Младший брат учился в Ленинграде, перед войной он женился и для помощи молодой городской жене, привез  в город сестру, Клаву.Большой город был чужд всей ее сути, требовавшей простора тундры.
Попав в большой город в сорок лет, Клава была подвержена частым приступам тоски. Тогда по квартире разносилось ее протяжное пение и звуки хомуса. Брат, брал ее за руку и вел в кинозал  Дворца  Культуры.
Отрадой для ее души был запах моря, кино, и зоосад.
Диковинки  разных стран удивили чукотскую женщину, но сердце ее встрепенулось только у вольеров с оленями. Олешки, свои, родные. И хоть на табличке и было написано, что это  олени из Лапландии, Клава разговаривала с оленями по корякски, и они казалось, ее понимали.
Брат болел, пока он был в городе, она поила его тюленьим жиром, он оживал. Но потом снова командировки, и он возвращался худым и кашляющим кровью.
 Перед войной брат сгорел от скоротечной чахотки,  а молодая сноха уехала на курорт.
Квартира была по ленинградским меркам небольшая, всего четыре комнаты. Две занимал брат, еще две какой-то ответственный работник .Сам дома бывал редко, жена его Гликерия Павловна занималась исключительно собой и  своим здоровьем. Когда в городе была объявлена эвакуация, она,  не дожидаясь мужа, уехала. При отъезде ,она подарила Клаве  поношенную котиковую шубу.
«Мадам», так Клава звала соседку, верещала не переставая: «Клава, только никого не пускайте, по приезде, мы непременно отблагодарим. Вот возьмите котиковую шубку, Мимочке она уже мала, так вот, мы вам ее дарим, только сберегите квартиру и имущество».
Клава гладила черную блестящую шкуру и вспоминала, как на ее родине мужчины, охотились на глупого и красивого зверя. 
-Смешная ,однако ,ведь ученая, а не за жизнь свою боится ,а за тряпки.
Оставшись  в городе никому ненужной, Клава пошла и попросилась работать в зоосад. Конечно, она попросилась  к оленям.
Она стала чистить клетки. Маленькая, смуглая, на чуть кривоватых ногах, она казалось, успевала везде. И за  гордыми олешками, и за степенными  верблюдами, и  упрямыми осликами. Она привыкла чаще разговаривать  со зверями, чем с людьми.
Впервые месяцы она со всеми отважно под бомбежками собирала овощи, желуди, косила серпом в городе траву, только бы ее олешки выжили. Налеты случались все чаще. А когда в вольер попала бомба,и  олень Гоша, был ранен, она сама перевязывала его, выхаживала, подкармливала хлебом. Гладила  оленя по серо-бурой шерсти и пела свои, северные песни.
Только выходила их, но тут новая бомбежка, и олени погибли, и тигрята с бизонами тоже.
Одинокая старушка из соседнего подъезда, объяснила ей для чего карточки, и первое время брала ее  с собой их отоваривать. Потом Клава уже делала это одна ,старушка не дотянула даже до зимы.
Хлеб Клава не очень любила, крупу тоже. Она нашла у брата удочки и ходила на Мойку ловить рыбу, вялила ее на балконе. Ездила на трамвае в пригородные парки, собирала и сушила грибы, чтобы побаловать олешков.
А потом в город пришла зима. Река замерзла, на  лед залива  Клаву не пускали артиллеристы.  Спасала пришедшая прямо перед войной посылка от родни: рыба-юкола, вяленая  оленина, и  во фляжке  тюлений жир.
Она снова надела свой национальный костюм. Стесняться было некого, народу в городе было все меньше. Лютые морозы и голод уносили тысячи жизней. Много трупов лежало просто в сугробах по несколько дней.
Пункт, где отоваривались карточки, перенесли еще дальше от ее дома. И Клава достала лыжи. Лица людей были хмурыми, уставшими, но когда они видели толи женщину, тои подростка в меховой рубашке, на коротких широких лыжах, лица их невольно оживали.
Буржуйку она выменяла, на  колечко снохи, у знакомого дворника, тот их делал с сыном, и менял на золото, а потом сына забрали в ополчение, где они погиб в первую  неделю. Дворник запил, пока мог ходить, менял на рынке золото на самогон. К зиме  уже ходить не мог, так и замерз, пытаясь выползти  из подвала, где жил.
 Если бы Клаве сказали, что за шубу котика она может выручить полбуханки черного хлеба, она бы очень удивилась. Женщина просто увидела объявление на стене, что принимаются теплые вещи для Красной Армии, отнесла котиковую шубу, и шубу снохи тоже. Не хватило только  душевных сил, сдать  полушубок брата.
Военный, с  левым пустым рукавом принимавший вещи, пожал Клаве руку и  сказал про какую- то сознательность. Клава поняла, что он рад такой хорошей шкуре и добавила еще и меховые рукавицы, дома у нее были такие же, но новые. Тело ее стало поджарым, как  подростка, она обмазала кожу тюленьим жиром, надела  меховую рубаху с капюшоном-гагагля,  мехом к телу, сверху кухлянку мехом наружу.
Иногда позволяла себя порадовать, настругав оленины, она долго сосала ее, с наслаждением ощущая терпкий, сладкий  привкус мяса, знакомого с детства.
Из зоосада ей  доверили взять домой черепах, Клару и Вильгельма  8.
Клара, была непривередлива в еде, единственным проявлением ее  характера, был отказ размножаться в неволе. Вильгельм восьмой, был похож на Клавиного мужа, лентяя и пьяницу. Имя Вильгельм женщина даже произнести не могла, потому звала  самца черепахи, просто Венька, как бывшего мужа. 
Черепаху  Клару она держала сначала в старых газетах, потом, когда газеты были стоплены, она боясь ее простудить , уложила себе за пазуху.Веньку, тот толи был жив, толи нет, она просто распоров подушку, положила  внутрь.
 Черепаха, согревшись, царапая женщине кожу, выбиралась из-за пазухи. Высовывала голову. Клава всматривалась в  полу прикрытые веками глаза животного, казалось, что вот она, такая же, морщинистая и старая. И, что уснет она в одну из ночей, никому не нужная. 
Однажды женщина шла от Невы  с бидончиком воды, до дома оставалось всего ничего, когда кто-то сзади больно дернул ее за капюшон, а потом еще и толкнул в сугроб. Сквозь пелену снегопада она увидела, как один, взрослый сутулый, убегает, а другой маленький, с нее ростом, остановился, и с любопытством смотрит на ее наряд.
Клава встала, и наконец-то разглядела  случайного прохожего. Это оказался мальчишка, такой же черноглазый, как и мальчишки в ее стойбище. Нос пуговкой, шапка ушанка и дырявая, с кусочками обгорелой ваты, телогрейка.
Они помолчали, и Клава  еле оторвав уже примерзший бидон от снега, снова повернула к реке.
-Ты где живешь?- спросил мальчишка.
-Однако недалеко.
-Улица, какая?
- Здесь, на Введенской.
-А, ну ладно, давай бидон, осьмушку дашь, если я бидон тебе принесу.
Клаве стало, сначала обидно, мог бы и так помочь, но потом она посмотрела на обтянутое бледной кожей лицо подростка, и  просто кивнула, в знак согласия. 
Дверь женщина не запирала, мальчишка вошел и увидел, как на полу на стопке одеял сидит толи старушка, толи девочка с косичками. Чудное существо, закрыв глаза, раскачивается из стороны в сторону. В квартире заунывно пел хомуз. Но больше музыки мальчика обрадовала черепаха.
-Эй, слышишь, у меня соль есть, сварим эту штуковину. Только вот панцирь надо топором разрубить.- И мальчишка, вытащил из - за ремня, маленький топорик. 
Клава очнулась и успела перехватить руку. Черепаха Клара, словно чувствуя угрозу, поползла под  ворох одеял.
-Ты кушать хочешь?
-А, то!
-Это трогать нельзя, государство.
Мальчишка ничего не понял.
Клаве трудно было ему объяснить речь директора о «государственном имуществе».
-Однако убьешь, тюрьма будет.- Коротко пояснила женщина.
-Ну, ты даешь, они же все равно замерзнут, надо есть, пока не падаль.
Женщина порылась и вытащила из-под кровати рыбку.
-Вот юколу пососи ,очень жирная ,голод уйдет, а Клару  нельзя.
Мальчишка попробовал рыбку, и глаза его восхищенно загорелись.
Клава же пощупала, ватник парнишки и поцокола языком, пошла и из коридора, принесла  полушубок брата.
Он пришелся мальчишке впору.
-Ты чей? – спросила она, когда  уже  пили кипяток.
-Ничей, я с детдома убежал в мореходку. Воевать хотел, не взяли. Потом к минометчикам прибился.
Он не стал рассказывать, как в их блиндаж попал фугас, и его Витьку отбросило взрывной волной наверх. Он был у самого входа, а все остальные восемь человек, остались в братской могиле. Он ждал прихода наших, но рубеж уже был сдан. Витьке опять повезло, он успел  выйти из окружения с беженцами,правда попал в город, уже оказавшейся в кольце блокады.
Так они и стали жить вдвоем. Витька часто пропал, иногда приносил мороженую картошку, иногда воробьев. Но чаще всего он был добытчиком дров, на них у него был особый нюх.
Вильгельма или Веню они все- таки сварили.
Клава рассудила просто: почему люди должны помирать, а такой вот ленивый, пусть даже  он, госимущество, жить.
-Я им вместо него олешка подарю, у моих в тундре, много олешков ходит.
Продуктовой карточки у Витьки не было. Клава навязала носков, пригодились кофты соседки, взяла ее же шаль и пошла в пункт приема, к однорукому военному. Но пункт был закрыт, в очереди за хлебом никто не слушал Клавиных вопросов о начальниках.
Витька в силу своего возраста не разбирался в вопросах власти. Так и жили они, на одну Клавину карточку и Витькины промыслы.
В соседнем доме, девочки из санбатальона наладили, детский сад.
Ходили по квартирам и искали детей, Клаву они сначала не хотели пускать к детям, за ее темно-медное лицо. Думали ,что у нее желтуха. Она смогла их убедить, что здорова.
Клава, несмотря на ворчанье и несогласие Витьки принесла в садик детям, оленины, она долго ее варила, по комнате пополз мясной дух. Дети под ворохами одеял зашевелилась, ходячие потянулись к буржуйке.
Один только рыжий мальчик, его Клава, про себя звала Огоньком, лежал, равнодушно глядя  в закопченный потолок.
Самое страшное, когда ребенок не реагирует даже на еду. Лежит такой вот комочек, с глазами, устремленными в никуда, и все в отчаянии понимают, все это конец. Не выживет.
Клава присела на кровать к малышу, и вытащила из-за пазухи Клару, подышала в панцирь. Черепаха высунула голову, и Огонек ожил. В самой глубине серых глаз засверкала искорка. Ребенок вытащил из- под одела руку, и погладил морщинистый панцирь.
Это было прощание Клары с этим миром. Больше черепаха не двигалась, и не прятала голову. Клаве пришлось сказать детям, что черепаха ушла спать в нору, на всю зиму. Такой вот у них, у  черепах, закон жизни.
Когда лед стал на Ладоге достаточно толстым, детский сад погрузили на грузовики, и увезли  на большую землю, по Дороге Жизни.
При прощании,шмыгая  носом, Огонек, все спрашивал: «Клава, ты приедешь, приедешь к нам?»
«Куда же я поеду, надо Клару найти, в зоосад отнести, да ждут меня там, скоро весна, огороды надо сажать. Вы возвращайтесь, - шептала та, осипшим от волнения голосом.- Я буду ждать. Я и  Ленинград». 
Все ждали весну. И взрослые и дети. Очень уж страшной и длинной она была - эта зима 41-42 года. 
Уехал детский дом, Витька опять сбежал и не уехал из города.
-Ниче, уже скоро лето, проживем. 
Клава достала из-под кровати шкатулку и отдала мальчишке.
Тот достал из шкатулки , блестящие колечки  Клавиной снохи , и спросил: «Твое?»
-Мое. – Твердо сказала Клава.
 На толкучке к ним сразу подошел сутулый, красномордый мужик.
-Ржавье? – непонятно, поинтересовался он у Витьки.
-Да
-Чистое?
-Конечно, вот тетка моя, Клава, носила в молодости.
Мужик хмыкнул и дал за никчемные блестяшки полбулки хлеба, три луковицы, и даже кулечек соевых конфет. Потом отозвал Витьку в сторону и о чем - то с ним пошептался. Клаве он не понравился. Глаз плохой и запах ,как от мужа бывшего, лука и самогона
Когда они вернулись домой, Витька поставил чайник на буржуйку и весело засмеявшись, сказал: «Сейчас торт будем есть!»
Клава вспомнила, что такое торт. Большой Елисеевский магазин, брат и сноха показывают ей, где можно покупать красную икру и шоколадные конфеты. Там и торт они купили. Торт был жирный, сладкий, и потом Клаву полночи тошнило.
Витькин торт был вкуснее  намного, тонкий ломтик хлеба, и конфетка сверху. Кипяток приятно согревал живот.
Утром она увидела, что двери соседской комнаты открыта, внутри был беспорядок и на полу валялись, какие- то чулки, сумочки.
А  Витька исчез, Клава выходила из подъезда, вдыхая влажный весенний   воздух, громко кричала: «Витька, Витька!»
Так и пропал Витька. Клава грозила городу желтым сухоньким кулачком и, кусая обветренные губы, плакала тихо и без слез.
Потом  пришли какие- то женщины и позвали шить рукавицы и ушанки, в бывшем детском саду. Управляться машинкой она не умела, но очень ловко владела  иглой. Из взятых из дома одеял, она кроила и сшивала такие рукавицы, что шов был крепче и лучше, даже чем на машинке. Сидели в  подвале, не виде солнца. И она потеряла счет времени.
Потом в один  день ей приснились,  Витька и Огонек, они шли  по цветущей весенней тундре, все вместе. Клава  очнулась и   ужасно испугалась. А вдруг Витька вернулся, а дома не топлено, карточек у него нет, а она Клава, сухарика даже мальчишке не оставила.  Отпросившись у бригадира, женщина отравилась домой. Улицы без снега стали неузнаваемыми, Клава долго плутала среди развалин, пока нашла свой дом. Он был цел, квартира пуста. Она упала в на кровать и уснула. Спала долго, до ломоты в костях. 
Разбудил ее топот сапог и звериный стон.
В комнату к ней, ворвался Витька, и мужик с барахолки,тот самый сутулый. Взрослый был ранен, Витька, улыбнулся Клаве железным зубом, старившим его юное лицо, и прошептал: «Тетка не выдай».
Сутулый, держался руками за живот, на пол сквозь пальцы капала кровь, Витька затолкал подельника в кладовку и, схватив Клавины рукавицы, стал затирать кровь на полу.
В подъезде снова затопали сапоги. В дверь застучали прикладом, и в квартиру зашел патруль.
Старший патрульный, был, не намного, старше Витьки.
Такой беленький, чистенький мальчик.
Мальчик – патрульный шагнул к кладовке.
Клаве вспомнился  взгляд глаз сутулого, так смотрят собаки и песцы, когда их одолевает бешенство. В них нет страха и жалости.
Клава закричала, и  успела заслонить собой юного милиционера от финки бандита. Хорошо, что это был короткий нож, мех кухлянки защитил женщину. Раздался сухой выстрел и бандит упал.
«Тетенька, тетенька.- Закричал Витька. - Не умирай».
Потом его увели, он долго оглядывался, и Клаве долго снились его заплаканные, черные глаза.
Она пошла к бригадиру, и та отвела ее в отделение  милиции. Витьку отдали Клаве  на поруки. Он  научился ремонтировать сначала машинки, потом ушел на завод и там стал мастером. Любые станки слушались его рук.
А весной он пришел и принес Клаве свою рабочую карточку.
А она снова ушла в зоопарк, работы было много: распахивать все свободные места в зоосаде, садить огороды. И хоть черепаха Клара так и не проснулась, и олешков в зоопарке не было. Клава была счастлива, видя, как приходят изможденные ленинградцы в зоосад. Город выжил,  и она, как и  вся страна, верила: Ленинград будет жить!!!
«Удивительно, однако Ленинградский зоопарк закрывался только зимой 41-42-х гг. Уже весной обессиленные сотрудники расчищали дорожки и чинили вольеры, чтобы летом пустить первых посетителей. Выставлялись 162 животных. За лето на них пришло посмотреть около 7400 ленинградцев, что доказывало необходимость такого мирного учреждения в те страшные годы»