В середине октября они перебрались в Петербург. Еще летом Пушкин нанял квартиру в доме Берникова на Вознесенском проспекте. Думал, что она с обстановкой. Теперь же оказа­лось, что хозяин увез почти все. Не хватало шкафов, столов и даже сту­льев. Тратиться сейчас на покупку своей мебели Пушкину не хотелось, с деньгами и так было плохо. Да и таскать каждый год за собой столы и диваны из квартиры в квартиру не хотелось. Легче снять квартиру с мебелью.
Брат Наташи Дмитрий жил на Галерной улице. И когда Пушкины забраковали нанятую квартиру, предложил им:
-  Давайте, переселяйтесь ко мне на Галерную. В доме Брискорн есть свободная квартира.
Сходили на Галерную. Посмотрели. Квартира понравилась. Это был небольшой особняк на Английской набережной, окна его выходили и на Неву, и на Галерную. Пушкины поселились в бельэтаже с двумя бал­конами.
Наташа уже знала, что беременна, и радовалась тому, что место ти­хое. Совсем рядом Нева. Дом имел выход на Английскую набережную, и до маленькой Мойки рукой подать, адмиралтейский сад рядом. Зелень, вода - отдых для глаз и души, походить-погулять есть где, что важно для беременной женщины.
Первые дни прошли в разборке вещей, расстановке мебели. Обу­страиваться Пушкиным активно помогала тетушка Екатерина Ива­новна Загряжская, сестра матери Наташи. Загряжская была фрейлиной императрицы, жила во дворце, замуж не выходила, поэтому давно уже заботилась о детях Натальи Ивановны и больше всего любила скромни­цу Наташу.
-  Уж как я рада, Александр Сергеевич, — говорила она Пушки­ну, — что вы привезли мою красавицу в столицу. Только здесь ей место, и мне - радость.
Тетушка тут же взяла шефство над племянницей, принялась обучать ее тонкостям столичных светских отношений. Предостерегала, как и Наталья Кирилловна Разумовская, от светских интриг.
-  Я понимаю, - говорила Наташа. - Поэтому так боюсь этого сто­личного общества. Я бы и совсем в него не выезжала, особенно сейчас, в моем положении.
-  Не получится, дорогая моя, - возразила старая фрейлина. - И не спасет это тебя. От жизни не спрячешься. Выезжать надо. Надо начать с салонов. Александр Сергеевич, познакомьте сначала ее со своими дру­зьями. Пусть она постепенно привыкает. А когда начнутся балы, она уже освоится.
-  Я так и собираюсь делать. Только Таша сопротивляется. Боится очень. По-моему, даже симулирует, прикрываясь нездоровьем.206
-  Не трусь, - подбадривал Пушкин Наташу, когда они шли к Хи­трово. Это совсем рядом. А Елизавета Михайловна — добрейшая жен­щина.
Он уже рассказал жене, как все посмеиваются над молодящейся Хи­трово, надевающей слишком декольтированные, не по возрасту, пла­тья, за что прозвали ее «Лизой голенькой».
-  Близких друзей, - рассказывал Пушкин, - она, случается, при­нимает утром, сидя в ванне, а чаще - прямо в спальне, лежа в постели. И когда гость собирается сесть в кресло, кричит: «Нет! Это кресло Пуш­кина». Гость устремляется к другому, а она опять: «Нельзя! Это кресло Гоголя». Так, погоняв гостя с кресла на кресло, она говорит: «Садитесь-ка лучше ко мне на кровать — это место всех».
-  Развратница твоя «Лиза голенькая», - сказала Наташа. - В каком же виде она тебя принимает?
Пушкин не стал входить в подробности, только усмнехнулся и заго­ворил о другом.
Наташа из рассказов Пушкина о Хитрово поняла, что Пушкин спал с ней, и не однажды. Так что свидание, пусть и с бывшей, любовницей мужа ее не радовало. Но она тоже, как эта Хитрово, готова была сделать для Пушкина все, что ему нужно.
Елизавета Михайловна принарядилась, традиционно обнажив свои стареющие плечи. И Наташа, увидев ее, сразу пожалела эту увядающую женщину.
-  Вот, Елизавета Михайловна, — начал Пушкин прямо с поро­га, - мое сокровище.
Наташа покраснела, смутилась...
-  Вижу-вижу, - сказала Хитрово, ласково приглашая Наташу прой­ти и присесть. Опытным глазом она сразу увидела, что Пушкин дей­ствительно нашел сокровище. Девушка при потрясающей красоте еще и скромница!
«Кабы и умна была!» - подумала Елизавета Михайловна. Она, хоть и с трудом, разговорила Наташу и поняла, что эта девочка очень похожа на нее саму: такая же непосредственная, откровенная, а значит, рани­мая. Подумала: трудно ей будет при Пушкине. А Пушкин голову поте­рял. Смотрит на это дите с обожанием, стихов, наверняка, не пишет...
-  Хорошая девочка, хорошая, - прошептала Хитрово Пушкину, ког­да они уходили. - Вечером к Долли приводи. Я твою Наташу под опеку беру. Не волнуйся.
-  Спасибо, Елизавета Михайловна, - сказал Пушкин и с особен­ной нежностью поцеловал ей руку.
Наташа это заметила и опечалилась.
-  Ну, что загрустила?! — теребил Пушкин жену, — видишь, все про­шло хорошо. И дальше так пойдет. Не волнуйся.
207 
-  По всем своим любовницам водить будешь? — съязвила Наташа.
-  Ах, вон оно что! - воскликнул Пушкин. - Приревновала! Ревну­ешь к этой старухе?!
-  Я видела, как ты нежно целовал руку этой старухи.
-  За доброту ее. Только за доброту. Обласкала она тебя? Обласкала. И дальше будет тебя поддерживать. Обещала. А ее слово дорогого стоит. И протекция в свете очень важна.
Наташа отмалчивалась.
Вечером пошли опять в особняк австрийского посланника, только теперь в гостиную Долли. И Пушкин волновался больше Наташи. Дол­ли Фикельмон, «верный снимок» du comme il faut(4TO надо), по мне­нию Пушкина, была настоящей аристократкой. Образованная, умная, она обладала еще и особенной интуицией, умела рассмотреть будущее человека или предпринимаемого дела, за что ее прозвали «Сивиллой флорентийской». И Пушкин очень ждал ее мнения о Наташе и своей семейной жизни.
Весть, что у Фикельмонов Пушкин впервые представит свету свою жену, привлекла всех, даже бывавших от случая к случаю их друзей.
Наташа обмирала от страха и даже всплакнула перед визитом к сто­личным львицам, и все уговаривала мужа: «Может, не пойдем?»
Пушкин волновался не меньше Наташи. Ему важно было, чтобы об­щество приняло его юную, неопытную жену как равную. И он в тайне очень побаивался, как бы Наташа не оплошала. Эти светские женщины бесцеремонны, насмешливы, строги и даже нетерпеливы к новеньким, любят поиздеваться над ними, чтобы сразу поставить их на место.
-  Надо идти, надо, — уговаривал Пушкин Наташу. — Ты не робей. Лучше сразу войти в этот круг. Я в нем постоянно верчусь, что ж ты бу­дешь отсиживаться дома? Этого никто не поймет, да и я без тебя не смо­гу ездить к ним. Не оставлять же тебя одну тосковать по вечерам!
Наташа была согласна с доводами мужа, но очень боялась этих встреч.
Так и пошла как в омут головой.
Наташа совершенно смешалась, знакомясь с Долли. Ей еще не при­ходилось видеть таких блестящих дам. Красавица, одетая по француз­ской моде, с изысканными манерами, Долли была проста и приветли­ва с Наташей, но Наташа чувствовала, как она неназойливо, но очень внимательно изучает ее, будто книгу прочитывает. А Пушкин чуть ли не в рот ей смотрит, так важно ему мнение Долли.
Наташа шепотом попросила Пушкина не оставлять ее одну, потому Чт° У нее кружилась голова, и ей казалось, что она вот-вот потеряет со­знание.
А Пушкин и не собирался отходить, представлял Наташу то одним, То другим. И, представляя жену своим друзьям и знакомым, он все208
209

Пригласительный билет на маскарад
время следил, чтобы Наташа от неопытности и волнения не сделала какого-то опрометчивого шага, готов был в любую минуту придти ей на помощь, чтобы никто не смел обидеть его Мадонну.
Наташа обмирала и краснела при всяком приближении к ней кого бы то ни было. Почти ничего не слышала и не понимала, что ей гово­рили.
Однако, как потом оказалось, никто не заметил этого ее волнения. Смущение оправдали юностью. Молчание, а она почти весь вечер промолчала и в разговорах только кивала своей прекрасной голов­кой, — провинциальностью.
Все были покорены ее поэтической красотой, говорили:
-  Прекрасная спутница для поэта.
Знавали они красавиц, но чтобы такое богатейшее сочетание красо­ты лица с изящным ртом, чудным, каким-то неопределенным взглядом, великолепным станом...Нет, таких красавиц они не видывали.
-  Очень трогательное создание.
-  Вот именно - создание. Женщиной ее назвать пока трудно.
-  Да-да. Совсем девочка.
-  Аи да Пушкин! Первый поэт России отыскал, пожалуй, первую красавицу России. - Такая красавица и - никакого чванства, зазнай-

ства, позы... Значит, и умна. Не случайно Пушкин так стелется перед ней: гений - перед девчонкой! Значит, знает ей цену.
—  Да полно! - возражали другие.
-  Почему вы решили, что и умна? Она еще и слова не произнесла, молчать по-умному умеет, вот и все.
—  Это тоже требует ума — молчать по-умному, — возражали другие. Пушкину же было важно мнение самой хозяйки салона. Но Долли,
прикрываясь своей занятостью, так и не высказала Пушкину своего мнения о Наталье Николаевне. А в дневнике своем в этот вечер записа­ла о ней: «Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике — эта женщина не будет счастлива, я в этом уверена! Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется и весь ее облик как будто говорит: «Я страдаю»».
И Долли была права. Наташа страдала оттого, что все ее рассматри­вают, явно или скрытно. Женщины ей улыбаются, а в глазах их недо­верие, усмешка или даже недоброжелательность. Мужчины наперебой приглашают на танцы, говорят комплименты, а задают нескромные во­просы.
И все-таки с первого раза Наталья Николаевна была принята в сало­не Фикельмон. Слух о ее прекрасных светских манерах, сдержанности и искренней приветливости полетели из дома в дом, из салона в салон. И высокая оценка посетителей салона австрийского посла стала благо­приятной путевкой Натальи Николаевны Пушкиной в другие дома и салоны.
Помогало этому и отношение к Наташе императрицы. Все уже знали об особом интересе к Пушкиной императорской четы и ревниво рас­сматривали новенькую, которой так легко удалось завоевать царские милости, тогда как они по нескольку лет топчутся перед двором, чтобы добиться этого.
-  Радость моя, я даже не ожидал, что ты так легко войдешь в наш кружок, - говорил Пушкин Наташе, когда они возвращались домой.
-  А я разве вошла? - с горечью спросила Наташа. - Твои друзья Рассматривали меня, как лошадь на торгах, только что зубы показать не просили.
—  Ну, полно, душа моя! Ты просто переволновалась, поэтому все воспринимала не так.
К Карамзиным шли уже без страха. Пушкин был вхож к Карамзиным еШе с лицейских лет. Тогда Карамзины жили в Царском Селе, сначала в °ДНом из домиков Китайской деревни, а потом в кавалерском доме.
Карамзин приглашал к себе лицеистов, и те с удовольствием прово­рчи вечера в этом доме. Жена историографа и писателя, автора зна- «Бедной Лизы», «Истории государства Российского», которую210
211
по выходу вся Россия читала, как занимательный роман, Екатерина Ан­дреевна опекала лицеистов и особенно Пушкина, уже тогда сочинявше­го отличные стихи. И Пушкин, всегда голодный по женской ласке, влю­бился в Екатерину Андреевну. Сначала выражал свое чувство в стихах, а позднее как-то написал ей страстное письмо.
Екатерина Андреевна прочитала горячее объяснение в любви юно­го поэта вместе с мужем, а потом ласково отчитала воздыхателя, мягко направив его на дружбу. И действительно стала самым лучшим другом Пушкина до самой его смерти.
Вернувшись из ссылки, Пушкин в первую очередь пришел к Ка­рамзиным. Глава семьи к тому времени уже умер. А салон процветал. В будни каждый вечер здесь было до десяти человек, а в выходные на­бивалось до шестидесяти.
Здесь не играли в карты, не пили, редко танцевали. И давно было еще одно ограничение: говорить только по-русски. Собирались пого­ворить о литературе, новостях, политике, жизни двора, но - без спле­тен.
Пушкин уверял Наташу, что у Карамзиных бояться нечего: лучшие друзья, воспитанные люди, порядочные и доброжелательные, примут ее как родную уже хотя бы потому, что она его жена.
Так и прошло все. Пушкин искренне рассказал, как Наташа боя­лась салона Фикельмон.
Екатерина Андреевна усадила Наташу рядом с собой. Она все вре­мя сидела у самовара и наливала всем чай. Хозяйка и Наташе сразу :;, предложила крепкий чай с густыми сливками и хлеб с маслом.
-  Вы не волнуйтесь, деточка, - ласково говорила Екатерина Ан­дреевна, - у нас все просто, люди все добрые, приветливые, не сму­щайтесь. И она занялась другими гостями, давая Наташе время осво­иться.
Наташа осмотрелась. Гостиная была очень скромно обставле­на. Мебель - со старомодными креслами, красный шерстяной штоф обивки уже сильно выцвел от времени. И было забавно видеть на этих патриархальных креслах красивых женщин в роскошных бальных пла­тьях. К Карамзиным часто приезжали именно после бала и сидели до четырех утра.
-  Вот, Наталья Николаевна, моя старшая дочь, - представила хо­зяйка дома Наташе подошедшую молодую красивую женщину. - По-1 пробуйте ее тартинки, — протянула она Наташе тарелку. — А младшая j дочь Софья вон с вашим мужем разговаривает. Еще два сына у меня. Только они сейчас учатся в Дерптском университете.
Наташа поверила в искренность и доброжелательность Карамзи­ных, к ним, как и Пушкин, будет приходить в трудные минуты своей жизни.
I
На них Пушкин потом и оставит жену, уезжая в Москву.
Но он хотел еще представить Наташу и высшему свету, на балах, которые уже были не за горами.
Дачный сезон закончился. Все истосковались по балам, и бальный сезон скоро открылся. И в каждом доме жаждали видеть Пушкина с красавицей женой. Пушкиных приглашали ежедневно в несколько мест.
И напрасно он так волновался за Наташу, боялся, что где-то она оплошает под натиском светских львиц, что-то сделает не так, и ему будет стыдно за нее. Сам он был с детства обучен светским манерам, в лицее еще закрепил свои знания в этикете практикой, в молодо­сти побывал во всех московских и столичных салонах. Мог из озор­ства покуражиться, нарушая светские правила, но все понимали, что это озорство, и никто не мог его назвать неучем, провинциалом.
Вот и Наташа его, неожиданно для него, вошла в этот светский столичный мир быстро и легко. Везде была принята и даже стала же­ланной. Приглашения сыпались со всех сторон. Приходилось выби­рать, а это вызывало еще больший поток приглашений. Их прозвали Вулкан и Психея.
Наташа вошла в моду. Пушкину ни разу не пришлось краснеть за нее. Все это было важно для него. И фурор Наташи приятно щекотал его тщеславие. Чванливые аристократы, которые раньше не пригла­шали его как, они считали, человека сомнительного происхождения и обедневшего дворянского рода, теперь зазывали.
Наталью Николаевну потом всю их совместную жизнь будет удив­лять эта важность для Пушкина общественного мнения. Конечно, все, кто живет в аристократическом обществе, вынуждены с ним считаться, от него зависят карьера, успех в любом деле. Но не для утехи тщеславия нужно мнение света. А Пушкина убивало дурное мнение, плохое слово о нем. При этом сам он часто обижал людей сходу и грубо.
И Наташе не хотелось так много ездить по балам, а Пушкин наста­ивал, и она подчинялась.
Слава Богу, что прошли первые месяцы беременности, и тошнота отступила, а то Наташа не выдержала бы такого обилия балов и маска-Радов.
Дурного мнения света о себе Пушкин теперь, женившись, боялся еШе больше. Он даже вспомнил обиду годичной давности, когда ярый ег° враг Уваров открыто высмеивал его, мол, чем гордится этот Пуш-Кин, какая у него родословная, когда Петр Великий купил его предка-НегРа за бутылку рома.

212
Пушкин тогда сразу, вгорячах написал злую эпиграмму на обидчи­ка, но живой еще Дельвиг посоветовал ему не печатать ее. Злость — во­обще плохой советчик в любом деле. Пушкин послушался друга.
Унижение, которое он испытал тогда, он помнил до сих пор и те­перь, когда уже бывал в лучших домах столицы, решил попросить за­щиты у самого императора через Бенкендорфа.
Император удивился тому, что такой большой поэт, почитаемый во всей России, так страдает от небрежно брошенного слова. Бен­кендорф, согласовав ответ с императором, писал Пушкину: «Мило­стивый государь, ответом на Ваше почтенное письмо от 24-го ноября будет достойное воспроизведение отзыва Его императорского величе­ства: «Вы можете сказать от моего имени Пушкину, что я всецело со­гласен с мнением его покойного друга Дельвига. Столь низкие и подлые оскорбления, как те, которыми его угостили, бесчестят того, кто их произносит, а не того, к кому они обращены. Единственное оружие про­тив них -презрение. Вот как я поступил бы на его месте. Что касает­ся его стихов, то я нахожу, что в них много остроумия, но более всего желчи. Для чести его пера и особенно его ума будет лучше, если он не будет распространять их».
Появление в свете Натальи Николаевны, небывалый успех, особая расположенность к жене Пушкина самой императорской четы вызва­ли самый настоящий ажиотаж вокруг Натальи Николаевны. Все знат­ные особы старались заполучить ее к себе в салоны, на балы и рауп многие старались заполучить ее без Пушкина.
Графиня Нессельроде, жена министра, как-то заехала за Наталь Николаевной, чтобы отвезти ее в Аничков дворец. По заказу импер трицы.
Аничков дворец на Невском проспекте был личной собственно-'! стью Николая I еще в бытность его великим князем. И уже тогда здесь| собиралось такназываемое «аничковское общество», самое привиле-j тированное. Привилегированность определялась не столько служеб­ной лестницей, сколько дружескими отношениями с императорской семьей. Тут почти всегда присутствовал на балах сам император. Ту бурно праздновалось прощание с масленицей, когда «завтракали, пля сали, обедали и потом опять плясали». И любимыми дамами в этс обществе долгое время были Бутурлина, урожденная Комбурлей, кня! гиня Долгорукая, урожденная графиня Апраксина. А теперь в Анич-| ков дворец звали Наталью Николаевну Пушкину.
Пушкина не было дома, и Наташа не хотела ехать без него. Но rpaJ финя была настойчива:
- Сама императрица приказала мне привезти вас, вы не можете о' казать императрице. Да и в ваших это интересах - предстать перед ид
213 S=?
ператорской четой в узком кругу. Вы очень юны и не понимаете, что от такого предложения все молодые женщины были бы счастливы.
А Наташа была в растерянности. Ей вообще не хотелось ехать в Аничков, да еще без Пушкина.
—  Я не могу без Пушкина, это ему не понравится.
—  А вы во всем слушаетесь мужа? Напрасно. Но понятно: вы очень молоды, впервые в столице, робеете. Но не надо бояться своего мужа. Вы подлинное сокровище для Пушкина, и пусть он побаивается вас, а не вы - его.
Графиня ловко использовала робость и неопытность Наташи. И особенно подчеркивала предстоящее недовольство императрицы, если Наташа откажется ехать.
И Наташа сдалась. Графиня дала ей два часа на сборы и сказала, что заедет.
В Аничковом собирался самый узкий круг аристократии, прибли­женной к императорскому двору. Самые знатные, самые богатые. Они сразу и посчитали Пушкину выскочкой, будущей фавориткой импе­ратора.
Только императора на этом вечере не было. А императрица сразу приблизила Наталью Николаевну к себе, наговорила ей комплимен­тов и обязала бывать в Аничковом постоянно.
—  Мы дадим вашему супругу дворцовую должность как пропуск в Аничков и обяжем бывать при дворе.
Наташа ужаснулась и, будучи откровенной и непосредственной, прошептала:
—  Я не знаю, понравится ли это Пушкину, он так занят...
—  Ему придется нести этот крест мужа красавицы, он сам выбрал это служение.
Когда Пушкин обо всем узнал, то взбесился. Наташе запретил вы­езжать куда-либо без его разрешения. Потом отправился к графине Нессельроде и наговорил ей грубостей:
—  Я не хочу, чтобы жена моя ездила туда, где я сам не бываю. Графиня пыталась оправдаться, что действовала по просьбе импе­ратрицы. На что Пушкин возразил:
—  Я не верю, чтобы императрица приглашала замужнюю женщину без мужа, ставя ее в двусмысленное положение.
На что графине возразить было нечего.
Наташа же, удивившись страшному гневу мужа, поняла, что он Приревновал ее к императору. И приглашение ее в Аничков без мужа, действительно, ставило Наташу в двусмысленное положение, потому Что там нередко проходили тайные свидания императора с фаворит­ками.I
214
И уже вскоре последовал высочайший приказ. Сначала Пушкина оформили на службу. Император «высочайше повелеть соизволил: отставного коллежского секретаря Александра Пушкина принять на службу тем же чином и определить его в государственную Коллегию Иностранных дел».
Чуть более через полмесяца Пушкин был произведен в титулярные советники.
Представив жену свету, Пушкин заторопился в Москву. Подходил срок оплаты старого карточного долга. Надо было что-то предприни­мать: или у кого-то перезанять, или просить об отсрочке долга.
До женитьбы частое отсутствие денег не очень заботило Пушкина. Друзей было много, проигрывал часто тоже друзьям. Они отодвига­ли сроки, были уверены, что Пушкин вернет проигранное, рано или поздно, но вернет. Человек чести.
Теперь долги стали тяготить его.
Раньше они совсем не мешали ему работать. Теперь мешали. От­влекали. Не давали сосредоточиться. Он вдруг заметил, что, скажем, на прогулке, вместо обдумывания замысла неотступно думает, где найти деньги, каким образом еще заработать, чтобы хотя бы остано­вить рост долгов, не впадать в новые.
Он даже ловил себя на том, что, порой впадает в панику из-за дол­гов, так как не видит возможности выйти из них.
С друзьями он об этом не говорил, но они и сами видели, что се­мейные расходы оказались ему не по плечу. Что появившаяся задум­чивость, грусть у него именно по этому поводу.
Плохое настроение он и не скрывал. Как-то они были у Карамзи­ных. Пушкин, запустив руки в карманы широких панталон, ходил пе­чальный по гостиной,говоря:
-  Грустно! Тоска!
-  Да почему ж так грустно и тоскливо? - спросил его муж Россет Смирнов.
-  У меня осенью всегда тоска. Тоска по деревне. Как хорошо сей­час в Михайловском! Нигде мне так хорошо не пишется, как осенью в деревне. Что бы нам поехать туда!
-  Так в чем дело? — воскликнул Смирнов. — Поехали вместе, я как раз собираюсь в свое Псковское имение на охоту.
Пушкин что-то хотел возразить, но заговорила Наталья Никола­евна, нервно слушающая разговор мужа со Смирновым, и Пушкин, взглянув на возбужденное лицо Наташи, умолк, давая возможность сказать ей.
-  Восхитительное местопребывание! Слушать завывание ве1 бой часов и вытье волков. Ты с ума сошел! — И она залилась слезами:

215 
Все замерли в недоумении. Это было так неожиданно. Скромни­ца Пушкина, которая, бывало, за весь вечер и слова не произносила, вдруг, хоть и тихим голосом, разразилась публично таким недоволь­ством в адрес мужа.
Все застыли в недоумении.
-  Я пошутил, Таша, - успокаивал Пушкин жену, но она ушла в уголок и продолжала тихо плакать.
-  Она брюхатая, - прошептал Пушкин также недоумевавшему Смирнову, и тот улыбнулся с пониманием.
Наташе тоже теперь часто было грустно, как и Пушкину. Ей очень не хотелось, чтобы Пушкин уезжал. Только поселились в столице. Правда, кое с кем Пушкин ее уже познакомил. Свекровь обещает на­вещать, тетушка Екатерина Ивановна - рядом, но все равно страшно. Как все пойдет? А вдруг ей плохо будет?!
-  Не одна ты, не одна, тетка обещает часто наезжать. Ходить одной тебе незачем. Выезжай только с теткой Екатериной Ивановной. Слу­гу своего Никиту я не беру, за тобой будет присматривать. Всегда мо­жешь на него положиться, отвезет куда надобно. Да и ненадолго я, Ташенька, уезжаю, совсем ненадолго. Как только дела улажу, сразу примчусь...
Когда же Пушкин заговорил о Михайловском - а он уже и с нею делился своей мечтой вдвоем уехать в Михайловское в целях экономии она пришла в ужас, представив, как Пушкин уезжает на охоту, оставив ее в тесном, продуваемом всеми ветрами старом доме, а ей становится плохо, и она умирает...
Мысли о смерти все чаще беспокоили ее. А уж отъезд в глухую деревню, в которую ни один доктор с ними не поедет, - это верная смерть.
О переезде в деревню Пушкин больше не говорил, а в Москву со­брался ехать.
-  Дальше откладывать некуда, зима наступила, по первопутку в санях и быстрее, и дешевле получится, - говорил Пушкин, укладывая саквояж.
Наташа грустила. Напутствовала мужа, чтобы не ходил в Москве по старым своим невестам, чтобы быстрее возвращался.
-  Я мигом, туда-сюда, быстренько дела улажу и - домой.
Чтобы Наташа не скучала, Пушкин перед отъездом договорился с Александром Брюлловым, чтобы тот приходил ежедневно к его жене и писал ее портрет.
Александр Брюллов, старший брат Карла Брюллова, был тоже ху­дожник. Братья вместе стажировались в Италии. Только Александр, изучал там зодчество. И, когда вернулся в Россию, занялся архитек-тУРой.217
216
Но он слыл замечательным рисовальщиком. Сам Карл Брюллов считал брата более талантливым. Малый оперный театр в Петербурге был возведен по проекту Александра Брюллова, и еще много столич­ных зданий.
Но и рисовать он продолжал, оформлял книги в частности, «Домик в Коломне» Пушкина, однако особенно любил рисовать портреты.
Его-то Пушкин и уговорил писать свою Мадонну. И портрет по­лучился потрясающим. Портрет Натальи Николаевны Пушкиной, на­писанный Александром Брюлловым, прославил его на века.