это женщина без сердца. Всеми силами душевными благословляю я ее и молю Бога, чтоб мир сошел в ее растерзанное сердце».
Наташа, действительно, радовалась отъезду. Она так устала от всеобщего внимания к своей персоне, своему горю. Это ме­шало ей молиться и думать о Пушкине, с которым она еще по существу и не простилась. Вот когда останется одна, поговорит с ним и простится...
Пригнанных из Полотняного Завода лошадей было не­достаточно для того, чтобы разместить всех путешественни-
ков, и тетушка Екатерина Ивановна Загряжская предложила оформить на нее подорожную и ехать на перекладных, меняя лошадей на станциях, надеясь на то, что ее статус фрейлины императрицы будет помогать им в дороге. Потому что лоша­дей выделяли обычно на того, на кого оформлена подорожная, а все остальные считались «будущими», т.е. сопровождающи­ми путника.
И это потом, действительно, поможет им в дороге. На каж­дой станции кучер громогласно кричал:
-  Фрейлина императрицы Загряжская. И лошади быстро находились.
16 февраля целый санный поезд кибиток, возков и саней двинулся в дальнюю дорогу. Сашку взяли в свою карету братья Наташи Дмитрий и Сергей. С ними ехал и камердинер Фри­дрих. Тетушка с гувернанткой Констанцией и няней Тэтой везли Гришку. Сестра Александра со второй няней Прасковью и девушкой Настеной взяли к себе Машу. Наташа ехала с кор­милицей, нянькой и маленькой Наткой.
Везли и других слуг: мужика для работ на кухне, лакея, прачку, кучера... . Уволили повара, полотера, настройщика пианино, обойщика...
Спешили добраться в Полотняный до распутья. Но рас­путье и не предвиделось. Трещал январский мороз. Овчинный тулуп, вишневая шапка с пухом ямщика покрывались инеем, и дети на остановках смеялись, прыгая вокруг ямщика:
-  Дед Мороз! Дед Мороз!
Как ни кутали детей в тулупы, сначала Натка, потом Гриш­ка, засопливели.
Наташа лечила детей обычно малиновым вареньем, но в дороге это лекарство не годилось, после малины надо только в тепле быть, иначе осложнения получишь. Поэтому детей толь­ко поили горячим чаем, и еще больше кутали. Натку же Ната­ша не отпускала от себя, и прятала ее под своим тулупом, грея материнским теплом. Девочке это явно нравилось, она при­молкала и стала дольше спать.
А Наташа торопила возничих, чтобы быстрее ехали. Од­нако, как ни торопись, больше 700 верст скакать, 24 земские станции до Москвы.
На ночлег останавливались на постоялых дворах только Дважды, когда меняли лошадей, а остальные ночи спали в до-
23

роге. У тетушки по ночам болела поясница, поэтому она спа­ла днем. Сестра Александра, Азя, дремала днем от безделья. А Наташа все пытала и пытала себя и вопрошала Пушкина, как все это могло произойти. Что такое удумал Пушкин, что она не заметила, не угадала этот его замысел, да и сейчас не понимает.
Наташа была уверена, что не ревность стала причиной дуэли. Пушкин верил в то, что она не изменяла ему. Да, ему надоели эти Геккерны. Его оскорбили подметные письма. Но они, скорее все­го, послужили поводом, а не причиной дуэли. А в чем же была причина?
Конечно, у них накопи­лось полно долгов. И будет здорово, если император по­гасит их, а то ей пришлось бы туго. Уж, не долги ли послу­жили поводом для смерти? Пушкин шел на самоубий­ство? Все-таки смерть на дуэ­ли, хоть и приравнивается по
православным законам к самоубийству, но это не самоубий­ство, вот и церковники согласились, по-христиански похоро­нили Пушкина.
Так неужели Пушкин, поняв, что из долгов ему не вырвать­ся, решил сбежать от них в небытие?! Но он не мог так нас бросить. Нет, не мог! Значит, он понадеялся, что царь не бро­сит его семью, а, наоборот, спасет от нищеты, в которую сам он обрекал.
Положение, действительно, сложилось тяжелое. Осаж­даемый кредиторами, Пушкин не мог писать, то есть зара­батывать. Он рвался в деревню, там у него всегда хорошо ра­боталось. В деревне и жить можно было экономнее. Но царя почему-то разозлило заявление Пушкина с просьбой уволить его со службы в архиве. Николай I посчитал, что Пушкина тя­готит эта служба, похожая просто на царскую милость: не надо ходить на работу, сиди себе в архивах, когда хочешь и сколько хочешь, собирай материал для своих романов, получай еще и
содержание за это. И через Жуковского император передал, что Пушкин волен поступать, как хочет, но только архивы для него тогда закроются.
Наташа помнила, как в отчаянье метался тогда Пушкин. Архивы нужны были ему для работы над книгами. Но не толь­ко это огорчило его. Он опасался даже, как бы его не сослали, уж слишком разозлило царя его заявление. Царь всегда найдет, за что сослать, и сам Пушкин нередко давал властям для этого поводы.
Он тогда все говорил:
-  Я уже не смогу жить без тебя, без детей. Ссылка в моло­дости переносится совсем по-другому, а сейчас...
И совсем у него не писалось в последнее время. Газеты тру­били: «Пушкин иссяк! Исписался!»
А Пушкин всегда говорил, что писатель никогда не может исписаться, потому что жизнь неисчерпаема на сюжеты. Что писатель может годами готовиться к новой книге. И Наташа знала, что он не исписался. Просто на него полно всего свали­лось в последнее время, и это надо было пережить. Только вот долги росли!
И она все больше склонялась к мысли, что Пушкин ре­шил, не посвящая ее в свой замысел, таким образом уйти от долгов.... И от нее с детьми... Он был уверен, что император не бросит его семью в беде. Но как это ужасно! Рыдания вырва­лись опять сами собой.
Она вспоминала, как Баженов читал ей поучения Паисия Афонского:
«Первые слезы, слезы покаяния, изнуряют. Вторые - от умозрения - утешают. Первый плач идет от раскаяния: чело­век плачет и бьет себя в грудь, когда творит молитву. Второй плач идет от Божественного утешения. Первый плач усмиряет тело, тогда как второй дает все необходимые жизненные силы и телу, и душе.
Третьи силы, которые идут от Божественной любви и ми­лосердия, — радуют сердце...
Слезы имеют очистительную силу для души, когда смеши­ваются потом на духовном поприще...».
-  Таша, что ты, милая, - обняла ее за плечи проснувшаяся тетушка, пересевшая на последней станции в ее возок.
Наташа ничего не говорила, но слезы остановить не могла.
-  Как он мог, тетушка, так нас бросить?! Из-за долгов? Но нельзя же так! Конечно, долги огромные, но как-то можно
25
было потихоньку из них вырваться. Разве можно из-за денег вот так уйти из жизни?! Это же грех большой!
-  Душа моя, мы никогда не узнаем, почему Пушкин так поступил. Горяч был. Под конец явно раскаялся, покаялся, смирился, но поздно уже было.
-  Как же я теперь одна детей буду растить?!
-  Поможем, Ташенька, поможем, не отчаивайся. И царь, видишь, обещал помочь.
-  Но помощь императора обязательно  породит новые сплетни и оговоры.
-  Это уж точно так будет.
Наташа опять, теперь уже тихо, плакала. Ночью мороз крепчал. Завывала вьюга. Стены и окна ка­реты покрылись инеем. Наташа крепче прижимала к себе ма­ленькую Натку, думая, как бы не потерять в пути детей. Безу­мно было, конечно, трогаться с малышами в такую дальнюю зимнюю дорогу, но она не могла долее быть в Петербурге.
Отец Пушкина Сергей Львович гостил в то время у зятя, мужа своей сестры, и о смерти сына узнал только тогда, когда его похоронили. Старик слег от горя. Совсем недавно схоро­нил он жену Надежду Осиповну, а теперь старшего сына не ста­ло. Младший Левушка живет в Нижнем. Дочь Ольга с семьей — в Варшаве. Один он теперь остал­ся. И Ольга на похороны брата не приезжала, брюхатая ходит, пишет - тоже заболела.
Наташа понимала, что проез­жая Москву сейчас, надо заехать к свекру, рассказать отцу все о последних днях сына. Но и так она тронулась в дальний путь совсем еще больная.  И доктор
предупреждал ее, чтоб никаких волнительных встреч не устраи­вать. И Наташа чувствовала, что не сможет сейчас рассказывать старику, как все было, заново переживать эти три ужасных по­следних дня, когда умирал Пушкин. Она всячески отвлекала сейчас себя от этого, и вернуться в те дни опять сейчас просто не могла. Еще она очень боялась осуждения, которое так ра­нило ее в Петербурге. И поэтому решила проехать Москву, не останавливаясь, чтобы никто не узнал о ее приезде.

Наташа сказала о своем решении Александре и тетушке. Они поддержали ее:
—  Ты, права, Таша. Дети болеют, Дмитрий торопится на свои заводы, нам лучше ехать дальше всем вместе. И в Москве останавливаться с детьми опасно — там отец наш больной.
— Екатерина Ивановна поддержала племянниц:
— Лучше будет, если ты потом одна съездишь к старику. Или в Полотняный его пригласишь...
Екатерина Ивановна и сопровождала племянницу для того, чтобы защитить в случае чего от дурного слова. Ей уже говори­ли, что Москва бурлит осуждением убийц своего земляка, ве­ликого Пушкина. Летят обвинения и в адрес, тоже землячки, Натальи Гончаровой.
В Москву въезжали ночью. Дети уже спали, и Наташа ре­шила не будить их, а ехать сразу в Полотняный. До рассвета оставалось несколько часов. Зачем таскать вещи в дом и об­ратно?! Взрослые только зашли домой чаю попить, пока ме­няли лошадей на новых, присланных из Полотняного Завода. И санный поезд тронулся дальше.
Брат Сергей оставался в Москве. Он вызвался съездить к Сергею Львовичу. Твердо решив следовать дальше, Наташа все-таки переживала, что не заглянет к свекру. Все вокруг об­виняли в смерти Пушкина ее. У отца Пушкина на это больше всего прав. Каково одинокому старику, уже потерявшему жену, потерять теперь и старшего сына, опору в жизни. Сергей Льво­вич тоже захворал, передавали Наташе. Очень боялась она осуждения Сергея Львовича. Оно будет особенно горьким для нее. И оправдываться перед ним она не посмеет. И хоть пред­видела светскую хулу, выбрала из двух зол меньшее — мчаться в Полотняный. Приедет, придет в себя, а потом свозит детей к старику уже в том состоянии, когда самой будет по силам уте­шать других, а пока она себя не может утешить. И предложение Сережи навестить старика от ее имени очень обрадовало Наташу, и она быстренько написала записку Сергею Львовичу.
Почти траурную делегацию, женщины были в черном, встречали, целуя и обнимая, жена Дмитрия Елизавета Его­ровна и брат Наташи Иван, поручик лейб-гвардии Гусарского полка, который стоял в Царском Селе, Иван находился в отпуске по болезни и проводил его в Полотняном.
Уже на следующий день Сергей отправился к отцу Пушки­на с письмом Наташи.26
«Я надеюсь, дорогой батюшка, вы на меня не рассердились, что я миновала Москву, не повидавшись с вами; я так страда­ла, что врачи предписали мне как можно скорее приехать на ме­сто назначения. Я приехала в Москву ночью, и только переменила там лошадей, поэтому лишена была счастья видеть вас. Я наде­юсь, вы мне напишите о своем здоровье; что касается моего, то я о нем не говорю, вы можете представить, в каком я состоянии. Дети здоровы, и я прошу вашего для них благословения.
Тысячу раз целую ваши руки и умоляю вас сохранить ваше ко мне благорасположение».
Прочитав записку Наташи, старик заплакал:
-  Так хотелось внучат повидать...
-  Сестрица приказала вам сказать, что ей прискорбно было ехать через Москву и вас не повидать, но она должна была по­виноваться предписаниям своего доктора; он требовал, чтобы она оставила Петербург, жила спокойно в уединении и избе­гала всего, что может произвести малейшее в ней волнение. В противном случае не ручался за последствия. Сестра чрез­мерно изнурена, она приказала вам сказать, что просит у вас позволения летом приехать в Москву именно для того, чтобы пожить с вами две недели, с тем, чтобы никто, кроме вас, не знал, что она здесь. Она привезет вам всех своих детей. А еще сестра не смеет себя ласкать этой надеждою, но ежели бы вы приехали к ней в деревню хотя бы на самое короткое время...
Сергей Львович опять прослезился. Такой женщины, как его невестка, он не видывал. Сама в отчаянье, но так болеет за него, так деликатна и любезна...
Москва все-таки узнала, что вдова Пушкина была в Мо­скве. И то, что не показалась она в свете, не дала ему кинуть камень в свой адрес, да еще и у свекра не побывала...
С неделю в салонах только и было разговоров, что о Ната­лье Пушкиной. Ругали на все лады ее. Кто-то даже собирался поехать в Полотняный, чтобы выразить вдове свое презрение. Но вряд ли бы ему это удалось, потому что после одного такого визита из Калуги, Дмитрий Николаевич строго приказал при­вратнику никого постороннего без его разрешения на усадьбу не пускать.
Сергей приехал в Полотняный вслед за обозом и привез очень успокоившую Наталью Николаевну записку от свекра.
Мать Наташи Наталью Ивановну тоже не известили о при­езде, она могла бы подъехать в Москву из Яропольца. Прогне­вать мать Наталья Николаевна боялась еще больше, поэтому

27
только добрались до Полотняного, сразу снарядила в Ярополец брата Ивана.
Ивану Наталья Николаевна поручила отвезти к Сергею Львовичу еще письмо.
«Мой брат уезжает сейчас в Москву, и я спешу поблагодарить вас, батюшка, за доброе отношение ко мне, что вы мне выказывае­те в вашем трогательном письме. Вы не представляете себе, как мне дорого малейшее доказательство вашего благорасположения ко мне, это такое утешение для меня в моем ужасном несчастье. Я имею намерение приехать в Москву единственно для того, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и представить вам своих детей. Прошу вас, дорогой батюшка, будьте так добры, сообщить мне, когда вам это будет удобнее. Подойдет ли вам, если наше сви­дание состоится в мае месяце ? Потому что только к этому времени я буду иметь возможность остановиться в нашем доме. Мне оста­ется только, батюшка, просить вас молиться за меня и моих детей. Да ниспошлет вам господь силы и мужество перенести нашу ужас­ную потерю, будем вместе молиться за упокоение его души».
Старик был тронут деликатностью невестки. Он всегда вос­хищался этой удивительной женщиной, считал, что сыну не­сказанно и незаслуженно повезло с женой. Сам он всю жизнь любил свою супругу Надежду Осиповну, не изменял ей. Но не­вестка будоражила его воображение. В такую женщину невоз­можно было не влюбиться. И теперь у Сергея Львовича даже мысль промелькнула, а что если жениться на невестке? Он осудил себя за эту мысль. Ну, какой он муж?! Старик. Нищий. А Наталье детей поднимать надо, богатый жених нужен. И та­кие обязательно будут. С любым хвостом такую чаровницу за­воевать — честь.
Наташа бывала всегда со свекром очень приветлива и за­ботлива. А молчаливость ее, умение слушать собеседника, вос­хищали всех мужчин.
И теперь Сергей Львович нисколечко не обиделся на На­ташу, он понял, как ей тяжело сейчас. Как ее, всегда уединен­ная натура, устала от свалившегося на нее горя, ищет тишины и уединения.
«Ох, как же она теперь детей поднимать будет?! — вздохнул он. - Я ей только не помощник, сам концы с концами едва свожу».
Все семейство разместилось опять, по просьбе Наташи, в Красном доме. Печи были уже протоплены. Чистое белье постелено. Жена Дмитрия Елизавета Егоровна заботливо раз­мещала гостей. Устроила большое застолье, и нескрываемо обиделась, когда гости заторопились из-за стола, ссылаясь на чрезмерную усталость.
Наташа посмотрела на уснувших детей и ушла в свою ком­нату. Впервые за последние полмесяца она осталась одна. Это было теперь настоящим счастьем.
Дмитрий Николаевич, принимая в Полотняном Заводе се­стер с детьми, надеялся, что мать поможет ему материально со­держать такое семейство.
Наталья Ивановна, узнав, что Наташа с детьми в Полотняном, возмутилась:
- Как она могла не заехать ко мне, внуков показать и рассказать, что там у них стряс­лось!
- Матушка,   Таша до сих пор больна и дети дорогой заболе­ли, — пытался успоко­ить мать Иван.
- Если    бы    меня
предупредили, я сама приехала бы в Москву, — не успокаива­лась Наталья Ивановна.
- Они с Катериной Ивановной приехали, - выложил Иван свой главный козырь. Сестры Загряжские давно не ладили. Наталья Ивановна считала, что Загряжская присвоила ее до­черей и настраивает их против матери.
-Ах, опять эта старуха! - возмущенно воскликнула Ната­лья Ивановна. - Да как она смеет ехать в наш Полотняный без моего приглашения?!
- Ее Дмитрий пригласил. Вернее, не пригласил, а одобрил ее желание сопровождать Ташу с детьми до деревни, потому что Таша за две недели после похорон Пушкина так и не ото­шла. Врач категорически запрещал ей трогаться в такой даль­ний путь. Но Таша не хотела дольше оставаться в Петербурге, ей тяжело было находиться там, где еще недавно был Пушкин.
- Я все это ей предсказывала. Сам, небось, изменял жене направо и налево, особенно, когда с животом ходила, а ее,
29
наверное, ревновал к каждому столбу. Расскажи мне про этого Дантеса, неужели Ташка влюбилась в другого? Ведь по Пушкину-то она с ума сходила.
Иван рассказал. -Наталью Ивановну порадовало то, что ее младшая дочь не виновата в трагедии.
—  А чего ж Дмитрий мне не написал, что везет сестер к себе, я сама бы их встретила. По внукам я соскучилась. Машка-то как?
— Озорницей растет Машка. Все по-своему делает. Такая маленькая,а с характером.
— В отца! — сказала Наталья Ивановна. — Хочу скорее уви­деть ребятишек. Сколько Катерина собирается гостить там?
Иван не знал.
— Разговору об этом не было.
— Давай я пошлю к Дмитрию человека, пусть разузнает все, а ты пока у меня поживи, а потом и отвезешь меня в Полотняный.
Посланный в Завод крестьянин вернулся быстро. Дмитрий писал, что Катерина Ивановна собирается погостить и просит Наталью Ивановну приехать. Говорит: «Может, последний раз свидимся».
Дмитрий и подставу лошадей выслал в Москву навстречу матери с братом.
— Ну, коль так, - сказала Наталья Ивановна, - поехали, - и на следующий день они с Иваном отправились в Полотняный.
Из Москвы везли в Полотняный почту. Иван читал доро­гой матери английскую «Утреннюю хронику» за 1 марта.
— Вот пишут, что Пушкин был обласкан двором, осыпан богатством и почестями.
—  Врут, как всегда, - сказала Наталья Ивановна.
—  А в наших газетах - тишина. Цензура запретила публи­ковать все о Пушкине, и хорошее и плохое. Гробовое молча­ние. Про сбитого экипажем человека могут писать неделю, смакуя подробности, а о национальной трагедии, потери вели­кого и оплакиваемого всем народом поэта — ни строчки. Такая вот у нас демократия.
— Чего теперь и писать-то, - откликнулась Наталья Ива­новна, - нет человека!
Только встреча сестер оказалась недоброй.
— Коль уж ты взялась заменить моим дочерям мать, — упре­кала Наталья Ивановна Катерину Ивановну, — чего же допу­стила такое, что одна моя дочь осталась вдовой с кучей детей, а Другая была вынуждена навсегда покинуть Россию, что обе дочери    мои    одним прыщом увлеклись?!
- Не      увлекалась я      этим      францу­зом, - встряла Наташа.
- А   ты   помалки­вай! Вся Москва твое имя полощет, в смерти великого поэта обви­няет. Хоть и хорошие стихи у Пушкина, но о том, что великий поэт он, при жизни его не говорили.    Но у    нас
всегда только после смерти талант признают. А ты теперь так и войдешь в историю, как убийца великого поэта России. Та­кой подарочек он тебе оставил. И жить-то теперь как будешь с детьми?
- Не оставлю я ее, - сказала Катерина Ивановна.
- Помолчи со своей помощью. Сама одной ногой в могиле, а Натке маленькой и годика нет. Детей вырастить и выучить надо, а у Пушкина, конечно, на такой случай ничего не оста­лось. Мне донесли, что Строганов на свои деньги и хоронил-то дуэлянта.
- Так-то оно так. Долгов еще больше ста тысяч оста­лось, - сказала Александра, - но император обещал все долги заплатить, и пособия всем назначил, и детям, и Таше.
- Слышала и об этом, только так ли будет.
Наталья Ивановна самозабвенно возилась с внуками. Сво­их детей она не ласкала, держала в большой строгости. Они ее боялись, а, став взрослыми, недолюбливали. Наталью Иванов­ну это обижало. Она считала, что отдала им лучшие свои годы. Воспитала и дала такое образование, что сыновья легко нашли свое место в обществе, а дочери были приняты в высшем све­те, как свои. Хотя род давно обеднел, девушки были беспри­данницами, и Наталье приданое делал Пушкин.
А вот с внуками Наталья Ивановна с самого начала нежни­чала. Не имея средств, она давно сказала сыновьям и дочерям, что выпускает их, взрослых уже, в свободное плаванье, что сами они должны теперь обеспечивать себя и свои семьи.
И уже, не чувствуя ответственности за юное поколение, она расслабилась и вовсю баловала малышей.
31
-А Сашка копией отца растет, - говори­ла она, - глаза пуш­кинские, голубоватые, лоб высокий и нос с горбинкой. И Маша на Пушкина похожа, такая же некрасивая будет.
Сестры Загряж­ские проживут в По­лотняном около двух
месяцев. Цапались друг с другом чуть ли не ежедневно. Но при детях оставляли свои внутренние противоречия, вместе ходи­ли с ними на прогулку, катали на санках, что приводило малы­шей в восторг.
10 марта, в сороковой день со дня смерти Пушкина, после от­служенной панихиды, все собрались за поминальным столом.
Через два дня отметили 58 лет Катерине Ивановне, и она после этого сразу засобиралась домой. Заторопилась именно из-за ссор с сестрой. Их вечные распри очень расстраивали Наташу. И Загряжская именно поэтому решила вернуться в Петербург.
Только уехала тетушка, как из Петербурга пришло известие о смерти другой тетушки сестер Гончаровых, девяностолетней Натальи Кирилловны Загряжской. Ее очень любил Пушкин, и она горько оплакивала его раннюю смерть.
Каждую пятницу, день смерти Пушкина, Наташа теперь постилась, ходила в церковь, весь день уединялась и подолгу стояла перед иконами дома. Так она станет делать каждую пят­ницу. До конца жизни.
Наташа собиралась в мае ехать в Святые горы на могилу Пушкина. Поселиться в незнакомом ей доме Пушкиных в Ми­хайловском она опасалась, не зная, в каком он состоянии, по­этому написала соседке Прасковье Александровне Осиповой в Тригорское, прося разрешения остановиться на время пре­бывания там у них, в Тригорском.
Прасковья Александровна считала Наташу виноватой, хоть и косвенно, в смерти Пушкина, и ей не хотелось видеть вдову. Но отказать Наташе она не могла и по доброте своей, и потому, что та была женой Пушкина. И Прасковья Александровна отписала Наташе, что та может остановиться в Тригорском.32
А потом в Полотняный пришло известие, что сестра Ната­ши, Катерина, теперь Геккерн, 1 апреля покинула Россию, как потом окажется, - навсегда, и сестры уже никогда не увидятся.
Наташа писала лучшему другу Пушкина Нащокину: «Про­стите, что я так запоздала передать вам вещи, которые принад­лежали одному из самых преданных вам друзей. Я думаю, что вам приятно будет иметь архалук, который был на Пушкине в день его несчастной дуэли; присоединяю к нему также часы, которые он носил обыкновенно».
Их потом доставит в Москву Павлу Воиновичу Жуковский, а пока Нащокин ответил Наташе благодарностью и заверени­ем, что летом обязательно навестит ее в Полотняном Заводе.
Май в семье Пушкиных и Гончаровых богат на дни рож­дения. 1 мая отметили 29 лет хозяину Полотняного Дми­трию Николаевичу, 14 мая исполнилось два года Гришке, 19 мая - пять лет Машке, 22 мая - день рождения Ивана Ни­колаевича, а 23 мая - годик маленькой Натке. В тот же день отмечал свой семидесятилетний юбилей и дед Сергей Льво­вич. Однако по-настоящему он отметит юбилей в июле, ког­да приедет в Полотняный. А 26 мая отмечали день рождения Пушкина.
Так и в Полотняном Наташе все не удавалось остаться одной. Да и покой не получался. Сразу возникли натянутые отношения с женой Дмитрия.
Жена Дмитрия Елизавета Егоровна была из кавказских княжон. Но семья ее бедствовала, образование девушка полу­чила никчемное. Детские и юношеские трудности воспитали в ней неуверенность в себе, а на этой почве выросли завистли­вость, стремление утверждать себя там, где это совсем не тре­буется, унижать других, оставаясь при этом не победителем, а нервным несчастливым человеком.
Все в Полотняном говорили шепотком, что обженила она Дмитрия Николаевича «как бы невзначай». Дмитрий вообще был мягкий, уступчивый, что многие считали слабохарактер­ностью.
Жена быстро взяла в свои руки все хозяйство, помыкала слугами, категорически выступала против приезда в Полотня­ный мужниных сестер, да еще с выводком малолеток, не жа­ловала и братьев Дмитрия. Сама же приютила в гончаровском доме даже дальних родственников.
33
Дмитрий понял скоро, что попал в капкан. Что жена пере­ссорит его со всей семьей Гончаровых, разлучит с любимыми  сестрами. Но сетовать было уже поздно.
- Я сам не знаю, как женился, — оправдывался он потом перед матерью. - Просто шел у нее на поводу и скорехонько пришел под венец.
Елизавета Егоровна была наслышана о светских успехах красавицы золовки, не хотела перед ней ударить в грязь ли­цом, и к общему обеду надела свои самые дорогие украшения. Только бриллиантовая фероньера на лбу никак ни к месту была при ее ситцевом платье.
Александра даже хмыкнула, увидев безвкусицу невестки. Наталья Николаевна, как всегда, никак не выразила своего не­доумения.
Желание Елизаветы Егоровны поразить столичных золо­вок своими бриллиантами было и неуместно. Обе они носили траур, одеты были очень скромно, по-домашнему. Они верну­лись домой, а вовсе не в гости приехали. Так они считали, хотя и предчувствовали, что дом родной уже не тот, что атмосферу в нем поменяла жена Дмитрия. Об этом рассказывали еще рань­ше приезжающие в столицу по делам братья и слуги.
За обедом Елизавета Егоровна принялась представлять го­стям свою родню - тетушку, которая очень обрадовалась но­вым людям и тут же попыталась завести с Наташей долгий раз­говор о своих болезнях.
Дмитрий смущенно посматривал на сестренку. Понимал, что Наташе сейчас не до чужих болячек. Шепнул жене, чтобы успо­коила свою тетушку. Но Елизавета Егоровна только улыбнулась, не одернула старушку, а про себя подумала: «Пусть надоедает этой столичной красавице, может, быстрее выпроводит ее отсюда».
Рядом с тетушкой сидел армянин странной внешности, тоже родственник Елизаветы Егоровны.
- Ну, и выбрал Дмитрий себе жену! — возмущалась Алек­сандра после знакомства.
Дмитрий явился к сестрам в Красный дом, чтобы смягчить их впечатление о жене:
- У нее было тяжелое детство, можно сказать, росла в бед­ности.
- А мы в богатстве росли?! — возмущалась Александра.
~ Азя, я прошу вашего терпения к Лизе. Она очень помо­жет мне в делах, без нее я совсем бы запутался в них, и вы во-°бще ничего не получали бы.34
35
- Азя, я согласна с Дмитрием. Они работают, прилагают усилия, чтобы спасти разоренное хозяйство, и еще на нас за­рабатывают...
-Ах, они стараются. Но им досталось все, один дом чего стоит, а мы даже крыши над головой не имеем. В Мо­скве — больной отец царствует во всем доме. Здесь теперь Лиза правит бал, а мы, как бедные родственники, вынуждены приспосабливаться к ней и ее полоумным родственничкам....
- Азя! Ну нельзя же так! Дмитрию и без того тяжело, по­жалей брата!
Дмитрий, махнув безнадежно рукой, ушел.
Сцены грубой бестактности и далее будут «отравлять еже- дневное существование».
Елизавета Егоровна была на сносях, поэтому взрывалась! по пустякам, не стесняясь, подчеркивала, что она хозяйка в Полотняном, а вовсе не сестры, что золовки обязаны ценить, сделанное им одолжение. Обижалась и дулась из-за всякой ме­лочи, требовала от Наташи и Александры того же раболепного| угодничества, какого добилась от собственных родственников, и называла гордостью «непонятное чувство собственного до­стоинства» у сестер мужа.
Александра Николаевна, со своим строптивым характером, | взрывалась и выдавала невестке по полной программе, та убегала в слезах, запиралась в комнате и не выходила к обеду.
Дмитрий оказался среди двух огней, и Наталья Николаевна  видела, как мучился он и с заводами. В душе он был музыкант, а не хозяин. И все его усилия вывести заводы из долгов заканчивались тем, что хватало только на выплату процентов по за­кладным. На содержание своей семьи и всей гончаровской уже  почти ничего не оставалось.
Но у Наташи были свои переживания, и она не вмешива-^ лась. И раньше была не больно разговорчивая, а теперь совсем не говорила ни о чем. И это тоже раздражало Елизавету Егоровну.
Чтобы разрядить обстановку, Наташа решила вести своё хозяйство отдельно, вместе с сестрой Александрой. Елизавету Егоровну и это разозлило.
— Видно, она нажиться на нас мечтала, — ворчала Александра. И настояла, чтобы их с Ташей хозяйство велось отдельно.
Братья опекали Наташу. Иван, уезжая из Полотняного по­сле отпуска, сказал Дмитрию:
— Береги сестру, дорогой брат, Бог тебя вознаградит.