Мы должны были четко представлять себе, как ведет себя каждый ген, каждый фрагмент ДНК баобаба или черепахи, индийской кобры или африканского льва. И для этого нам нужны были клеточки, наши клеточки, нежные комочки пульсирующей жизни. Жора оказался прав, сказав однажды: «Мы лезем со своим желанием знать порядок вещей в промыслах Бога, но нам никогда не выведать правду жизни». Это было сказано давно, но я всегда помнил этот невеселый Жорин тезис. Правда, никогда, до самого последнего времени, не придавал ему значения. Вера в то, что нам впервые удастся ухватить Бога за бороду, жила во мне удивительно долго.
Итак, нам понадобились клеточки. Это радовало: наконец-то я займусь своим делом! Да, нам понадобились точные, можно сказать математические, знания о тех биологических процессах, которые проистекали в клетках и тканях, и в органах, и в целом организме, когда мы подвергали их тем или иным экспериментальным воздействиям. Квантификация, иными словами — количественная оценка состояния внутриклеточных молекулярных процессов или психики человека, стала для нас тем Рубиконом, который предстояло преодолеть. Сколько чего? Вот вопрос вопросов, на который должно найти ответ. Сколько ума, чести, совести, сколько злости и гнева, счастья или любви у Майкла Джексона или Жаклин Кеннеди? Сколько генов добра или долголетия? Как управлять этим «сколько»? Эти вопросы торчали в мозгу, как ножи в сердце, как бревно в глазу, как крик в ухе. Мы, конечно, не провозглашали их вслух, не произносили всуе, мы носили их молча, как носят траурную повязку, не позволяющую думать ни о чем другом, кроме случившейся невосполнимой утраты. Мы, в самом деле, ничего не теряли, но до сих пор ничего и не нашли. Если не считать нашего пациента. Он стал ярким свидетельством того, что мы на правильном пути.
— Честно говоря, — удивлялся Жора, — я до сих пор не верю в твои гены.
Я верил!
— Если бы мы ввели ему вместо генов твоей секвойи мочу белой вороны или яд гюрзы, он бы так же прекрасно сегодня каркал. Хотя его проросшие, как горох, зубы заставляют задуматься.
А я верил!

ГЛАВА 24
Я умолкаю, затем произношу:
— Я рассказываю все так подробно, рассчитывая на твою память и на то, что когда-то это кому-то понадобится, кто-то прочтет твои дорожные записки и пройдет весь наш путь в новых условиях. Я уверен, что другого пути у человечества нет. Нужны лишь благоприятные обстоятельства, новый виток спирали и понимание, осознание того, что спасение человечества в его руках. И воля. И конечно, воля!
Я снова молчу, любуясь тем, как Юля стремительно бегает своими быстрыми пальчиками по клавиатуре.
— Да-да, я слушаю, — говорит она, не отрывая взгляд от экрана, — продолжайте, говорите.
— Если я буду перечислять всех, кому мы дали жизнь, у тебя не хватит бумаги.
— Этой бумаги, — говорит она, кивнув на жужжащий серебристый ноутбук, — достаточно, чтобы написать не только историю Земли, но и всей Вселенной.
Она на секунду умолкает, затем, оторвав взгляд от монитора и заглядывая мне в глаза, словно чего-то опасаясь, произносит:
— Историю пишут победители…
Теперь я улыбаюсь.
— А кто сказал, что мы проиграли? Ведь теперь с нами Сам Бог! И мы, как ты сказала, ютимся в Его ладонях.
— Вы мне вчера так и не ответили: она умерла?
— Для меня — да.
Я рассказываю ей о той, кто не захотел делить со мной…
Она слушает с нескрываемым любопытством. Ей все во мне нравится.
— Как актер вживается в образ героя, мы должны эмпатировать, втиснуться в жизнь изнутри, чтобы видеть ее сосуды и сердце, и легкие, и кишки; мы должны стать ее шестеренками и рычагами, часами и минутами, чтобы секунда за секундой, йота за йотой приближаться к человеческому счастью… Часы жизни. Мы должны стать часовщиками жизни, а не тянуть из нее жилы. Нам нужно хорошенько потрудиться, чтобы жизнь на Земле…
Я произношу общие, по большому счету ничего не значащие фразы. Чтобы она привыкла к моему голосу.
— Мы должны испытывать благоговение перед жизнью, ведь в ее жилах течет и наша кровь.
Вдруг ее робкий вопрос:
— Вы, наверное, очень одиноки?
Ее глаза смотрят на меня, не мигая. Меня снова подозревают в одиночестве.
— Одиночество — это великолепный антураж для творчества, — произношу я. — И даже корм.
Эту фразу я уже говорил не раз. Теперь я любуюсь огромными от удивления глазами своей слушательницы. Она удивлена тем, что я, рассказывая историю собственной жизни, и сам удивляясь ей, называя свою жизнь лишенной всякого смысла.
— Но как же, как же это?..
— Вот так, именно так…
Я снова восхищен красотой ее ног: надо же!..

Мысль о клонировании величайших умов мира не была для нас чуждой. Почему бы нам не вырастить Эйнштейна, Цезаря, Навуходоносора или, скажем, того же Шекспира? Или самого Льва Толстого!
Оставалась неразрешенной проблема получения животворной ДНК из умерших клеток. Скажем, клетки кожи Тутанхамона, Мао Цзэдуна или Пирогова не давали желанных всходов. Подвижки какие-то были, но до победы было еще далеко. Мы пытались это делать и в бане, а потом я пробовал в Москве…
Нам пришлось платить более двадцати тысяч долларов (22,6 тыс.) за зуб Наполеона, проданный с аукциона.
— Вы-ы сду-урели?! — пятил на нас свои рачьи глаза Вит.
А Ирина только молчала, только удивлялась нашему мотовству.
А как мы гонялись за его членом!
— За чьим членом? — спрашивает Лена.
— Наполеона! За членом Наполеона! Ты знаешь эту историю?
— Нет.
— Мы напросились в гости к самому знаменитому коллекционеру Америки, разделявшему наши взгляды на жизнь. Это был профессор Колумбийского университета Джон Латтимер...
— Латтимер? Я слышала...
— Да, это у него среди наиболее интересных экспонатов коллекции находится и залитый кровью воротник Линкольна, и ампула с цианидом Германа Геринга.
— И...
— Да, и член Наполеона.
— Откуда он у него?
— Говорят, его отрезал священник, соборовавший Наполеона, и вот он какими-то путями оказался у Латтимера. Мы, конечно, отколупнули кусочек кожи.
— Вы не могли упустить такой удачи! — Лена разводит руками.
— Так вот...
— Постой... Клонировать Наполеона или Мао Цзэдуна, на худой конец Ленина... Это я еще могу себе представить... Но Шекспира, Леонардо да Винчи?! — недоумевает Лена.
— Ты права: весь мир восстал против клонирования человека. Во всех странах до сих пор принимают запреты. Церковь тоже против…
— Против чего?..

Однажды Жора спросил меня в лоб:
— Слушай, тебе не кажется, что мы просто стучимся не в ту дверь?
Значит, сомнения терзали и Жору! Прошел месяц. Под вечер подъехал наш генерал и потребовал отчет.
— Вы сидите тут на сдобных хлебах, дуете пиво и жрете балык...
Мы молчали. Жора полулежал в своей излюбленной позе — с ляжками на подлокотниках кресла. Он даже век не поднял, когда тот вошел: курил трубку. Я тоже не спорил. Такой тон был в стиле поведения генерала, он понимал, что мы работаем, что называется, на износ, и мы знали, что в конце концов он произнесет свое крепкое кривое слово.
— Этот наш маразматик будет жить или нет?
Вопрос был поставлен колом, и каждый из нас знал, что ответа здесь может быть только два: «да» или «нет». И мы продолжали молчать.
Генерал не любил Bregнева, но эта его нелюбовь никого не интересовала. Была цель, были средства, надо было выполнять свой долг и взятые обязательства. Генерал налил себе коньяку и выпил.
— Что мне ему сказать? Вы же понимаете, что у него сотни шептунов, он никому не верит и мои уговоры подождать еще день или два ему до лампочки...
Мы знали, чем весь этот разговор закончится, поэтому Жора взял на себя смелость сказать:
— Мы готовы...
Генерал на мгновенье умолк, рука его непроизвольно потянулась к кобуре, затем снова к бутылке.
— Нам необходимо следующее, — продолжил Жора и взял трубку в обе руки так, словно собрался вручать ее генералу как саблю. Я знал этот его жест — он принял решение.
На мгновение в комнате воцарилась тишина. Затем генерал произнес:
— Ну?..
— Первое, — сказал Жора и положил трубку на стол, — никто к нему с завтрашнего дня не должен прикасаться.
— К кому? — задал дурацкий вопрос генерал.
Жора выдержал паузу, снова взял трубку и сделал затяжку, медленно выпустил из себя облачко дыма и продолжал:
— Второе...
Я взял сигарету и тоже закурил.
— Второе, — повторил Жора, — его нужно усыпить, в смысле — обездвижить, словом, выкрасть на пару дней, пока мы будем с ним возиться…
Было начало ноября, приближался всенародный праздник, и все, что требовал Жора от генерала, исполнить ему было сложно.
— Хорошо, — сказал, в конце концов, генерал. — Но если...
— Никаких «если», — оборвал его Жора, — теперь я генерал! Ты же…
Генерал умолк, перевел взгляд на Жору, секунду подумал, налил себе снова в стакан. А Жора оседлал своего боевого коня: ему нужно было пропитать генерала чувством его, генерала, огромной вины.
— Ты — не человек, ты — растение, — тихо произнес Жора, глядя генералу прямо в глаза. — Но не кактус, не баобаб и даже не киви. Ты даже не репейник — ты никогда не станешь Хаджи-Муратом! Ты — ползучая зелень, пригодная разве что для корма баранам или для подстилки свиньям. И тебя непременно сожрет какая-нибудь корова…
Я поражался неожиданной смелости Жоры и понимал, что теперь никакие генералы над ним не властны, они для него — просто пыль, да, чердачная пыль, кролики, да, подопытные кролики... Раз уж вы идете ко мне, ползете, как жабы в мою пасть…
Как-то он произнес в сердцах:
— К богатству и власти, к свободе и славе нужно быть всегда готовым. Этому нужно учиться. А ты посмотри на этих держиморд-дармоедов! Разве они способны поделиться славой? А властью, а рублем? Дудки! А ведь щедрость — это первый признак красоты и величия, это вызов вечности. Отдавая частичку себя, ты обретаешь весь мир. Они не способны этого осознать, их кирпичные мозги не впускают в себя подобных мыслей. И вообще запомни: там, у них наверху, только вонь. Быть рядом с ними невыносимо, а прикоснуться к ним — значит провоняться на целый мир.
Я давно заметил, что Жора недолюбливал и был зол на тех, кто так или иначе ограничивал его свободу, но и создавал условия для безбедного существования. Парадокс.
Генерал проглотил Жорины слова, казалось, не обратив на них внимания. Только покраснел, как хорошо проваренный рак.
— Что я должен делать? — спросил он сдержанно.
— Взять жабу возрастом десять тысяч лет, — серьезно начал диктовать Жора, — тысячелетнюю летучую мышь… — генерал уставился на него стеклянными глазами, как на намеренно хамящего людям злого колдуна, но Жора тихо и уверенно продолжал: — высушить и пить порошок с молоком столетней кобылицы.
— Что ты несешь?! — возмутился генерал, не выдержав Жориного поведения, и рука его снова потянулась к кобуре. Какое-то время они ели глазами друг друга. — Гм, гм! — выдавил генерал из себя, и только после этого выпил.
— Он что, болен? — спросил меня генерал, когда Жора вышел.
— На всю свою умную голову, — сказал я.
Иногда Жора давал волю своим чувствам, и тогда доставалось каждому, кто стоял у него поперек дороги. Я молил Бога, чтобы этого не случилось со мной.
И все-таки мы тогда упустили еще один шанс испытать свои липосомы. Ведь достаточно было настоять на своем, сделать нашему клиенту крохотный укол, и мы бы, я в этом уверен, добились очередного успеха. Но уже в тот момент, когда Жора с желваками на скулах произносил свои злые слова, я понял, что никакого укола не будет.
Так, мне казалось, тратилось по пустякам драгоценное время, отведенное нам на земле.

ГЛАВА 11
Накануне праздника мы все-таки встретились с Bregневым, чтобы обсудить перспективы его дальнейшего лечения. Да, мы говорили откровенно и в высокопарном тоне, подчеркивая в своих речах судьбоносность и величие его личности, чтобы разбудить его внутренние резервы. Он слушал и кивал.
Когда речь зашла о возможном бессмертии — вечном существовании в форме клона, Bregнев остановил Жору поднятием своих роскошных бровей и коротко бросил:
— О каком бессмертии ты говоришь?
— Клонирование — это такой способ... — начал объяснять Жора, но Bregнев не слушал его:
— Сколько я еще буду жить?
Он приготовил носовой платок, чтобы промокнуть слезившиеся глаза и безрадостным взглядом уставился на Жору.
— В виде клона — вечно, — просто сказал тот.
Bregнев промокнул глаза, проморгался и, втянув порцию воздуха через ноздри, задал еще один вопрос:
— Ты не все понимаешь, что я говорю?
Тишина продержалась ровно секунду.
— Если вы не умрете, то не будете жить, — смиренно, как Иисус, произнес Жора; и тут вдруг у него на скулах заиграли желваки злости.
— Ты, видимо, не по годам туговат на ухо, — равнодушно констатировал вождь.
— Мы вас мумифицируем.
— Как Ленина? — Bregнев хмыкнул и задержал дыхание.
— Как фараона, — уточнил Жора.
Наш подопечный глубоко вдохнул, улыбнулся и сказал:
— На хрена мне ваше бессмертие? Я просто хочу немного пожить. Мне уже трудно дышать...
Наш последний довод — клонирование — вождь отверг.
— На прошлой неделе под колесами автомобиля, — сказал он, — погиб мой кот, умница и красавец. Это знак. Когда на меня было совершено покушение со стрельбой, он сидел на моих коленях. Две обоймы были выпущены в Берегового. Чтобы знал, как носить мои брови. Тогда кот меня спас. А сейчас — некому…
Все были наслышаны о черном коте, которого подарил Bregневу Далай-лама. Говорили, что вождь нелегко пережил смерть любимца.
— Так что ни хрена у вас не получится, братцы-кролики вы мои, — обреченно заключил он.
— Есть еще один надежный способ, — сказал Жора, — золотой эликсир даосцев в нашей модификации. Вообще-то от смерти уйти нетрудно, гораздо труднее…
Bregнев, скривившись, молчал, Жора тоже ждал. С нами работал китаец Ши-Ханг Ти — представитель Ассоциации верующих даосов. Он знал секрет напитка бессмертия, но разговорить его и вызвать на откровенность нам так и не удалось. Кое-что мы, конечно, у него выведали и, возможно, Жора хотел этим соблазнить Bregнева.
— Ну, — сказал, наконец, вождь, понукая Жору к дальнейшему рассказу.
— В одном из даосских монастырей, — издалека начал Жора, — жил старец Сунь Мин, возраст которого превышал пятьсот лет.
Знаменитые брови Bregнева заметно поползли вверх, он медленно повернул голову и, выпрямившись в спине, свысока посмотрел на говорящего.
— Ну? — повторил он снова.
— Этот Сунь Мин, — продолжал Жора, — долгое время жил на восточных островах вместе с гениями, владевшими секретом этого напитка…
— Не тяни, кхм-кхм, кота за хвост, — сказал Bregнев, привычно покашливая.
— В его состав входит девятьсот девяносто девять ингредиентов….
— Чего входит?
— БАВ, — пояснил Жора, — биологически активных соединений.
— Точно активных?
Жора кивнул.
— Ну?..
— В его состав входят киноварь, мышьяк…
— Ты хочешь отравить меня, как Наполеона?
— В гомеопатических дозах, — пояснил Жора еще раз, — минимум миниморум.
— Скажи по-русски.
— Киноварь, мышьяк, толченый алмаз, сперма девственника, — перечислял Жора, — мумие, ладан, мускус, рог единорога, маточковое молочко…
— И что, эта сперма и рог помогут мне… эта… ну… сам понимаешь…
— Еще как! — сказал Жора. — Кин-тан способен не только…
И тут я услышал от Жоры такой рекламный спич о «золотом эликсире» кин-тан, который не снился ни одной западной фармфирме.
— И все это замешивается на талой воде, добытой с высочайших горных вершин. Нужно только…
— Хорошо, — перебил Жору Bregнев, — давай свою сперму с рогами и алмазами. Попробуем еще и эту кашу, — напоследок он сплюнул. — Я уже столько вашего говна переел, что мне ничего не страшно.
Ильич с минуту постоял в задумчивости, затем подошел к Жоре, обнял его и неожиданно проговорил:
— Не, кхм-кхм, ешь сам свое говно.
— От смерти уйти нетрудно, — повторил Жора, — гораздо труднее…
— Ешь, ешь, — перебил его Bregнев, — кхм, сам, сам…
На этом наш разговор и закончился. Мы ушли от Bregнева не солоно хлебавши.
— Что «гораздо труднее»? — спросил я, когда мы брели к машине.
— Гораздо труднее, — сказал Жора, — уйти от нравственной порчи, вот что!
В тот день Жора был зол, как раненный вепрь, — о него можно было зажигать спички. Я прежде никогда не видел его таким разъяренным.