– Вот это и есть тот самый главный и неуловимый неизвестный свидетель, – сказала я Филатову, когда мы с Груневской вошли к нему в кабинет.
Сергей стоял у стеллажа с книгами и что-то искал. Он повернулся на мой голос, оглядел Ирину с ног до головы,  удивленно вскинул брови и спросил:
– Точно? Так это же девушка.
Потом его взгляд еще раз скользнул по ботинкам свидетельницы. Он усмехнулся и довольно хмыкнул:
– Хм… мда…
    Я разделась, повесила куртку на крючок и предложила Груневской снять пуховик.
– Ирина, ты здесь долго пробудешь, не меньше трех часов, – сразу предупредили мы ее.
Филатов выключил настенное радио, закрыл дверь на замок, чтобы нам никто не мешал, и принялся заполнять протокол. Груневская Ирина Петровна. Тысяча девятьсот девяносто седьмого года рождения. Записав ее личные данные, он приступил к допросу.
–  Расскажите, как все происходило, – попросил Филатов спокойно и почти ласково. На допросах он всегда играет роль доброго следователя. – И давайте, Ирина, начнем с самого начала. С утра вы пришли в техникум, так?
– Так…
Выслушав объяснения о том, как прошел ее обычный учебный день, мы, наконец, добрались до самого важного. Филатов писал медленно, и Груневская делала паузу после каждой фразы.
– Я хотела попросить Дмитрия Валерьевича поставить мне зачет по инженерной графике. Он в прошлом году соглашался, вот и решила еще разок попробовать. Занятия уже закончились, и я пошла в его учебный класс. Дверь была открыта, но Муравского там не оказалось. Мне тяжело ходить по этажам, потому я упорно ждала его у кабинета. Случайно услышала шум. Он шел из комнаты с методическими пособиями. Я подошла и тихонечко приоткрыла дверь… и там это... – Ирина замолчала и, плотно сжав губы, многозначительно посмотрела на Сергея.
– Что это? – не понял он.
– Неужели вам нужно объяснять, что такое «ЭТО»? – поразилась Груневская и поправила очки, пытаясь внимательно рассмотреть человека, не знающего значения данного слова.
– Не надо объяснять, но мы не заполняем протокол такими словами. Подробнее давайте, – вздохнул Филатов и, глядя на меня, покачал головой.
– Муравский стоял спиной к дверям и кто-то еще там был… ну он это делал… ЭТО! – раздраженная его непонятливостью, трясла ладошкой Груневская.
– Сергей, напиши своими словами, – попросила я.
– Вы точно именно ЭТО видели? – спросил Сергей, налегая на значимое слово.
– Да, без сомнения.
– Ладно, напишу – совершал…  а потом? 
– Я прикрыла дверь и стала ждать, когда они закончат, – продолжила Груневская.
– Почему ты не вмешалась?! Почему не закричала и не позвала никого на помощь?! – недоуменно воскликнула я.
– Я думала, так и надо. Я в техникуме насмотрелась на это, меня нисколько не удивило.
Филатов ошарашено уставился на Ирину, часто захлопал ресницами, потом медленно перевел глаза на меня.
– Где именно и когда вы на ЭТО насмотрелись?! – я была не меньше шокирована, чем Сергей. Что за жуткие дела творятся в этом учебном заведении?
– У нас есть актовый зал, он давно не работает. Ремонт все сделать не могут. Я много раз замечала, как иногда девчонки с парнями туда за сцену бегают вместо уроков. Разбрасывают там пустые пакетики...
– Хм… ну и молодежь пошла… – облегченно хмыкнул Филатов. –  Мы в ваши годы себя скромнее вели… А дальше?
– Потом послышался плач, спустя несколько секунд дверь распахнулась и из кабинета выскочила девушка. Тогда я еще не знала ее фамилию, только то, что она с четвертого курса. Налетела на меня и выбила из рук зачетку, развернулась и помчалась в другую сторону. Через мгновение выбежал Муравский и столкнулся со мной. Чуть не упал, так как я в тот момент наклонилась, чтобы книжку поднять. У него было красное лицо, и он сердито выпалил: «Что тебе надо?». Я попросила: «Дмитрий Валерьевич, пожалуйста, поставьте мне зачет последний раз». Муравский выхватил книжку, ручку и расписался. Ничего при этом не спросил у меня. Что-то пробормотал непонятное и пошел в кабинет химии. Я хотела уйти, но глянула на страничку – росписи почти не видно. Ручка плохо писала. Достала из сумки другую и поплелась за ним. Заглянула в «химичку», а там никого. Тут услышала, как вода журчит в лаборантской комнате. Я открыла дверь, а он там над железной раковиной споласкивает… это… свое хозяйство…ну… мужское достоинство…
– Тоже мне… достоинство… – усмехнулась я.
– А мне как писать? – покосился Филатов на меня.
– Как положено, так и пиши. Продолжай, Ирина.
– Да погодите, я не успеваю! – оборвал Сергей.
Груневская подождала, когда Филатов закончит, потом продолжила:      
– Муравский меня увидел, вздрогнул и заорал: «Пошла вон отсюда»! Я закрыла дверь, но осталась ждать в коридоре. Хотела, чтобы он нормально расписался, а то скажет потом, что зачета нет. Дмитрий Валерьевич через некоторое время вышел, а я стояла напротив дверей, и он еще больше разозлился: «Чего тебе надо?! Зачем ты меня преследуешь?!». Я настояла поставить четкую роспись. Он так черканул на листочке, что чуть страницу стержнем не порвал. И ушел куда-то, а вот куда именно я не видела.
– А где ваша зачетка? – махнул подбородком Филатов.
Я вытащила книжицу из своей куртки и подала ему.
– Ага… вижу… вот вторая проглядывает… нервничал значит… – внимательно рассматривал Филатов подпись. – Это все?
– Нет, не все. Я из техникума ушла, а на углу меня Дмитрий Валерьевич догнал. Он уже улыбался и извинился за свое хамство. Поинтересовался, не хотела бы я без всяких проблем у него зачеты получать и экзамены не сдавать. Я не поняла сначала, с чего такая щедрость, наверное, он испугался, что я сплетни начну распускать. А я никогда не сплетничаю - не с кем мне делиться. Я продолжала спокойно идти и молчала, обдумывая ответ. Муравский, видя, что я никак не реагирую, сразу заволновался. И давай мне предлагать – и красный диплом, и на хорошую работу поможет устроиться. Только для этого нужно всего лишь одно – если меня кто-то спросит про этот день, я ничего и никого не видела.
– И ты прельстилась на сладкие посулы, – догадалась я. – Неужели у тебя не возникло ни малейшего подозрения? Ведь не за красивые глаза такие большие подарки полагаются.
– Возникло, конечно, но я согласилась.
– Почему? – удивился Филатов. – Фактически он предложил вам вступить с ним в сговор. Это очень серьезное преступление. Срок – до пяти лет. Вы это понимаете?
По лицу Груневской пробежала серая тень, она опустила глаза и тут же подняла, смотря с вызовом.
– Мне плевать на всех, я ненавижу людей. Кроме матери я никого не люблю. И на Трофимчук наплевать, она мне никто, – Груневская повернулась ко мне: – Вы же своими глазами видели, как они все ко мне относятся. А я не виновата, что родилась с сахарным диабетом. У меня плохая наследственность. Я если и доживу до тридцати, то это уже будет хорошо. Муравский пообещал мне решить проблемы с работой. Одно дело получить специальность, другое дело устроиться. Кто захочет взять к себе больную девушку с третьей группой инвалидности? Это для меня был подарок, ради которого можно пойти на все, лишь бы оставшуюся жизнь прожить по-человечески! Вы спросите у этой Трофимчук: «Знаешь ли ты Груневскую?». Она сразу скажет: «Это Груня-груша, Груня-дылда». Сомневаетесь? Попробуйте. Вам сразу станет ясно, почему мне она по барабану.
«Спрошу», – мысленно пообещала я.
Груневская выплеснув все, что накопилось на душе, покраснела, и у нее затряслись губы. Сергей спохватился и кинулся со стаканом к раковине. Пока она пила мелкими глотками воду, я задумчиво повернулась лицом к окну. Я не испытывала никаких неприязненных чувств к Ирине и нисколько не осуждала за такой поступок. Трудно требовать от человека участия, если он сам ни от кого его не видит. На память пришла наша классная руководительница Антонина Ивановна с ее речью: «Дети! Если вас кто-то оскорбил, не обращайте внимания и будьте всегда выше своего обидчика. Простите его сразу, и тогда он поймет, что поступил неправильно. Ему станет стыдно, он сам искренне попросит у вас прощения». Боже, какой бред она несла. Подростковая жестокость интернациональна, бытует везде, в любой стране, и единого рецепта борьбы с ней до сих пор не существует. Но локально успешно бороться можно. Я помогу Груневской. Любой негодяй прекрасно осознает – те над кем он издевается, имеют право на защиту. Вот с тех парней, что кидали снежки, и начнем...
– Ирина, он звонил вам после того, как его отстранили от занятий? – донесся словно издалека до меня голос Филатова, и я сразу встрепенулась.
– Пару раз с разных телефонов. Узнавал, как идут дела в техникуме, где вы ходите, у кого спрашиваете.
– Вот гад! – не сдержалась я. – Насмехается. Сереж, надо разобраться. По идее он не должен пользоваться средствами связи.
– Разберемся, – пообещал Филатов.
Груневская отрицательно покрутила головой.
– Он не насмехался, совсем наоборот. Я ему сообщила, что вы парня какого-то ищете. Он не на шутку испугался: «Следователь и меня расспрашивал о каком-то парне. Вот не пойму, а почему они тобой не заинтересовались, неужели кто-нибудь еще в тот день на этаже находился?». Я ответила: «Да, действительно кто-то неподалеку проходил». Он минут пять молчал и вздыхал в трубку. Второй раз позвонил, я ему сказала, что парня вы, похоже, так и не нашли. Он, кажется, успокоился.
– Твоя сестренка всех напрочь запутала, – укоризненно произнес Сергей, а Груневская при слове «сестренка» бросила на меня удивленный взгляд.
Я виновато пожала плечами и развела руками.
Филатов на всякий случай отобрал у Груневской сотовый и еще долго записывал всякие подробности, чтобы не пропустить важные мелочи, даже бегал в соседний кабинет за методикой расследования. Только в седьмом часу вечера я отвезла главную свидетельницу домой.
– Плакал мой красный диплом, – грустно сказала она, вылезая из машины.
– Ты бы его в любом случае не получила, Ирина. Я бы на все пошла, лишь бы он там не работал, –  уверила я в ответ.
– Полная жо… – всхлипнула она. С силой захлопнула дверь и, медленно переваливаясь, направилась в свой подъезд.
– Ира, подожди! – крикнула я и выскочила из машины.
 Я подошла к ней и подала маленькую визитку с номером своего сотового телефона.
– Закончишь технарь, придешь ко мне в пятый опорный или позвонишь. Я попробую помочь тебе. Пойми только одно – на несчастьях других себе счастье не построишь.
– Хорошо, спасибо, – ответила она и положила бумажку в карман.
Уезжая, я заметила в зеркале заднего вида, что она печально смотрит мне вслед. Интересно, о чем она думала в тот момент? О том, что мы отняли у нее мечту?

Я вернулась назад в ГУВД. Прежде чем подняться к Филатову, отчиталась перед начальником отдела участковых Колпиным. Хотела сделать это побыстрее, но он меня остановил.
– Касаткина, не торопитесь.
– Что-то не так?
– Вы сегодня за целый день только в Борисовку съездили? Ни хрена не работаете. А в этом месяце у вас недобор по мелким хулиганам. Так что, прежде чем отправиться домой на отдых, давайте-ка с Даниловым пробегитесь по району и принесите мне четыре протокола.
– А можно завтра?
– Нет! Сегодня! До часу ночи я буду ждать вас с результатами. Иначе за март премии никому не видать! – рассердился он.
– Я сегодня главную свидетельницу, наконец, отыскала по факту изнасилования студентки. Она уже дала все интересующие нас показания. Так что материалы скоро отправятся в суд.
Колпин заметно смягчился.
– Ну так это замечательная новость! Показатели раскрываемости по тяжким преступлениям нам тоже нужны. А рапорт где?
– Хотела завтра составить, но если срочно, то могу сейчас.
– Не кормите меня завтраками. Сейчас!
Я тут же при нем настрочила краткий отчет о проделанных мероприятиях в техникуме. Колпин, получив лист, пробежался глазами и недоуменно спросил:
– А старший сержант Самойлова что тут делает? Я не слышал, чтобы ее к нам переводили.
– Она в свободное время нам с Меркушевой помогала.
– Знаешь, ни к чему упоминать тут частных детективов. Убирайте ее к чертям и переделывайте рапорт  заново.
– Я ничего не буду переписывать! Полицейский он всегда полицейский. В отпуске, после работы, да хоть на больничной койке – он всегда на службе, – мгновенно встала на дыбы я.
Колпин удивленно несколько секунд смотрел мне прямо в глаза. Я знала, он терпеть не может, когда с ним спорят. Но я всего лишь озвучила известную истину. Он улыбнулся и сказал:
– Вот чем вы мне нравитесь –  за словом никогда в карман не полезете. Далеко пойдете.
 Колпин аккуратно положил мой рапорт в свою папку и приказал:
– Завтра тогда постараетесь и будьте любезны шесть протоколов мне вечером на стол.
Для красноречивости Колпин даже хлопнул ладошкой по столешнице.
– Говорили же четыре! – возмутилась я.
– Вы наверно не расслышали. Вас там сколько участковых в опорном? Трое? Вот с каждого по два. Касаткина, не зарывайтесь, как положено отвечать командиру?!
– Есть явиться завтра с шестью протоколами!
– Вот так! Можете быть свободной.
«Зануда и солдафон», – обругала я его про себя беззлобно. Я давно привыкла к служебным порядкам, и находиться в подчиненном положении мне уже не так в тягость, как в начале службы. Если вас будут уверять, что никакого плана в полиции не существует – не верьте. Он всегда был и будет. Как еще отчитываться перед общественностью за наш труд? В принципе шесть протоколов это немного, если хулиганов не найдем, вполне подойдут курильщики, дымящие на остановках и возле подъездов. Неожиданно вспомнила, что забыла выполнить задание – выяснить, кто избил Потапова. Вот черт, придется завтра ранним утром ехать к нему.

Я поднялась на два этажа выше – опять к Филатову. Материалы дела проверит Следственный комитет, потому сейчас нужно все привести в порядок и подшить, как положено. Сергей наметил назавтра провести очную ставку Груневской и Муравского. Будет ли преподаватель отпираться до конца или сознается? Хотелось бы знать… Раздался стук в дверь, и в кабинет заглянул майор Ельников.
– Ха-х… женскому батальону «палочек» не хватает? Сидите допоздна – хотите раскрытие заработать? – издал он смешок, завидев меня вместе с Филатовым. 
«Палок», то есть отметок о моем участии в раскрытии преступлений, мне действительно не хватало, за что я регулярно получала «по шее» от начальства, но вот почему я здесь объяснять каждому пошляку не хотелось. 
– Да, боремся с душегубами, ворами и мошенниками, – ответил за меня в шутку Сергей.
Ельников весело хихикнул, подмигнул мне как заправский бабник и ушел. Хоть он и Караваев как два сапога пара, но к Ельникову я питаю самые неприязненные чувства.  В каждом коллективе существуют свои интриганы, которые ради забавы любят сталкивать всех лбами. После инцидента с Балаковым мне донесли его нелестные слова: «Касаткина в больнице? Знаю такую. Еще сопля зеленая, а уже ведет себя так, будто ей больше других надо. За что боролась, на то и напоролась». 
В начале одиннадцатого вечера позвонила Лена.
– Ты почему не едешь? Обещала всегда быть рядом, – сказала она обиженно. – Я же говорила тебе – мне страшно одной добираться поздним вечером.
– Жди и никуда не уходи, собираюсь и мчусь, я еще в отделе.
Я накинула куртку, посмотрела на Сергея и у меня непроизвольно скатилась слеза.
– Ты чего, Лиль? – удивленно вскинул бровь Филатов.
– Многодневное напряжение спало, и я чувствую себя куклой из кукольного театра, которой руку вынули, – пожаловалась я.
– Вымоталась, значит. Может коньячку в стаканчик плеснуть тебе? – посочувствовал он и потянулся к сейфу.– Отмякнешь.
– Не хочу. Мне еще ехать надо.
– А как ты свидетеля вычислила?  Кто-то навел? – поинтересовался он.
– Нет, я сама нашла. Знаешь, бывает такое: решаешь уравнение, но ничего не получается. Думаешь, пишешь… хорошо, если тебе на все действия только школьной доски не хватило. А могло бы и всей жизни. И все из-за того, что изначально задано неверное условие, у которого нет правильного решения.
– Лиль, давай проще, я в математике дуб дубом.
– Проще? Кончились мальчики, остались кто?
– Девочки?
– Да, девочки. Покамест, Сергей, я поехала, а то меня ждут.
– Стой, а если бы снег растаял, и на Груневской оказалась бы другая обувь? Что тогда? 
Я не нашлась, что ответить. Пожала плечами, прощально махнула рукой и со всех ног побежала к  лестнице. Перед Леной уже жутко неудобно.
Все-таки зерно истины в гипотезе Николая Дубовицкого есть. Сколько раз я встречала Груневскую в технаре на переменах? Да раз десять точно, и ни разу не задумалась, что она именно та, кого мы ищем. И подсказку вчера получила – слова Вовы: «Это не заяц, а зайчиха...». А вот как научиться понимать это? Может, случайное совпадение? Да кто знает…

Моя подопечная стояла на крыльце техникума и прыгала от холода словно синица, пытаясь согреться. Днем оттепель, а к ночи все равно холодает.
– Б-р-р-р, я почти сорок минут жду. То внутрь зайду, то обратно вылезу, все тебя выглядываю. Нас сегодня на двадцать минут раньше отпустили, –  бормотала она, стуча зубами, и, усевшись в машину, сразу протянула ладошки к печке.
– Прошу прощения, задержалась, – устало произнесла я.
– Раз приехала, значит неактуально. Я не злюсь. Вижу, ты какая-то сегодня не такая… а поняла – ты же в форме.
– Может быть. Честно говоря, я натурально как выжатый лимон. Скажу тебе новость – не было никакого парня у дверей четырнадцатого февраля. Это – сверхточно и сомнению не подлежит, – произнесла я, ожидая, какой эффект произведут мои слова.
Лена повернулась ко мне с широко раскрытыми от потрясения глазами и стала хватать воздух ртом.
– Как так? Ты что думаешь, я обманула всех? – вымолвила она с трудом. – Или он мне вправду примерещился? 
– Не мальчик это, а девочка. Ирина Груневская. Ты ведь ее знаешь? 
– Груневская?! О, мамочки! Конечно, знаю, это…
«Груня-дылда, Груня-дура» – но этого не прозвучало.
– …несчастная девушка с механического факультета, над ней постоянно мальчишки издевались, особенно с первого  курса. А я как-то и не подумала, что это она могла там стоять.
Я мысленно произнесла в адрес несчастной и ненавидящей всех Груневской: «Ты не права, Ирина. В мире есть еще много людей, способных на сочувствие». На меня что-то нахлынуло, и я притянула Лену в объятья и крепко прижала к себе.
– Это, можно сказать, почти победа! Главная свидетельница у нас в руках! – радовалась я.
– Интересно, а как ты нашла? – продолжала удивляться Лена.
– По ботинкам… что-то в голове сработало… Я так счастлива. Наверное, скоро все закончится. Груневская дала показания. Материалы дела проверят и оформят в суд. Пару-тройку месяцев на всякие досудебные разбирательства и ты полностью свободна. Сможешь спокойно вернуться домой.
– А что она вам сообщила? – с напряжением в голосе сказала Лена.
– Сейчас не важно. Смотаемся на полчасика в какое-нибудь кафе? У меня сегодня особый праздничный настрой, – предложила я.
– Нет, туда я не хочу, – ответила она и резко отодвинулась от меня. – Валентина Семеновна очень просила, чтобы мы нигде не задерживались. Поехали!
– Как скажешь, – вздохнула я и включила коробку передач. – Она  тебе часто докучает?
– В большую перемену. Тебе ведь все время некогда, минутки для матери не найдешь, а ей хочется тогда со мной поговорить. Когда я дома, она и с работы звонит.
– Я бы с ума сошла. Иной раз такая кутерьма стоит вокруг, а она спрашивает в неподходящий момент – что варить: щи или харчо? Не достала еще? – улыбнулась я.
– Нет, спросит – все ли у меня нормально, хорошо ли себя чувствую, пожелает удачи и кладет трубку. У тебя хорошая мама.
Задним ходом я вывела машину со двора и, выкрутив руль, тронулась вперед к выезду на шоссе. Вынырнула на проспект и помчалась по прямой дороге. Удачно попала в режим «зеленой улицы» светофоров и летела, не останавливаясь на перекрестках. Лена, не поворачиваясь ко мне, поинтересовалась:
– Лиль, можно кое-что узнать? Я в техникум собиралась, а Валентина Семеновна как-то необычно посмотрела на меня и сказала: «Когда-то и у моей Лилечки был такой же звонкий голосочек». Я ей: «А что произошло? Почему сейчас другой?». Она так горестно махнула рукой и ушла на кухню. О чем это она?
– Так я в полицию пошла, а не брали туда с высоким голосом, там нужен мощный, командный. Я обратилась в клинику и мне сделали операцию. Видела у меня под подбородком тонкие белые полосы? – попыталась я отшутиться с серьезным видом.
Как ни странно, но Лена поверила мне.
– Ради работы? Я бы не пошла на такие жертвы… с другой стороны, многие сейчас делают себе всякие операции: губы, задницы… Хотя, зачем я обсуждаю, разве это мое дело? Не мне судить.
– Как учеба сегодня? – спросила я, стараясь быстрее сменить неприятную тему.
– Нормально, что там может быть интересного? – ответила она немного раздраженно и отвернулась к окну.
– Лен, у меня есть подозрение, что тебя что-то мучает. Ты дерганая и холодная какая-то. 
– Да, но мы поговорим об этом позже, когда ты форму снимешь. Я не смогу тебе сейчас всего объяснить. Скажу одно. Ты утром старый блокнот оставила на тумбочке. Извини за любопытство, я пошарилась в нем и на предпоследней странице нашла запись: «Лена Мишина, 3-й детский дом. Улица Ярославская». Я сразу поняла, кто это. Та самая маленькая девочка, про которую ты мне рассказывала. Моя тезка оказывается.
– Да закрутилась и забыла сказать тебе, что нашла адрес Венерочки. Голова другим забита. Почти все время твоим делом занималась. Теперь можно будет съездить к ней.
– Я решила не тянуть резину, взяла деньги, что ты мне оставляла, и поехала проведать ее. Не стала заморачиваться с подарком. Набрала большой пакет конфет и шоколадок, нашла ее группу и отдала воспитательнице. Пусть все ребятишки радуются. Саму девочку я не видела и у воспитательницы ничего не спрашивала.
– Почему?! – страшно расстроилась я. – Думала, ты расскажешь, как ей там живется. Ну почему ты не подошла к Венерочке?!
– Хочешь знать, почему? – голос Лены стал непривычно злым, при этом она нервно крутила головой, глядя то в мою сторону, то в боковое стекло.
 Линия ее маленького рта изогнулась в незнакомой мне гримасе. Я никак не могла сообразить, что сейчас происходит, только чуть кивнула головой в ответ.
– Да потому что ты дите! Глупое-преглупое дите в погонах! Даже не представляешь, что ты натворила! – неожиданно в сердцах выпалила она и посмотрела на меня тем взглядом, каким смотрят на людей, совершивших преступление в отношении близкого человека.
     Я окончательно растерялась и резко затормозила. Автомобиль сразу занесло. Шлепнувшись боковинами колес о бордюр, он остановился.
    – Что я натворила?! – перепугалась я.
    – Завтра же с утра отвези меня с вещами домой! Не надо было мне уезжать из дома. Ты сделала еще хуже!
    – Леночка, объясни, я ничего не понимаю! – чуть не взмолилась я. 
Меня начала бить нервная дрожь, словно произошло что-то непоправимо ужасное. Почему она так смотрела на меня? Навалилась паника: во что же это я вляпалась?

    – Зачем спасать из полыньи тонущую бездомную собаку, если ты не знаешь, куда ее потом девать? – спросила Лена.
    – Возможно, и вправду я неимоверно глупа, но до меня не доходит, – произнесла я жалобно.
    – Я поверила тебе, когда ты у меня дома плела про какую-то программу защиты потерпевших. А ты просто забрала меня и ввела в свою семью. Нельзя так делать. Нельзя! Ты и Валентина Семеновна меня жалели. Вы относились ко мне по-доброму. Словно я тебе родная младшая сестра, а она мне мать. У меня такого в семье никогда не было, и я прожила все эти дни у вас в условиях нормальных человеческих отношений. Да, именно нормальных. А то, что вы там с мамой иногда ругаетесь, это пустяк, в ваших ссорах нет ненависти. Я к вам стала привязываться, но рано или поздно придется расставаться. Ты помчишься ловить очередного Муравского, а на мое место приведешь другую несчастную девушку. А я вернусь домой с такой болью, что… – тут  Лена не смогла договорить, вытащила платок и стала вытирать катившиеся из глаз слезы.
    Вот тебе на… В моей груди появился жесткий комок, и я не смогла ничего ответить. Вытерев слезы, Лена продолжила:
    – А по поводу Венерочки… Тебе жаль маленькую девочку, но боишься с ней увидеться. Потому что, после того как уйдешь от нее, она может побежать за тобой, и тогда ты никогда больше не сможешь спать спокойно. Поэтому и я не стала с ней встречаться. Надеюсь, ты меня поняла? Отвези меня лучше прямо сейчас домой, пока не зашло слишком далеко. И все закончим…
    В салоне повисла тишина, только еле слышный звук моторчика печки нарушал наше молчание. Меня до глубины души потрясло то, что я сейчас услышала. Я и в самом деле не думала, что такое возможно. Мне казалось, если бы я случайно попала в другую семью, то всегда стремилась бы назад… в родной дом...  к маме… Когда я предложила Лене переехать к себе, мне и в голову не приходило, что у нее к нам может возникнуть чувство привязанности. В этот миг я вспомнила,  как она смотрела на меня счастливым взглядом, когда я назвала ее сестренкой. Ей всю жизнь действительно не хватало родной души рядом, и она поверила, что такой могу быть я…
    Мимо нас слишком близко пронесся лихач и в окно громко хлопнулись комья снежной каши. Я вышла из оцепенения, открыла дверь и подошла к машине с другой стороны. Вытащила поникшую Лену из салона, распахнула свою куртку и крепко обняла ее. 
– Я тебя поняла, прости, Лен. Ты сказала правду – я действительно глупое дите. Когда я к тебе ехала в первый день, у меня было только одно искреннее желание – помочь. Я даже не представляла, что такое может случиться. Я к тебе тоже привыкла, и ты останешься с нами, будем продолжать программу до бесконечности. Мы взрослые люди и сами все решим. А про Венерочку и собаку ты хорошо сказала… прости…
Ленины ладошки скользнули за мою спину, и мы прижались друг к другу еще крепче. Теплая волна необъяснимого чувства заполнила меня до макушки, и стало жарко. Лена, я не сомневалась, ощущала то же самое. Не знаю, сколько бы мы времени так стояли, но нам помешали.
    – Смотрите, смотрите – бабы обжимаются… ага, одна-то мент… прикольная картинка… – услышала я за спиной и повернулась.
    На тротуаре в свете фонаря стояли трое подростков лет пятнадцати-шестнадцати и, бесстыже ухмыляясь, пялились нас.
    – Не бабы, а женщины. И что тут такого? – сказала я.
    – А зачем вы обнимаетесь? Нам просто интересно. Вы случайно не розовенькие? – захихикали они.
    – Это женская дружба, болваны! – высунулась из-за меня Лена.
    – Тогда все понятно! – захохотали  они на всю улицу и пошли дальше.

    Из моего кармана раздалась мелодия. Это моя мама начала беспокоиться. Высказала нам сразу обоим насчет эгоизма и бессердечности. К тому же ей надоело по двадцать раз разогревать ужин. Мы уселись в машину и уехали домой.

окончание следует