Осенью Пушкин опять засобирался в дорогу. Император раз­решил ему издавать политическую газету, и теперь он ехал в Москву искать среди старых своих друзей сотрудников и денег на издание газеты.
Наташа грустила. Маша болела золотухой. Они задолжали даже доктору. И теперь Пушкин снова бросает ее одну. Он знает, что она лучше него управляется с кредиторами. Улыбается. Ласково попро­сит повременить, и тот, счастливый уже от одной улыбки красавицы-госпожи, соглашается подождать, отсрочить уплату. Ей казалось, Пушкин уже злоупотребляет этим.
Денег он ей, конечно, оставит, хотя их снова не хватит на жизнь, и долги увеличатся. Ее больше печалит разлука, опасение, что Пушкин там, в Москве, загуляет со старыми друзьями и подругами... Сочинил недавно:
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу Волнениям любви безумно предаваться; Спокойствие мое я строго берегу И сердцу не даю пылать и забываться; Нет, полно мне любить; но почему ж порой Не погружуся я в минутное мечтанье, Когда нечаянно пройдет передо мной Младое, чистое, небесное созданье, Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне, Любуясь девою в печальном сладострастье, Глазами следовать за ней и в тишине Благословлять ее на радость и на счастье, И сердцем ей желать все блага жизни сей, Веселый мир души, беспечные досуги, Все — даже счастие того, кто избран ей, Кто милой деве даст название супруги.
Наташа подозревала, что стихотворение посвящено Надежде Сол­логуб. На весенних балах Пушкин заметно крутился вокруг нее. И возможно, бывал у нее, когда Наташа в последние месяцы беремен ности не подпускала его к себе.
На этот раз, следуя наставлениям жены и потому, что взял с собой слугу Ипполита, Пушкин остановился не у Нащокина, а в гостинице «Англия» на Тверской.
«Четверг.22 сентября 1832г. Не сердись, женка; дай слово сказать. Я приехал в Москву, вчера в середу. Велосифер, по-русски Поспешный ди­лижанс, несмотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковы-

239 S^-
вались и — неслыханная вещь! — их подковывали на дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дота­щился в Москву, обосцанную дождем и встревоженную приездом двора. Теперь послушай, с кем я путешествовал, с кем провел я пять дней и пять ночей. То-то будет мне гонка! — С пятью немецкими актрисами, в жел­тых кацавейках и в черных вуалях. Каково ? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я от­говаривался незнанием немецкого языка и, как маленький Иосиф, вышел чист от искушения. Приехав в Москву, поскакал отыскивать Нащоки­на, нашел его по-прежнему озабоченным домашними обстоятельствами, но уже спокойнее в сношениях со своею Сарою... Он ездил со мною в баню, обедал у меня. Завез меня к княгине Вяземской, княгиня завезла меня во Французский театр, где я чуть было не заснул от скуки и усталости... писать не было мне ни времени, ни возможности физической. Дела мои, кажется, скоро могут кончиться, а я, мой ангел, не мешкая ни минуты, поскачу в Петербург. Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя!На.Петра, сонного пьяницу, кото­рый спит, не проспится, ибо он пьяница и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воююет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит. А Маша-то? Что ее золотуха и что Спасский? Ах, женка душа! Что с тобою будет ? Прощай, пиши».
Золотуха у Маши потихоньку проходила. Уже коростой покрылись ранки. Но надо было следить, чтобы девочка не расчесывала их.
И Наташа не вылезала из детской, занимая Машу, чтобы отвлечь девочку от зуда. Приходила Екатерина Ивановна, заглядывала в кро­ватку, гулила с малюткой. Спрашивала, что пишет Пушкин.
—  По театрам ездит. А у меня деньги кончились. Заняла у корми­лицы, и те уже закончились.Доктор советует смазывать лицо Маше сливками, а мне их купить не на что. Собираюсь к Плетневу съездить, не даст ли сколько в долг до приезда Пушкина. И слуги, как только Пушкин уедет, сразу распоясываются. Повар говорит, что ему не на что готовить обед. А ведь Пушкин оставил запасы на свое отсутствие. Я пригрозила повару, что если он не будет кормить всех нас, то, когда Пушкин вернется, я ему скажу, чтобы он его уволил.
-  Ну и как?
-  Нашлись и крупы, и масло.
—  Молодец, становишься хозяйкой.
Денег Екатерина Ивановна Наташе дала, ной решение сходить к Плетневу поддержала.
Брат Дмитрий чуть не ежедневно заходил теперь к Наташе. Вме­сте читали очередное письмо от Пушкина. Дмитрий собирался тоже в Москву: он оформлял бумаги по опекунству над отцом. С ним Наташа п°слала письмо Пушкину. Он отвечал:240
«Какая ты умненькая, какая ты миленькая! Какое длинное письмо! Как оно дельно! Благодарствуй, женка. Продолжай, как начала, и я век за тебя буду Бога молить. Заключай с поваром какие хочешь условия, только бы не был я принужден, отобедав дома, ужинать в клубе. Карет­ник мой плут; взял с меня за починку 500руб., а в один месяц карета моя хоть брось. Это мне наука: не иметь дела с полуталантами. Фрибелиус или Иохим взяли бы с меня 100 руб. лишних, но зато не надули бы меня. Ради Бога, Машу не пачкай ни сливками, ни мазью... Кстати: смотри, не брюхата ли ты, а в таком случае береги себя на первых порах. Верхом не езди, а кокетничай как-нибудь иначе. Здесь о тебе все отзываются очень благосклонно. Твой Давыдов, говорят, женится на дурнушке. Вчера рас­сказали мне анекдот, который тебе сообщаю. В 1831 году, февраля 18-го, была свадьба на Никитской, в приходе Вознесения, в котором мы венча­лись. Во время церемонии двое молодых людей разговаривали между собою. Один из них нежно утешал другого, несчастного любовника венчаемой де­вицы. А несчастный любовник, с воздыханием и слезами, надеялся со вре­менем забыть безумную страсть etc.etc.etc. Княжны Вяземские слышали весь разговор и думают, что несчастный любовник был Давыдов. А я так думаю, Петушков или Буянов, или паче Сорохтин. Ты как? Не правда ли. интересный анекдот ?»
Посмеялись, ибо анекдот был про Наташу с Пушкиным.
«Твое намерение съездить к Плетневу похвально, но соберешься ли ты ? Съезди, женка, спасибо скажу. Что люди наши ? Каково с ними ладишь ? Вчера был у Вяземской, у ней отправлялся обоз, и я было с ним отпра­вил тебе письмо, но письмо забыли, а я его тебе препровождаю, чтоб не пропала ни строка пера моего для тебя и для потомства. Нащокин мил до чрезвычайности... Букли я отослал к Малиновским, они велели звать меня на вечер, но, вероятно, не поеду. Дела мои принимают вид хороший. Завтра начну хлопотать, и если через неделю не кончу, то оставлю все на попечение Нащокину, а сам отправлюсь к тебе - мой ангел, милая моя женка. Покамест прощай. Христос с тобою и с Машей. Видишь ли ты Катерину Ивановну? Сердечно ей кланяюсь, и целую ручку ей и тебе, мой ангел».
Только Пушкин уехал, Наташа поняла, что опять беременна, но ре­шила Пушкину не сообщать об этом до его возвращения. Расходы те­перь снова увеличатся, пусть он решает в Москве свои дела.
Ее опять мутило, поэтому она решила совсем не выезжать никуда-Каждый день часа по два писала Пушкину письма. Писала о том, что рано ложится спать. Знала, что это порадует мужа. Никого не прини­мает. Со слугами и кредиторами справляется.
Но неожиданно нагрянул дядя Наташи по ее бабушке Федор Мат­веевич Мусин-Пушкин. Наташа очень удивилась его визиту, потому что отношения с этой родней не поддерживались из-за скандальны*

241   Ss?
выходок сумасшедшей бабушки. Однако не принять его было неудоб­но.
Потом Наташа поймет, что Мусин-Пушкин просто воспользовался отсутствием Пушкина в семье.
Никакого дела у дядюшки ни к Наташе, ни к Пушкину не оказа­лось. Он просто хотел засвидетельствовать свое почтение родственни­це и... посмотреть на красавицу. Он так и сказал об этом, и наговорил Наталье Николаевне кучу комплиментов.
Наташа и про этот визит написала Пушкину. И получила отповедь от него.
«Вчера только успел отправить письмо на почту, получил от тебя целых три. Спасибо, жена. Спасибо и за то, что ложишься рано спать. Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства; принимать Пушкина тебе не следовало, во-первых, потому, что при мне он у нас ни разу не был, а во-вторых, хоть я в тебе и уверен, но не должно свету по­давать повод к сплетням. Вследствие сего деру тебя за ухо и целую неж­но, как будто ни в чем не бывало. Здесь я живу смирно и порядочно; хлопо­чу по делам, слушаю Нащокина и читаю «Мемуары» Дидро».
И Пушкин будто предвидел результат посещения жены родствен­ником. Мусин-Пушкин встал в ряды клеветников Пушкина и принял­ся по салонам его охаивать, хвалясь всем, как он навестил свою поки­нутую мужем красавицу-племянницу.
Наташа, узнав об этом, всплакнула. Еще Пушкину будет огорче­ние, но все-таки написала ему об этом. Лучше пусть он узнает обо всем от меня.
«Вот видишь, - отвечал Пушкин, - что я прав: нечего было тебе принимать Пушкина. Просидела бы ты у Идалии и не сердилась на меня. Теперь спасибо за твое милое, милое письмо. Я ждал от тебя грозы, ибо по моему расчету прежде воскресения ты письма от меня не получила; а ты так тиха, так снисходительна, так забавна, что чудо. Что это зна­чит ? Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не кра­савицы, не ангелы прелести, не мадонны etc. etc. Знаешь русскую песню -
Не дай Бог хорошей жены, Хорошую жену часто в пир зовут.
... Дела мои идут чередом. С Нащокиным вижусь всякий день. У него в домике был пир: подали на стол мышонка в сметане под хреном в виде поросенка. Жаль, не было гостей. По своей духовной домик этот отказы-вает он тебе. Мне пришел в голову роман, и я, вероятно, за него примусь; "° покамест голова моя кругом идет при мысли о газете. Как-то слажу с нею?.. Целую Машу и благословляю, и тебя тоже, душа моя, мой ангел, вами».242
Заглянувшая к Наташе Катерина Ивановна снова застала свою племянницу в слезах.
-  Опять Пушкин что-то не то написал? Наташа кивнула головой.
-  Я тут с тоски умираю, а он по балам разъезжает.
-  По каким балам, он же по делам уехал?
-  Был на балу у графини Вяземской...
-  Ну, это  старая его приятельница и покровительница, не будешь же ты ревновать его к этой стареющей даме?
-  К ней, может, и нет. Но он пишет, что на балу были его старые любовницы Соллогуб, Урусова... Они сейчас в Москве, и он с ними танцевал, а может, с Соллогуб и уехал в гостиницу...
-  Ой, Наталья! Этак ты всю себя изведешь, если к каждой женщи­не Пушкина ревновать будешь. Он тебя любит?
-  Любит. Постоянно уверяет в этом. Дома он ласковый и внима­тельный.
-  В письмах про любовь пишет?
-  Пишет. В каждом письме.
-  Значит, ты  дура, что ревешь.
Тетушка успокоила Наташу, но та все-таки дала отповедь Пушкину в письме. Заодно отругала и за то, что ездит по баням с Нащокиным, значит, пьет там...
Пушкин в ответ отчитывал ее:
«По пунктам отвечаю на твои обвинения. 1)Русский человек в дороге не переодевается и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, кото­рая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь ?
2)  В Москве письма принимаются к 12 часов — а я въехал в Тверскую за­ставу ровно в 11, следственно, и отложил писать к тебе до другого дня. Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата ? Виновата 1)потому, что всякий вздор забираешь себе в голову, 2) потому что пакет Бенкен­дорфа (вероятно, важный) отсылаешь с досады на меня, Бог ведает куда,
3)  кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом, да еще жалуешься на свое положение, будто бы подобное нащокинскому!Женка, женка!., но оставим это. Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты, доишь кормилицу. Аи, да хват баба! Что хорошо, то хорошо. Здесь я не так-то деятелен. Насилу успел на­писать две доверенности, а денег не дождусь. Оставлю неоконченное дело на попечение Нащокину. Брат Дмитрий Николаевич здесь. Он в Калуге никакого не нашел акта, утверждающего болезненное состояние отца, и приехал хлопотать о том сюда. С Натальей Ивановной они сошлись и по­мирились. Она не хочет входить в управление имения и во всем полагается на Дмитрия Николаевича. Отец поговаривает о духовной; на днях будет он освидетельствован гражданским губернатором. К тебе пришлют для
243 SSf
подписания доверенность. Катерина Ивановна научит тебя, как со всем этим поступить. Вяземские едут после 14-ого. А я на днях. Следственно, нечего тебе и писать. Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить».
Вернувшись из Москвы, Пушкин застал свою жену в расстройстве. Квартира, которую они нанимали в мае, оказалась очень холодной, непригодной для проживания с детьми. Надо было искать другую.
А Пушкин дорогой простудилсядак что едва доехал.
-  Ладно, вот поправлюсь и займемся квартирой, - успокаивал Пушкин жену..
-  Это еще не все новости, Саша. Я опять брюхатая, - сообщила Наташа и заплакала.
Пушкин сразу подумал, что с изданием газеты теперь вряд ли что получится, предстоят новые семейные расходы. Но он хотел сына, по­этому обнял жену, расцеловал и сказал:
-  Ну вот и отлично. Родишь мне теперь Гаврилу.
-  Почему Гаврилу? - спросила Наташа, радостно вытирая слезы.
-  Ладно, потом обсудим, - сказал Пушкин. - Я вернулся совсем больным. Надо меня подлечить.
Пушкин был закаленным человеком. Много ходил пешком. Купал­ся чуть не до снега. Но страдал от «рюматизма» - ревматизма.
В этом раз простудился при возвращении из Москвы. Дождь со снегом, сильный ветер сопровождали его всю дорогу. Карета вязла в грязи. Пушкин выходил помогать толкать карету. Промочил ноги. А мокрые ноги в такую погоду - верная простуда. И приехал он в хо­лодную квартиру, по которой гулял сквозняк.
Пушкин слег. Очень сильно болели поясница, правая нога, не хва­тало сил встать, даже перевернуться с бока на бок было больно.
Вскоре к недугу прибавилась боль в правой руке, так что держать перо стало больно.
Наташа ворковала над больным, как голубица. Устроила мужу с до-Роги горячую ванну, сама вымыла его.
-  Ты, как ребенка, меня моешь, — смеялся Пушкин.
-  Ты и есть ребенок. Беспомощный, как Маша.
-  Ну не скажи: слуги вон как присмирели, как только я вернулся.
-  Хозяин потому что, - ласково утешала Наташа мужское самолю­бе Пушкина.
~ То-то, а ты - ребенок.
Наташа улыбалась. Она рада была, что Пушкин вернулся. Нездо­ров? _ Подлечим. Зато все вместе. И квартиру сменим, и заживем "Рипеваючи.
После ванны Наташа напоила мужа липовым чаем, закутала в ты-Сячу одеял и приказала спать.

244
-  Сон — лучшее лекарство.
-  Ты отличная сиделка, моя ненаглядная!  Как же я люблю тебя, душа моя! — говорил Пушкин. — Подставь мне свои губки...
Наташа наклонилась, поцеловала мужа, потрепала по курчавой го­лове, опять приказала:
-  Спать! — и вышла из комнаты.
«Господи, благодарю тебя за это счастье, за эту волшебную девочку, которой ты одарил меня, грешного, за непонятные заслуги мои», — ду­мал Пушкин.
Больной, он еще больше обожал свою жену. Неожиданный для нею дар сиделки в Наташе сделал его абсолютно счастливым.
Две недели провалялся Пушкин в постели, ничего не писал, мало читал. И две любимые женщины, Таша и Маша, тешили его.
«Я хочу, чтобы Пушкин болел вечно, - поймала Наташа себя на грешном желании. - Да, я хочу, чтобы он всегда был дома, пусть не со мной, а за работой в своем кабинете. Но не такой же ценой, не вечно больным?!»- одернула она себя.
Она помолилась за здоровье мужа, попросила Господа простить ее за грешные мысли.
И все-таки для себя отметила, что ей по-настоящему хорошо, когда они дома одни, своей семьей, без родных, друзей и знакомых.
Ну, кроме Екатерины Ивановны. Ей они всегда рады. И Загряж­ская любит Пушкина, и он ее обожает.
Вот и за время его болезни Екатерина Ивановна несколько раз за­езжала справиться, как Пушкин. Он радовался ей и болтал с нею без умолку. А Загряжская, видя сияющую от счастья Наташу, говорила ей тихо:
-  Дура ты, Наталья. Не нужен тебе вечно болеющий Пушкин. Во-первых, он кормилец семьи, и эта его затянувшаяся болезнь ввергнет вас в новые долги. И надоест он тебе, болеющий, сама в свет попро­сишься.
Маша тоже опять хворала. Но это уже стало нормой. К ней цепля­лись все заразы, все простуды и вообще не поймешь что. В общем, хлопоты и опасения по поводу болезней дочери стали для Наташи привычными.
-  Надо менять квартиру, - говорила Наташа. Вместе с тетушкой они искали теплую квартиру. И нашли. Все хлопоты по переезду пали на Наташу. Пушкин был беспомощен: ни сесть, ни лечь, ни встать без боли. Сам передвигался на новое место, как старик, с палочкой.
Переехали на Гороховую улицу. В новой квартире было 12 комнат, сарай для экипажей, конюшня на четыре стойла, сарай для дров, лед­ник и чердак для сушки белья. 3300 ассигнациями в год такое уд"' вольствие они должны были оплачивать.
245 S3?
Известие о предполагаемой газете Пушкина вызвало большой шум в обеих столицах. Друзья Пушкина радовались, враги унижали буду­щего издателя, считая его неспособным к такой деятельности, и су­лили провал. Все следили за действиями Пушкина в Москве. А когда вернулся и заболел, писали о том, что вот женился и замолчал, а то, что печатает слабее, «теряет живость и энергию, выдыхается».
-  Это из-за меня? - спрашивала Наташа Пушкина. - Я мешаю тебе работать?
-  Глупости, красавица ты моя. Ты только помогаешь мне. А эти газетные крикуны - глупые и завистливые. Писатель никогда не ис­писывается. Он всегда работает, даже если не пишет. Замысел рожда­ется непонятно где и когда. Едешь ли где-то или с людьми общаешься, вдруг - бац! Мысль родилась. Иногда ее сразу на бумагу кладешь, в другой раз носишься с ней, так и так ее крутишь, прежде чем она на бумагу попросится.
Работать мешали все растущие долги. С грустью Пушкин писал Нащокину:
«Что, любезный Павел Воинович?Получил ли ты нужные бумаги, взял ли ты себе малую толику... справил ли остальную тысячу с ломбарда, пришлешь ли мне что-нибудь?..»
Еще прихрамывая и опираясь на палку, Пушкин начал каждое утро ходить в архив и возвращался только к позднему обеду.
А по вечерам Пушкин вывозил жену. Он считал это своим долгом. Девочка и так насиделась дома: то - брюхатая, то с малышкой Машей, то без него, пока он в Москву ездил раз, второй. За ним больным уха­живала, с машкиными хворями измучилась. И опять беременна. Ско­ро уже опять нельзя будет выезжать. Надо ее потешить и здоровье тан­цами укрепить для следующих родов.
Наташа опять блистала. Все отмечали, что роды ей на пользу. Талия нисколько не увеличилась, цвет лица прелестный. И сплетницы опять принялись судить ее. Да не только сплетницы. Даже друг Гоголь осуж­дал Наталью Николаевну, якобы принуждающую Пушкина ездить по балам:
-  Пушкина нигде не встретитшь, как только на балах. Так он про-Фанжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и бо-Лее, необходимость, не затащат его в деревню.
Все друзья Пушкина были по-своему влюблены в Наташу. Зави-Довали счастью Пушкина. Горевали, что потеряли влюбленного друга, потоМу ехидничали.
Вяземский писал: «Пушкин волнист, струист, и редко ухватишь его. '■ его процветает красотою и славою. Не знаю, что он делает с холо-Crn0l0 My30fi своец но с законной трудится для потомства, и она опять с 6р>°шком».

246
И тоже друг, Плетнев:                                                                         i
-  Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, кото-; рый ничего не делает, как только утром перебирает в гадком своем сундуке старые к себе письма, а вечером возит жену свою по балам, не столько для ее потехи, сколько для собственной.
И Плетнев был прав. Наташа, хоть и радовалась балам, не очень-то к ним стремилась. И, танцуя, теперь думала только о Маше: не затем­пературила ли, уснула ли или опять капризничает до полуночи.
А Пушкину действительно доставляли огромное удовольствие восхищение его женой, преклонение перед ней, рои поклонников.
Он понимал, что и царские щедроты по отношению к нему, благо­даря Наташе. И он зорко следил, чтобы поклонение императора его жене не переходило границы. И требовал, чтобы дома Наташа под­робно пересказывала ему, о чем они говорили с императором во время танца, не нашептывал ли этот ловелас ей нежностей, не назначал ли тайного свидания.
Наташа все честно рассказывала. И как хитро и умело предотвра­щала момент, когда можно перейти к интимной беседе, уводила от нее, переключала внимание на другое.
-  Умница ты моя, - хвалил Пушкин жену и успокаивался. - Будь осторожна, не переиграй. Ссориться с императором себе дороже. Но и идти у него на поводу не смей.
-  Саша! - обижалась Наташа. - Я беременная.
—  А у вас это — не причина для отказа.
-  Саша, если ты не прекратишь говорить со мной в таком тоне, я обижусь.
-  Ну   ладно, ладно, милая. Я - так. Лучше соломку подложить, пока не упадешь. Слабее удар будет. Побольше о Гавриле нашем ду­май. Как он там поживает?
Наташа смеялась и подставляла Пушкину живот, чтобы послушал, как там Гаврила толкается.
-  Только вот расходы увеличатся, - приговаривал Пушкин.
—  Ты себя недооцениваешь, — говорила Наташа мужу. Ты первым поэт в России, а торговец Смирдин из тебя веревки вьет. Давай я буДУ ему твои рукописи продавать.
—  Валяй, — радостно смеясь, согласился Пушкин. — И как ты бу­дешь это провертывать?   Вот за сборник прежних стихотворений я, действительно, мало запросил. Только договор уже подписан, ничего не исправишь.
—  Еще как исправлю.
—  Но, как же, душа моя?
—  Вот явится к тебе Смирдин, а ты ему:

247
— Жена взяла у меня ру­копись и сама хочет отдать ее вам. Она ждет вас.
У них со Смирдиным была договоренность на пятьдесят золотых за ру­копись. И это-то Пушкин требовал, шутя, говорил: «Только - золотом. Супруга моя, красавица, не желает даже пачкаться с ассигна­циями. Строгая женщина. Требует только золото». Смирдин и согласился. А Пушкин с женой потом посмеялись над тем, как Смирдин на полном серьезе принял это шутливое заяв­ление Пушкина.
Смирдин и принес эти пятьдесят золотых. А Пуш­кин говорит ему, что руко­пись забрала жена и хочет поговорить с ним.
Смирдин очень удивился, но ему давно хотелось повидать красавицу-жену Пушкина, и он охотно согласился встретиться с нею.
Пушкин повел гостя прямо в будуар госпожи Пушкиной. В дверях постучал, женский голос ответил: «Входите». Пушкин удалился, а из­датель, волнуясь, открыл дверь. То, что он увидел, так смутило его, что °н порога переступить не посмел.
Женщина стояла у трюмо спиной к нему. Одной коленкой она ко­кетливо оперлась на табуретку, приподняв подол юбки, а горничная щнуровала ей атласный корсет.
~ Входите, я тороплюсь одеваться, - сказала госпожа Пушки-
На- — Я вас для того призвала к себе, чтобы объявить вам, что вы не
п°лучите от меня рукописи, пока не принесете мне сто золотых вместо
Пятидесяти... Мой муж дешево продал вам свои стихи... В шесть часов
Рчнесете деньги, тогда и получите рукопись...Прощайте...
Смирдин и слова вымолвить не смел. Наташа говорила скоро, тоном,
Допускающим возражений. Да издатель и не смел возражать. Говоря
> Наташа даже головы к нему не повернула, и лица ее Смирдин так и
Увидел, но и без того понял, что перед ним - царица. Жест, которым
Софья Карамзина248
она, красуясь перед зеркалом, поправляла свои локоны, был очаровате­лен, обворожителен.
Смирдин, не сказав ни слова, только поклонился и вышел из бу­дуара. Машинально пошел в кабинет Пушкина.
Пушкин сидел за столом, старательно изображая свою занятость. Увидев растерянное лицо своего издателя, он чуть не прыснул со сме-: ху, но сдержался, сказал:
-  Что? С женщиной труднее поладить, чем с самим автором? Не-! чего делать, надо вам ублажить мою жену; понадобилось ей заказать] новое бальное платье, где хочешь, подай денег...
-  Да-да, Александр Сергеевич, да-да, - только и вымолвил Смир< дин и быстренько вышел от Пушкиных. А они потом хохотали от душ: и долго не могли успокоиться.
К концу дня, как и требовала Наташа, Смирдин принес требуемы! ею деньги.
На балах Пушкин чаще не танцевал. Пока его жену нарасхват раз­бирали на кадрили, он вел мужские разговоры и краем глаза следил за успехами Наташи.
Оглушительный успех жены ласкал его самолюбие. Он не только не стихал, а возрастал. Наверное, не было ни одного мужчины, который, увидев Наталью Николаевну, остался бы равнодушным к ней.
И став матерью, и будучи опять беременна, она выглядела так све­жо и юно, что казалась девочкой.
И Пушкин не только не охладел к жене за два года семейной жизни, а любил ее все больше. Как и все другие мужчины, и женатые мужи, и царь, и студенты, он обожал ее не только за совершенно невероятную красоту, а удивительную при такой красоте простоту в поведении, ма­нерах, в разговоре. Пушкин не переставал удивляться, как, прекрасно владея светскими манерами, она оставалась в отношениях с любым человеком, царем и студентом, обаятельна проста, уважительна, вни­мательна, любезна. Никогда и нигде не стремилась разными женскими хитростями привлечь к себе мужское или женское внимание, но по­стоянно притягивала его.
Это — Божий дар, думал Пушкин. И еще все это от доброты ду­шевной. Ее доброта так безгранична, что многие принимают ее за до­ступность. И обожглись. Еще в пору своего сватовства Пушкин был поражен этим качеством невесты. Простота и полная доступность в разговоре, и мягкая, но абсолютно бескомпромисная твердость в от­казе, когда это касается ее чести и достоинства. Всепрощение, дружба с теми, кто за глаза оговаривает ее, и полный отказ, даже от открытого осуждения подруги за клевету, и уж, тем более, от ответного шага...
Из-за плохого самочувствия Наташа, бывало, отговаривала Пун1' кина ехать куда-то.
249 S3?
- Тебе полезно движение, - возражал он. - Ты весь день си­дишь дома, пока я работаю в архивах, - так хоть вечером подвигайся. И пусть тебя не забывают, скоро ты надолго выключишься из бальной
жизни.
Уже на восьмом месяце беременности Наташа, в последний день масленицы, на костюмированном балу в Главном управлении уделов «появилась в костюме жрицы солнца и имела успех. Император и им­ператрица подошли к ней, похвалили ее костюм, и император объявил
ее царицей бала».
—  Вот вам — королева бала, — обратился он к присутствующим. И все приняли это как должное. Только обсуждали:
—  Интересно, кто придумал этот костюм?
—  Пушкин — от тщеславия.
—  Жрица солнца - жена бога исскуств, поэта-бога. Или же сама Натали придумала? Мало ей славы первой красавицы, надо еще и бо­гиней стать...
—  А животик-то уже просматривается. Крепкая бабенка: и рожает, и танцует до самых родов, и красоты, фигуры при этом не теряет.
—  Потому что — богиня, — съязвил кто-то.
—  Да уж...
Пушкину льстил успех жены в свете. Мужские взгляды, ласкающие ее волшебную фигуру, вызывали не ревность, а горделивую улыбку. Ведь ему принадлежит это чудо природы, эта волшебная красавица.
И все-таки на балах он не просто скучал, а грустил. Грустил пото­му, что жаль было текущее без работы время.
Но вскоре Наташа опять почувствовала себя плохо, и Пушкины перестали ездить на балы. И Пушкин писал Нащокину в Москву:
«Клету будут у меня хлопоты. Наталья Николаевна брюхата опять, и носит довольно тяжело. Не приедешь ли ты крестить Гаврила Алексан­дровича ?»
Новый, 1833, год встречали семейно.
— Пушкин теперь весь поглощен Пугачевым, — говорила Наташа заглянувшей к ним Екатерине Ивановне. - Утром идет в архив, как на службу, хотя никто его к этому не обязывает. Все это для новой книги нужно ему. Собирает отовсюду книги, рукописи. Читает, читает. Уж и по вечерам ему теперь не хочется отрываться от работы. Мешаем мы ему. Хочет на лето отправить нас в Полотняный Завод, а сам поедет пу­тешествовать по местам Пугачева. Говорит, что не может создать жи-вУю картину, не побывав в местах, где проходило восстание. Мечтает Найти очевидцев восстания Пугачева, может, еще жив кто. И ругается, Потому что не ко всем документам его в архивах допускают. Не дают Посмотреть дело самого Пугачева.

250
- Это ему надо, чтобы живо все получилось. И ты не противоречь

ему,
-  Да я согласна! По сестрам, по Полотняному соскучилась.
-  Вот и хорошо. Вот и ладненько.
Но Пушкина все-таки тяготила светская жизнь. «Нет у меня досу­га, - жаловался он в письме Нащокину, - вольной холостой жизни, не­обходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде - все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требу­ют уединения».
Но он работал. Как-то заглянул Гоголь. Пушкин с утра велел нико­го к нему не пускать.
Гоголь поговорил с Натальей Николаевной.
-  Сидит, не вылезая из кабинета, - посетовала она. - Обедать не дозовешься.
-  Терпите, милейшая Наталья Николаевна,   ваш муж - гений. Историю Пугачева уже почти закончил. Читал нам у Жуковского. Это будет единственное у нас в этом роде сочинение... Интересу пропасть! Совершенный роман!
Работалось Пушкину хорошо, но денег это пока не давало. Надо было их искать.
-  Петербург мне не подходит ни в каком отношении; ни мои вку­сы, ни мои средства не могут приспособиться к нему. Надо уезжать в Михайловское или в Болдино, - говорил он жене.
-  Саша, деревню я люблю, столичная жизнь меня не прельщает. Но, Саша, где мы найдем в глуши учителей для детей? Детей надо вос­питывать и обучать, пока они поперек лавки лежат, а не тогда, когда только вдоль. Надо попробовать здесь жизнь наладить.
Пушкин был согласен с женой, и без архивов он теперь уже не мог выполнить свои замыслы.
-  Согласен. Давай  еще года два  попробуем  выбиться  из дол­гов, — соглашался Пушкин. — Вот «Историю Пугачева» издам, жур­нал начну издавать... может, и справимся... и архивные поиски закон­чу...   Греч настойчиво предлагает мне вступить в «Северную пчелу» и «Сына Отечества», надеясь, что вся наша братия пойдет за мной. И обещает мне по 1000 — 1200 рублей ежемесячно. Хоть и небольшие деньги, но были бы нелишними. Но, Ташенька, я не хочу есть из одной чашки с Булгариным.
-  Решай сам, Саша, я тебе в этом не советчица.
Роды приближались. Может быть, Пушкин просто затосковал по женскому телу или...
Только на одном из балов он вдруг открыто, на глазах у жены, при­нялся ухаживать за Соллогуб. И так увлекся, что не заметил, как жена его исчезла с бала.
I

Строгановский дворец в Санкт-Петербурге сегодня
251
Наташа,     бе­ременная,       тя­жело    пережива­ла   даже   легкие и       безобидные флирты       мужа, а тут - бессовест­ные,    на    глазах у  всех  ухажива­ния... И Пушкин даже не смотрел в ее сторону, а ведь она по-прежнему плохо  себя  чув­ствовала, и с ней уже бывало плохо на  балу.  А Пуш­кин так увлекся, что никого кругом не видел, в том числе и ее. Это было невыносимо, жар подступил к груди, душили слезы...
Не сказав ничего мужу, Наташа уехала с бала.
Пушкин вскоре хватился жены, принялся ее искать. Натальи Николаевны нигде не было. Он испугался, уж не врачи ли увезли
ее...
Спрашивал всех, не видели они Наталью Николаевну... Одни пожимали плечами, другие усмехались, кто-то острил:
—  Похитили ее! Кто-то поддел:
-  Проворонил красавицу?!
Об измене жены у него даже мысль не возникала, Наташа и его уже не подпускала к себе, он серьезно забеспокоился о здоровье жены и помчался домой.
Влетел в квартиру с криком:
—  Таша, Таша, ты дома?! Она не откликалась.
Слуга кивнул ему на спальню и шепнул: «Со слезами приехали-с».
Пушкин бросился в спальню. Наташа лежала на кушетке лицом к стене. Пушкин бросился к ней обеспокоенный, тихонько принялся ее Разворачивать:
-  Что? Что с тобой?
А Наташа неожиданно для него резко обернулась, влепила мужу °чень крепкую оплеуху и опять отвернулась.
Пушкин счастливо расхохотался. Он понял, что все дело в ревно-Сти. Наташа приревновала его к Соллогуб.252
Он был рад. Эта чудо-женщина, волшебная красавица, к ногам которой готов упасть любой мужчина, ревновала его, уродца, нище­го мужа, неспособного содержать семью в достатке. Ревновала! Этой ревностью она осчастливила его, и он, смеясь, принялся целовать На­ташу, нежно тормошить и приговаривать ласковые слова:
— Ангел мой, красавица моя бесценная, да есть ли кто на свете ми­лее тебя и прекраснее, ну прости меня, моя радость, и не смей волно­ваться, это не понравится нашему Гавриле, он даже заболеть может. Перестань сейчас же плакать. Ну Ташенька, ну милая ты моя, ну при­ложи еще раз мне свою тяжелую ручку, ой, тяжелую... Ну посмотри, вся щека у меня горит, как ошпаренная, посмотри, посмотри, что ты наделала с моей щекой, но я готов к тому, чтобы еще раз испытать твою тяжелую рученьку, только прости меня, душенька ты моя, а то я умру и Гаврила наш останется без отца...
Наташа, любившая шутки и сама умеющая пошутить с близкими, была не в силах сдержать смех и, отвернувшись от мужа, тряслась уже от смеха, а не от слез...
Пушкин, наконец, увидел это.