Начало книги здесь: http://nerlin.ru/publ....-0-5791

И начнём со свидетельств героини раннего увлечения Лермонтова (якобы увлечения) – Екатерины Александровны Сушковой (1812–1868; по мужу Хвостова; вышла замуж за дипломата А.В.Хвостова в 1838 г.).

Екатерина Александровна Сушкова

(в замужестве Хвостова). Миниатюра работы неизвестного художника. 1830-е годы

Давно уже бытует мнение, что стихотворения, которые Сушкова выдавала за посвящённые ей, Лермонтов лично вписал в ее альбом. Между тем это далеко от истины, до такой фальсификации не додумалась и сама Сушкова. Изложу последовательно.

В 1844 году "в двух номерах "Библиотеки для чтения", под интригующим названием "Из альбома Е.А.Сушковой", появилось двенадцать неизвестных стихотворений молодого Лермонтова". (Цитирую комментарий из сборника "М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников". Составители М.И.Гиллельсон и В.А.Мануйлов. – М., "Худож. лит-ра", 1972, с. 431.)

Этот альбом заполнялся не летом 1830 года, а в Петербурге начиная с 1831 года, когда Сушкова получила "в подарок от А.М.Верещагиной альбом, листы которого были заполнены стихотворениями, переписанными для нее подругами. Среди этих записей оказались и три произведения Лермонтова: "Верху одна // Горит звезда...", "Я не люблю тебя!"и "Нет, я не требую вниманья". Эти произведения, как утверждает Сушкова, были посвящены ей. Далее мемуаристка рассказывала о получении ею в Москве от А.М.Верещагиной еще двух стихотворений Лермонтова – "Еврейская мелодия" (1830) и "Романс" ("Хоть бегут по струнам моим звуки веселья", 1831). Все эти пять стихотворений Сушкова впоследствии опубликовала в "Библиотеке для чтения" 1844 г." (с. 426 указанного выше сборника).

А в 1857 году журнал "Русский вестник" напечатал ее "Воспоминания о Лермонтове. Отрывок из Записок", причём без имени автора, – видимо, на первых порах Екатерина Александровна побаивалась опровержений.

Цитирую комментарий из сборника "М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников" далее: "Е.А.Хвостова скончалась 10 сентября 1868 г. Осенью следующего года М.И.Семевский напечатал в "Вестнике Европы" (1869, №8 и 9) сокращенную редакцию ее Записок, а в 1870 г. полный их текст..." (с. 432). Этот более обширный вариант "Записок Е.А.Хвостовой, рождённой Сушковой" затем дважды переиздавался в составе сборника материалов для биографии Лермонтова – в 1870-м и 1872 годах; сборник пользовался огромной популярностью.

Вот так "литературное сочинение" о Лермонтове попало в разряд документальных произведений. Замечу, что М.И.Гиллельсон и В.А.Мануйлов, составители самого авторитетного, тщательно подготовленного сборника "М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников", при первом издании этого сборника (Пенза, 1960) не включили в него ни единого фрагмента из сочинений Сушковой. В дальнейшем, выпуская сборник в московском издательстве "Художественная литература", они, видимо, решили не игнорировать интереса к этому "спорному" сочинению и дали отрывок из "Записок" Сушковой, снабдив его обширным комментарием.

Первый период общения Екатерины Сушковой с Лермонтовым относится к весне и лету 1830 года. Барышня гостила в Москве и в подмосковном имении Большаково у своих родственников, приехав из Петербурга. В Середникове, у Столыпиных и Верещагиных, она бывала по воскресеньям. Столыпины, владельцы этой усадьбы, состояли в родстве с Верещагиными: матери этих семейств – родные сёстры, урождённые Анненковы. Оба семейства жили в Москве (одно время по соседству) и на лето выезжали в свои подмосковные имения. Но Верещагины, Александра и ее мать, проводили больше времени в роскошном Середникове, чем в своей скромной Листовке. Лермонтов с бабушкой провели в Середникове четыре лета (начиная с 1829 года; в 1832 году – не всё лето).

Михаил Юрьевич Лермонтов. Портрет работы неизвестного художника. Масло. 1835 (?)

Вновь встретилась Екатерина Сушкова с Лермонтовым уже в северной столице, в начале декабря 1834 года, когда Михаил Юрьевич, окончив юнкерскую Школу и получив первый офицерский чин (в кавалерии это корнет), стал выезжать в свет.

В своих "Воспоминаниях" Сушкова уверяет, что Мишель влюбился в нее сразу после первого знакомства и все лирические стихи, написанные летом 1830 года, посвящены ей. В действительности Екатерина попросту выпрашивала у юного поэта стихи для своего альбома (подобный трюк она повторила позднее, в 1860-х годах, с Алексеем Апухтиным). Даже родная сестра Сушковой Елизавета уличала ее в вымыслах, связанных с 1830 годом. Елизавета Александровна Сушкова (1815–1883; в замужестве Ладыженская) написала свои "Замечания на "Воспоминания" Е.А.Хвостовой" (опубликованы в журнале "Русский вестник" в 1872 г.).

О том, что Мишель "нисколько не был влюблён " в Сушкову вопреки ее позднейшим уверениям, говорили и обитатели Середникова – свидетели их отношений. В частности, вспоминали о том, что юный поэт вовсе не дарил ей стихотворение "Нищий" и содержание его не имеет к ней никакого отношения. Цитирует эти воспоминания Светлана Бойко в книге "Лермонтов. Московские страницы жизни и творчества" (М., "Планета", 2014).

Добавлю, что более обширный вариант воспоминаний Сушковой к тому же нельзя считать достоверным: он вполне мог быть частично переписан и дописан дочерьми. Подобный пример хорошо известен в истории литературы: воспоминания А.О.Смирновой-Россет переписаны ее дочерью Ольгой по своему вкусу, а опубликованы были как якобы подлинные воспоминания Александры Осиповны. Взгляды матери и дочери во многом расходились, поскольку дочь сформировалась как ярая монархистка. Кроме того, в "воспоминаниях", сочинённых дочерью, современники сразу заметили множество фактических ошибок. Тем не менее в наше время находятся недобросовестные "исследователи", которые используют эти фальшивые "воспоминания", желая опорочить кого-нибудь из тех, кого сама Александра Осиповна любила и ценила...

Само по себе утверждение о влюблённости мальчика в "девицу на выданье" не вызывает доверия. Мишелю весной – летом 1830 года 15 лет: родился 2/14 октября 1814 года (литераторы, якобы во всём верящие Сушковой, лукавят, указывая возраст Лермонтова в период их общения: 16 лет). А Екатерине в это время – 18 (родилась 6/18 марта 1812 г.). С чего бы это мальчику увлекаться столь взрослой барышней? Это лет в 20 не имело бы особого значения, что твоей избраннице уже 23, но никак не в 15, когда барышне уже 18.

И еще более весомый аргумент: к 1830 году относится увлечение Мишеля Наташей Ивановой (почти ровесницей, примерно на год старше). Размолвки с нею происходили периодически, о чём свидетельствуют обращённые к ней стихи, но разрыв произошёл лишь в июне следующего, 1831 года. Причём стихи, посвящённые Наталье, нередко сопровождаются ее инициалами и даже шире: "Н.Ф.И….вой", в отличие от стихов, якобы посвящённых Сушковой. А в драме 1831 года "Странный человек" Наталья выведена даже со своим именем и отчеством: Наталья Фёдоровна, только фамилия вымышленная – Загорскина.

Добавим еще и то, что весна – лето 1830 года были тяжёлым периодом в жизни подростка. В конце марта Университетский благородный пансион преобразован в гимназию (с разрешением розог), и в апреле Мишель подаёт прошение об отчислении. Начинается подготовка к поступлению в Университет. Кроме того, в это же время он узнаёт о некоторых неприглядных, с его точки зрения, условиях договорённости между отцом и бабушкой по поводу "прав" на него, и пишет драму "Люди и страсти" – о запутанных, оскорбительных для юного героя семейных отношениях (не документальную драму, конечно, но близкую к реальности во многих психологических коллизиях). И, наконец, постоянная забота подростка – совершенствование в трёх европейских языках – французском, немецком, английском. Недаром на одиноких прогулках в Середникове он всегда с томом Байрона, а пьесе того времени "Люди и страсти" даёт название по-немецки. Где тут место для переживаний по поводу "холодности" 18-летней девицы?

Из стихотворных посланий лета 1830 года только одно имеет посвящение: "К Су", т.е. "К Сушковой", – "Вблизи тебя до этих пор...", да и то написано оно от имени М.Корда, гувернёра маленького Аркадия Столыпина. Сушкова уверяла, что юный поэт сам преподнёс ей это стихотворение, и отнюдь не от Корда, а от себя. Но сохранился автограф Лермонтова – подпись под стихотворением: "Шутка – предположенная от М.Корд". Так заслуживает ли доверия мемуаристка, если первое же ее "свидетельство", поддающееся проверке, оказалось вымыслом? Причём даже и в этом послании есть такие слова: "Я не люблю, зачем скрывать..."

Из остальных стихотворений, выдаваемых Сушковой за преподнесённые ей, можно назвать лишь одно: "Благодарю". Но речь в нём не о влюблённости, а о желании услышать вместо "язвительной, жестокой укоризны" слова благодарности. Понять юного автора можно, прочитав в "Записках" Сушковой: "Сашенька [Верещагина] и я, точно, мы обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности". Вот отсюда и возникло "Благодарю" – за редкое для Сушковой проявление нормального отношения, без язвительной насмешки.

Инициатором насмешек над самолюбивым подростком, конечно же, была Сушкова, и об одной из издевательских шуток она сама вспоминала в "Записках". Взрослые барышни смеялись над тем, что Мишель ест, не разбирая, баранина это, говядина или свинина и т.д., а он уверял, что прекрасно разбирается. И вот они устроили ему проверку – заказали для него пирожки с песком и наблюдали, скоро ли он поймёт это, когда все, голодные после долгой прогулки верхом, приступили к еде. О подобных обидах "ребёнка" и вспоминал Лермонтов в письме к Александре Верещагиной в 1835 году, объясняя свое "коварное" поведение с Сушковой зимой 1834–1835 годов.

Варвара Лопухина в образе испанской монахини

(к драме Лермонтова "Испанцы", 1830).

Акварель М.Ю.Лермонтова. 1831

Еще одно стихотворение, по уверениям Сушковой преподнесённое ей, – "Зови надежду сновиденьем...". Она опубликовала его в 1844 году в журнале "Библиотека для чтения" как якобы написанное в 1830 году. Между тем черновой набросок этого восьмистишия находится в тетради Лермонтова в составе стихов осени 1831 года. Этот период: конец 1831 года – начало 1832-го – время душевного сближения с Варварой. Сушкова могла переписать стихотворение, взяв его у Вари, когда побывала в Москве уже в отсутствие там Лермонтова, летом 1833 года (тогда начался ее роман с Алексеем Лопухиным). И судя по воспоминаниям самой же Сушковой, к ней это стихотворение никак не может быть отнесено. Цитирую:

Зови надежду сновиденьем,

Неправду – истиной зови,

Не верь хвалам и увереньям,

Но верь, о, верь моей любви!

Такой любви нельзя не верить,

Мой взор не скроет ничего;

С тобою грех мне лицемерить,

Ты слишком ангел для того.

Простите, но ангел не стал бы устраивать шутовское развлечение праздных девиц с пирожками, начинёнными песком!

В "романтической драме" (таков авторский подзаголовок) "Странный человек" у главной героини, Натальи Фёдоровны, есть лицемерная, хитрая подруга – княжна Софья. За прототип этой героини легко принять именно Сушкову, судя по характеристике, которую давали ей Александра Верещагина и сам Лермонтов в письмах к Александре и к Марии Лопухиной – как бездушной, корыстной и навязчивой девице. Вот начало знакомства читателя с княжной Софьей – говорит главный герой пьесы, Владимир Арбенин (прототип его – сам юный Лермонтов):

"...В первый раз, как я ее увидел, то почувствовал какую-то антипатию; я дурно об ней подумал, не слыхав еще ни одного слова от нее. А ты знаешь, что я верю предчувствиям". И предчувствие героя оправдывается.

Интересно, что еще один отрицательный персонаж в драме "Странный человек" – Белинский. Это отнюдь не случайно придуманная фамилия: Лермонтов и Белинский в течение двух учебных годов одновременно обучались в Московском университете, из них в течение примерно восьми месяцев – оба на словесном отделении (только на разных курсах). То есть если они и не были знакомы, то фамилию Белинский Лермонтов наверняка слышал, вот и взял ее для своей пьесы. И удивительно предугадал в реальном "однофамильце" завистливого, коварного друга. (Об этом – моя статья "Лермонтов и Белинский: пристальный взгляд из нашего времени", опубликованная журналом "Сура", 2016, №3, и журналом "История в подробностях", 2016, №3–4. Статья в доработанном и расширенном виде стала третьей главой этой книги.)

Наиболее ценны для читателя, которого интересует правда о личности Лермонтова, высказывания героев "Странного человека" о Владимире Арбенине. Вот его словесный портрет:

"Он не красавец, но так не похож на других людей, что самые недостатки его, как редкость, невольно нравятся; какая душа блещет в его тёмных глазах! какой голос!.."

Михаил Юрьевич Лермонтов в сюртуке Лейб-гвардии Гусарского полка. Акварель А.Клюндера. 1838

О прекрасных глазах и красивом, глубоком баритоне поэта писали многие современники, однако Сушкова запомнила "неуклюжего косолапого мальчика" с "красными глазами". Аким Шан-Гирей, прочитав ее воспоминания, отозвался об этом так: "...Мишель не был косолап, и глаза его были вовсе не красные, а скорее прекрасные". (Все цитаты из воспоминаний современников привожу по сборнику, подготовленному М.И.Гиллельсоном и В.А.Мануйловым.)

Кстати, иногда это бывает: после долгого напряжения при ночном чтении белки глаз краснеют, – но чтобы говорить об этом через много лет как о характерной черте Лермонтова!..

Ответил Сушковой и преподаватель Университетского Благородного пансиона Алексей Зиновьев: "В наружности Лермонтова также не было ничего карикатурного [...]. Он и прекрасно рисовал, любил фехтованье, верховую езду, танцы, и ничего в нём не было неуклюжего..."

Остановимся на постоянной теме недоброжелателей Лермонтова – о его якобы кривых ногах (мне напомнила об этом выдумка Сушковой о "косолапом" мальчике). Приведу отрывок из воспоминаний соученика Мишеля по юнкерской Школе Александра Меринского:

"Раз, после езды в манеже, будучи еще, по школьному выражению, новичком, подстрекаемый старыми юнкерами, он, чтоб показать свое знание в езде, силу и смелость, сел на молодую лошадь, еще не выезженную, которая начала беситься и вертеться около других лошадей, находившихся в манеже. Одна из них ударила Лермонтова в ногу и расшибла ее ему до кости. Его без чувств вынесли из манежа. Он проболел более двух месяцев..."

Вспоминал об этом и Аким Шан-Гирей: "...правую [ногу], ниже колена, он переломил в Школе в манеже, и ее дурно срастили".

Получил он травму 26 ноября 1832 года, через 12 дней после зачисления в юнкерскую Школу, а вновь приступить к занятиям смог только в середине апреля 1833 года: лазарет, операция, гипс, постельный режим дома... Таков исток легенды о его якобы кривых ногах.

В наше время ко всему перечисленному выше стали добавлять еще и вымысел о хромоте. Если о "кривых ногах" с удовольствием говорили некоторые его недоброжелатели-современники, то выдумка о хромоте – целиком изобретение журналистов нашего времени.

Можно только удивляться количеству надуманного негатива о Лермонтове. Ни один из знаменитых наших соотечественников не привлекал столько внимания к своей внешности, как он. Не были красавцами ни Пушкин, ни Гоголь, ни Вяземский, ни многие другие современники Михаила Юрьевича (несомненно красавцами можно назвать только двоих – Веневитинова и Столыпина-Монго). Но об их внешности если и говорят, то мельком, а выдумку об "уродстве" Лермонтова непременно смакуют. Хотя есть немало и объективных свидетельств (выбирайте, кому верить!), существует множество портретов, есть и акварельный автопортрет (рисовал себя, глядя в зеркало), и словесный автопортрет в "Штоссе"... Объяснению сей парадокс не поддаётся.

В юнкерской Школе у Мишеля было прозвище Маёшка – от имени героя французских карикатурных листков Mayeux. Соученик Лермонтова (поступил в Школу на год позже) Александр Меринский вспоминал: "Разумеется, к Лермонтову не шло это прозвище, и он всегда от души смеялся над ним. Лермонтов был небольшого роста, плотный, широкоплечий и немного сутуловатый. Зимою в большие морозы юнкера, уходя из Школы, надевали шинель в рукава, сверх мундиров и ментиков; в этой форме он, действительно, казался неуклюжим..." (добавлю: как и многие другие юнкера).

Воспоминания Меринского привлекают трезвой объективностью: он не восхищается Лермонтовым, но и не добавляет к реальности негативных красок. Вот еще несколько слов из его воспоминаний: "Лермонтов был брюнет, с бледно-желтоватым лицом, с чёрными, как уголь, глазами, взгляд которых, как он сам выразился о Печорине, был иногда тяжёл. Невысокого роста, широкоплечий, он не был красив, но почему-то внимание каждого, и не знавшего, кто он, невольно на нём останавливалось".

А вот фрагмент воспоминаний о встрече с Лермонтовым служившего на Кавказе офицера Андрея Чарыкова: «…когда мы взглянули друг на друга, то взгляд этот и глаза его так поразили меня и произвели такое чарующее впечатление, что я уже не отставал от него, желая непременно узнать, кто он такой».

Мне кажется, главное в красоте лица – именно глаза. Поэтому я не понимаю, почему даже Аким Шан-Гирей написал: "лицом... не хорош собой". Не исключаю, что воспоминания Шан-Гирея, опубликованные через семь лет после его кончины, в чём-то были подправлены.

Вспомним и отзыв сослуживца Лермонтова по экспедициям на Северном Кавказе Константина Мамацева: "Лермонтов в 1840 г. был не более 25-ти лет; среднего роста, со смугловатым лицом и с большими карими глазами"; "И как он был хорош в красной шёлковой рубашке с косым расстёгнутым воротом; рука сжимала рукоять кинжала".

Да и невозможно представить, чтобы такой урод, каким изображают поэта иные журналисты, имел неизменный успех у женщин. Приведу несколько слов из воспоминаний декабриста Николая Лорера (дяди Смирновой-Россет): "Гвардейская молодёжь жила разгульно в Пятигорске, а Лермонтов был душою общества и делал сильное впечатление на женский пол".

Лорер не питал особой симпатии к Лермонтову, и ему незачем было выдумывать лестный отзыв о нём. Кстати, в его словах косвенно содержится опровержение выдумки И.С.Тургенева о встречах с "угрюмым" Лермонтовым в свете. Этого не могло быть хотя бы уже потому, что Михаил Юрьевич, как и каждый гвардейский офицер, получил светское воспитание, исключавшее мрачную нелюдимость в обществе.

И.С.Тургенев на самом-то деле никогда не видел Лермонтова. Вот первые строки о встречах с поэтом из его "Литературных и житейских воспоминаний": "Лермонтова я тоже видел всего два раза: в доме одной знатной петербургской дамы, княгини Ш-ой, и, несколько дней спустя, на маскараде в Благородном Собрании под Новый, 1840-й, год". Между тем историки и литературоведы давно выяснили, что в тот год новогоднего празднества в петербургском Благородном собрании не было: всё столичное дворянство император пригласил в Зимний дворец, где отмечалось его восстановление после декабрьского пожара 1837 года. Тургенев опирался в своих фантазиях на стихотворение Лермонтова "1-е января" (1840 г.): "Как часто, пёстрою толпою окружён..." (не обратив внимания на строку: "Наружно погружась в их блеск и суету..."). Недаром и заканчивает он свое "воспоминание" о новогоднем бале строками из этого стихотворения.

Я уже давно писала об этом в статье "Об ошибках в современном лермонтоведении", не раз опубликованной в журналах и имеющейся на сайте: http://lermontov1814.narod.ru

Довольно много рассказывала о фантазиях Тургенева и о его тщеславном желании бывать в "высшем свете" Авдотья Яковлевна Панаева. Приведу два абзаца из этих рассказов:

"Когда я стала стыдить Тургенева, зачем он присочинил небывалую историю [о том, как он мужественно остановил лошадей, спасая даму, которую чуть не задавила карета], то он мне на это ответил, улыбаясь: "Надо было чем-нибудь занять своих дам". С этих пор я уже не верила, если Тургенев рассказывал о себе что-нибудь. Он в молодости часто импровизировал и слишком увлекался";

"К Панаеву приехал с визитом один молодой человек из высшего круга и при мне сожалел, что ему не удалось исполнить просьбу Тургенева: ввести его в салон к графине М..., – потому что она не желает видеть в своем доме литераторов [...]. Всегда как-то случайно приходилось узнавать о тургеневских хлопотах попасть в светские салоны". (Цитирую по изданию: Панаева А.Я. (Головачёва). Воспоминания. – М., "Правда", 1986, с. 98, 191.)

Видимо, суетное тщеславие сохранялось у Тургенева вплоть до старости. Его "воспоминания" о встречах с Лермонтовым – еще одно "литературное сочинение" плюс к рассказам Сушковой о стихах, якобы преподнесённых ей Лермонтовым.

"Воспоминания" Авдотьи Панаевой впервые были опубликованы в журнале "Исторический вестник" в 1889 году и не раз переиздавались. Тем не менее "литературное сочинение" Тургенева до сих пор включается в сборники воспоминаний современников о Лермонтове.

Сама Авдотья Яковлевна действительно встречалась с Михаилом Юрьевичем и в своей книге рассказала об этом:

"Я видела Лермонтова один только раз – перед его отъездом на Кавказ [в начале мая 1840 г.] – в кабинете моего зятя, А.А.Краевского, к которому он пришёл проститься. Лермонтов предложил мне передать письмо моему брату, служившему на Кавказе. У меня остался в памяти проницательный взгляд его чёрных глаз.

Лермонтов школьничал в кабинете Краевского, переворошил у него на столе все бумаги, книги на полках. Он удивил меня своей живостью и весёлостью и нисколько не походил на литераторов, с которыми я познакомилась". (Стр. 88 указанного издания "Воспоминаний" А.Я.Панаевой.)

продолжение книги здесь: http://nerlin.ru/publ....-0-5849