Начало здесь: http://nerlin.ru/publ....-0-6065

История вторая, романтическая

«Я ехала домой...»

(начало)

Стоял чарующе красивый московский сентябрь – с прозрачным воздухом, золотой и багряной зеленью, приветливым голубым небом. Природа будто расплачивалась за холодный, хмурый август, даря всему живому свет и тепло, прибережённые было до следующего лета.

Субботним утром Лина зашла в галантерейный магазинчик за всяческими мелочами для дачи и не удержалась от того, чтобы спуститься к близкому отсюда райскому уголку – овальному пруду и молодому лесочку, насаженному несколько десятилетий назад. (Тогда еще в Москве планомерно создавались зеленые зоны, а не вырубалось всё, что только можно всеми правдами и неправдами вырубить, как стало впоследствии.)

Здесь была «зеленая пауза» между двумя массивами цивилизации с их домами-гигантами. Приглушённый гул Ленинского проспекта и яркие коробочки машин, мелькавшие в просветах между деревьями справа от леса и пруда, не разрушали единства зеленого мира, а только делали природу более домашней. Мощное соборное дыхание земли, воды и неба ощущалось в этом райском уголке не столь таинственным и грозным, как в глухом лесу или на пустынном берегу моря. Впрочем, Лина уже знала, как наивно воспринимать любую часть единой природы «домашней»: не так давно здесь бушевала такая гроза, что страшно вспомнить! Сама она наблюдала за разгулом стихии из окна своей квартиры, да и то боялась: как бы и дом не снесло. А вот Светлана попала в самый центр грозы: загорала на поляне среди лесочка, куда нередко вывозят детишек в колясках окрестные мамы, настолько это уютное и безопасное место. Светлана в красках рассказала потом, что творилось в этом «уютном» лесочке: деревья ломались пополам под напором стихии, дул дикий, сшибающий с ног ветер, больно лупили по лицу и плечам жемчужины града...

Летом и ранней осенью зеленый склон холма над прудом расцвечивался пятнами женских купальников и загорелых мужских торсов. Тут же бегали собаки, порой такие красивые и «уютные», что хотелось и себе завести такую. Но муж всегда был категорически против: считал, что жизнь собак в городских квартирах, лишь с короткими прогулками, противоестественна; городские собаки вызывали у него не умиление, а жалость…

Лина садилась на прогретый солнцем парапет лицом к пруду, спиной к импровизированному пляжу: сразу за зеленым склоном, на вершине холма, начинался массив городских кварталов, возвышались серые башни домов, смотреть на которые не хотелось. Она любовалась серебристой рябью волн, создаваемых ветерком, высокими и густыми соснами на противоположной стороне пруда – пограничной охраной леса, состоящего по большей части из березок. Бездумно глядеть не умела – непременно начинались размышления «о жизни и о Вечности».

Размышляла о том, например, что природа действительно бессмертна: если стихийное бедствие или человеческое варварство разрушит вот эту земную красоту, солнечный свет всё равно будет литься сверху так же благостно и поможет воссоздать и пруд, и лес, и даже уютное шуршание машин по асфальту. Только вот заново создать погибшего человека и Солнцу не под силу. Убили Лермонтова, убили Талькова… Судьбы схожие: четыре года славы – и убийство. Первопричина тоже схожая: недовольство «первого лица» государства – Николая Первого, Горбачёва, – а дальше активность лизоблюдов, карьеристов, любителей тайных благодарностей от этих «первых лиц»… Убили. И кто воссоздаст их? А завистники так и остались бездарными, и исчезновение гения, таланта не сделало их более интересными обществу, обокраденному их стараниями.

Но уроков из этих очевидностей люди не извлекают. Больше того, в наше время выстрелить в кого-то не составляет труда. Один московский парень, подвыпив, толкнул на автобусной остановке незнакомца, а кончилось тем, что парня застрелил наводивший порядок на улице милиционер. По ТВ милиционера одобрили: ведь бузотёр чуть не отобрал у него пистолет. И тут же ссылка на образец: вот в Америке, ежели кто на лишний шаг приблизится к полицейскому..!

Милиционер, возможно, и в самом деле не виноват – нас, телезрителей, там не было, и не нам судить об этом. Но одобрять его выстрел наповал по такому пустяковому поводу принародно – это уж откровенный цинизм. Еще более наглый цинизм – в другой истории: жили два юных друга, и один из них занял у доброго знакомого крупную сумму денег; а затем эти два молодчика решили, что гораздо проще убить кредитора, чем отдавать ему долг, – и убили.

То ли подобные истории происходили и раньше, просто нам о них никто не сообщал, то ли мы живем в такие «лихие годы», что они в конце концов войдут в историю именно своей безнравственностью?..

Мимо Лины начали фланировать два загорелых молодца в плавках. Она сидела на парапете в светлом льняном платьице, подобрав его чуть выше колен, чтобы ноги загорали. Поняла по взглядам молодцев, что выглядит неприлично: надо либо раздеться до купальника, либо не задирать подол. Да, в любом месте возникает свое понимание «приличного». С этим, кстати, не считаются многие наивные девчушки в наше бесшабашное время – переносят наряды полуодетых эстрадных див на улицу, а потом оскорблены донельзя: с какой стати иные мужчины принимают их за девиц легкого поведения?.. Ладно, зато косвенно напомнили эти парни, что пора уходить.

Она шла по асфальтовой дорожке, огибающей пруд, поглядывая на воду, на прибрежные вётлы, колеблемые резвым, довольно сильным ветерком. Издали увидела на краю парапета знакомый силуэт – молодой человек, не раз встречавшийся ей здесь или в лесочке. Сегодня на нем белая рубашка и серо-голубые брюки, а стала она его замечать в довольно холодные дни, когда он бродил по лесу в черной кожаной куртке. Волосы у него всегда уложены, как у истинного дэнди: крупная волна уходит ото лба вбок, а над висками – элегантный зачёс назад-вверх. Наверно, глядя на жену, приобрел привычку ежедневно пользоваться феном. Лица этого «знакомого незнакомца» Лина никогда толком не видела, так как разрешала себе смотреть на него только издали.

Она уже прошла мимо белокурого дэнди, когда услышала низкий баритон, задумчиво выводящий: «Я ехала домой. Двурогая Луна...»

Прозвучало это так забавно, что невозможно было не обернуться: что за мужчина выпевает почти басом слова чисто женского романса? Выпевал белокурый дэнди. Они вместе рассмеялись. Лина увидела жгуче-карие глаза на светлом лице, на фоне русых волос. У нее слегка защемило сердце, всегда откликавшееся на подобный контраст: карие глаза и светлые волосы или голубые, зеленые глаза и темные волосы. Тем быстрее она отвернулась и ускорила шаг. Но кареглазый дэнди немедленно поднялся и пошел за ней.

– Вот и попробуйте теперь не познакомиться со мной, – заявил он с веселой наглостью. – Когда человек смеется, он открыт миру.

– Так это был рассчитанный трюк? – разочарованно протянула она. – Ну и как, срабатывает всегда безотказно?

– Что значит «всегда»? Обижаете, мадам, – процитировал кого-то дзнди.

Лина и сама любила говорить цитатами, считая, что классики всё сказали за нас и куда лучше, – но вспомнить, откуда это знакомое «Обижаете, мадам», не смогла.

– Просто включил утром приемник, а там Валентина Пономарёва поет этот романс, – объяснил дэнди, пристраиваясь к ее шагу. –  И прицепился он ко мне, наверно, теперь уж на весь день. С вами так не бывает?

– Бывает. Только ко мне не прицепляются чисто мужские песни. Не представляю, чтобы я механически выводила: «Раззудись, плечо, размахнись, рука...»

Весь этот диалог шел под аккомпанемент тихого смеха обоих.

– А я вас давно приметил, только не решался подойти, – сообщил дэнди таким самоуверенным тоном, что логичнее было бы сказать: «не считал нужным подходить». – Думаю: куда мне! – у нее поклонников, небось, пруд пруди.

– Да уж. Всё дно пруда устлано моими поклонниками. Но если так, то и вашими поклонницами тоже.

– Зря вы балагурите, – отозвался дэнди почти обиженно. – Я всегда любовался вами – ну, буквально как частью окружающей природы. Глаза – как у лани: большие, карие, немного насторожённые и почему-то печальные; каштановые волосы отливают на солнце золотом. Вообще ваша внешность пробуждает в душе романтику…

Лина уже собралась прервать его восторженный монолог скептической репликой (комплиментов своей внешности она не любила: «можно подумать, что главное в человеке – его внешность!»), но тут сам дэнди перешел на скептический тон:

– Возможно, форма не соответствует содержанию, так что не задирайте нос раньше времени. Я, может, очень скоро разочаруюсь. Увлечение внешностью – это ведь только первый этап, а второй отнюдь не всегда и наступает.

– Первый этап чего? – простодушно поинтересовалась Лина.

– Как «чего»? Влюблённости, конечно... Итак, продолжаю повествование о своем первом этапе. Вы казались мне лесной нимфой, возникающей из-за какой-нибудь берёзки или клёна. Таких роскошных волос у обычных женщин не бывает. Если их распустить, то они упадут до пояса? И кольцами, кольцами будут виться по спине... – Интонация у него стала даже чуть зловещей – того и гляди, либо назовет ведьмой, либо со змеей сравнит.

– Можно узнать, что у вас за профессия? – остановила она этот опасный поток комплиментов. – Вы, наверно, художник, живописец? «Глухой бор ночью»… «Луна глядит на русалку»… Или наоборот: «Русалка глядит на Луну» – такие примерно темы картин?

– Скажите еще: пялится на Луну! – рассмеялся дэнди. – Нет, я не художник. Моя профессия куда нужнее обществу: я эргономист и дизайнер, конструктор формы. В данное время конструирую внешний облик и внутренне удобство одной перспективной марки автомобиля. То есть моя работа приносит непосредственную пользу людям. – Всё это было сказано чванливым тоном, хотя и со смешинкой в глазах.

– Еще один Базаров! – сердито парировала Лина. – Всегда терпеть его не могла. «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник»! Если бы человек в ней был только работником, Земной Шар давно бы опустел: все повесились бы от тоски и бессмысленности существования. Самые ценные для общества люди – как раз те, кто создаёт что-то абсолютно бесполезное для тела, но необходимое душе.

– Ладно, сдаюсь. Я, собственно, и сам так считаю. А вы кто по профессии? Может быть, вы-то и есть художник?.. Нет. Тогда... фотомодель?.. Опять не угадал. Депутат Госдумы, вынужденный забыть о своей профессии и говорить, говорить, говорить об интересах и нуждах народа? Базаров, кстати, на их фоне не так уж плох, – заключил он.

– Согласна.

– Ну, смотрите, как легко мы с вами поладили! По-моему, пора обменяться если не телефонами, то хотя бы именами. С вашего разрешения: меня зовут Игорь.

– А я Алина. Даже и без вашего разрешения, – усмехнулась она над его светской галантностью.

– Алина? Вот не ожидал! Я давно подбираю вам имя. Нашел целых три подходящих: Ольга, Марина, Елена... Может, вы из Прибалтики?

– Если бы из Прибалтики, то скорей бы уж Линда. А Алина, Лина – это, пожалуй, ближе к Англии. Английское leanозначает: худой, тощий. – И она сама рассмеялась над своим объяснением.

– Ага… – озадаченно произнес дэнди. – То есть ваши родители заранее позаботились о том, чтобы вы не растолстели? – Он демонстративно окинул оценивающим взглядом ее фигуру. –  Или стройность вы сохранили сама по себе, а они просто не знали английского языка?

– Просто они не философствовали на пустом месте, – хмыкнула Лина. – Им понравилось, как красиво звучит: ли-и-н…

– С этим согласен, красиво. Ладно, считайте, что я помирился с вашим неожиданным именем. Собственно, оно почти такое же, как и мой третий вариант... А знаете ли вы, что мы с вами живем, выражаясь по-старинному, в одном дворе? Наши дома стоят торцами друг к другу на расстоянии метров в двести.

– Да? Очень удобно: можно бок о бок ходить за продуктами – в магазин, на местный рынок, – съязвила она.

– Ни-ко-гда, – отчеканил Игорь. – Я хожу только за покупками в автомобильные салоны. Дома в магазин ходит мама, на работе – подчинённые.

– «Смотри ты, какой пышный!» – сказал бы на моем месте Тарас Бульба.

Под общий их смех он чуть не затащил ее в кафе над галантерейным магазинчиком, но она вырвалась:

– Мне надо спешить на дачу, там погибают без присмотра поздние цветы.

– Меня с собой не хотите взять?

– Скорее не могу, чем не хочу.

– На даче вас ждет не дождется муж?

– Увы, нет. Но и никого другого там не должно быть.

– Загадочный ответ. Ну что ж, не напрашиваюсь.

Они попрощались на развилке асфальтовых дорожек, ведущих к двум соседним домам-башням.

Лина быстро сложила в сумку на длинном ремне всё, что понадобится на даче, и почти бегом спустилась со своего третьего этажа во двор. Одним взглядом окинула пространство между домами-башнями. Игоря не было. «Молодец. Уважает себя». И уже спокойно пошла к автобусной остановке.

Хотелось ли ей, чтобы он поджидал ее на улице? Сознательно – нет, подсознательно – очень. Разобраться в женской логике иногда не удается и самим женщинам.

Прошел почти год, с тех пор как Лина осталась одна. Двадцать семь – не такая уж молодость, думала она. Ребенка они с Виктором так и не завели. Муж был старше и умнее, но в этом вопросе почему-то не стал переубеждать ее. Видимо, считал себя виноватым, что женился, не будучи «миллионером». Сначала покупали в кредит квартиру (с помощью и ее, и его родителей). Потом выяснилось, что трудно управляться с дачей без машины. Наконец начали жить без крупных долгов – и тут… Лина осталась одна. Начала заполнять всё свободное время работой. Помогала забыть об одиночестве нередкая потребность друзей, знакомых в ее английском (она закончила романо-германское отделение филфака). Иногда публиковала статьи о любимых писателях. Впрочем, работа в издательстве оставляла не так уж много свободного времени… В общем, скучать было некогда, но и естественной, нормальной Лина свою одинокую жизнь не считала.

Мужа она любила ровной и глубокой любовью, уверенная, что это навсегда. Внутренняя сила, деликатность, чувство юмора – всё в нем нравилось Лине. И еще – настоящая мужская стать. Тип Олега Стриженова, так можно сказать. Среднего роста, стройный, ни жиринки лишней (никогда и не задумывался над проблемой веса), с чётким «европейским» лицом. Волосы русые, с годами заметно потемневшие. И ясные голубые глаза, иногда становившиеся стальными, непреклонными. Он с первого взгляда производил впечатление надежности, честности, прямоты, и это подтверждалось в дальнейшем. Не любить его было невозможно. Вовремя не родить его ребенка – непростительный грех. Но теперь что уж? «Ищи волнующих сочетаний глаз и шевелюр, чёрт бы побрал твою раннюю житейскую мудрость!» – ругала она себя, глядя на мелькающие за окном пригородной электрички деревья с зелёно-рыжей листвой.

Их дача – одноэтажная избушка – выглядела золушкой среди новеньких коттеджей. Но избушка была не простая: под ее деревянной обшивкой скрывался добротный кирпичный остов. В летнюю дачу волшебный домик превратился после того, как родители Виктора приобрели московскую квартиру, а свое «родовое гнездо» подарили сыну. Теперь Лина настаивала на возвращении подарка, но ей пока не удавалось преодолеть деликатное упрямство родителей мужа…

Цветы встретили ее поникшими головками. «Цветами, как и женщинами, должен кто-то любоваться, чтобы им было хорошо», – вспомнила она шутку мужа. Оглядела это грустно-прекрасное царство и решила, что большую часть цветов надо срезать – только самые поздние еще постоят на своих длинных крепких стеблях.

Она направилась от калитки к двери дома. На крыльце сидел в привычной позе... нет, не муж, а утренний исполнитель женского романса, только теперь на нем была не белая рубашка, а клетчатая ковбойка, в каких обычно занимался мужскими домашними работами Виктор. Лина возмутилась, но, опасаясь собственной резкости, произнесла полушутливо:

– По-моему, никто не приглашал сюда автомобильного дизайнера.

«Знакомый незнакомец» смотрел на нее задумчиво и серьезно. Ответил не сразу:

– Я даже курить не решался в ваше отсутствие – и всё равно нарвался на замечание.

– Игорь, это не мой дом!

– Не морочьте мне голову, – заявил он, доставая из нагрудного кармана ковбойки пачку сигарет. – Вон по той дороге ездят все, кто не питает пристрастия к электричкам, в том числе и я. И не раз видел вас входящей в калитку или выходящей из нее. Думал, это судьба: мы везде – соседи! Злился на кусты сирени вдоль забора: мешают увидеть что-нибудь за калиткой.

Она села рядом с ним на крыльцо, как в былые времена садилась рядом с мужем, но настроение отнюдь не стало благостным.

– А куда вы ездили мимо нас, можно узнать?

– Недалеко отсюда дача моей тёти. Если на электричке, то следующая станция.

– Давайте и мне сигарету, – вздохнула она. – Сколько раз бросала курить – и всегда, как назло, кто-нибудь не вовремя подвернется с сигаретами! Да еще из тех, что мне нравятся.

– «Из тех, что мне нравятся» – это про сигареты или про «не вовремя подвернувшихся»?

– Опять тот же трюк, – сказала она ворчливо: – когда человек смеётся, он открыт миру?.. Ладно. – Она закурила длинную коричневую сигарету с дурацким названием «More»: то ли русское Море английскими буквами, то ли английское Больше. – Отныне тоже буду смешить оппонента, когда намечается конфликт.

Не желая даже смотреть в его сторону, Лина всё равно заметила, как красивы, изящно-мужественны его руки с закатанными до локтей рукавами. Понравилось ей и то, что он сказал «дача моей тёти», а не «тётки», как предпочитают говорить многие парни его возраста.

– У нас с вами конфликтов быть не может, – заявил непрошеный гость. – Разве что дамские капризы, которые придется терпеть. А иногда и не терпеть, но всё равно это не называется «конфликтом».

– Ясно. Мужчина заведомо выше, так что какие тут могут быть конфликты?

– Не в этом дело. Просто я не ссорюсь с теми, от чьей красоты тает мое сердце. Вот если вы превратитесь в дурнушку, тогда… И опять-таки, ссориться не буду – просто исчезну, как собираюсь исчезнуть сейчас, хотя и по другой причине. Я и независимо от вас поехал бы к тёте.

«Добился-таки, что неловко стало мне, а не ему!» – хмыкнула про себя Лина.

– Ну хорошо, я объясню, во избежание дальнейших обид. Это дом родителей моего мужа. Непристойно встречаться здесь с… да с кем бы то ни было! – рассердилась она, не найдя подходящего слова.

– Ухожу я, ухожу, не нервничайте! Скажите только, не интригуйте: где сам этот легендарный муж? Честно говоря, я и подходить бы к вам не стал, если б увидел когда-нибудь возле вас мужчину. За два года, что живу рядом с вами, ни разу не посчастливилось его лицезреть. Подозреваю, что его вообще нет на белом свете.

Лина взглянула на него, как ему показалось, дикими глазами. Так, наверно, смотрит на испугавшего ее человека лесная лань.

– Простите! Я, конечно, сморозил глупость, – спохватился Игорь: может быть, она боится за жизнь мужа, воюющего где-нибудь на необъятных просторах бывшего СССР, а он тут каркает!

Лина молча мрачно курила.

– Нет, я все-таки вынужден спросить серьезно: почему я никогда не видел вас об руку с мужем?

– Потому что при виде чинно шествующей под ручку супружеской пары меня охватывает тоска – таким от них веет унынием. Другое дело, если рядом ребёнок.

– А ребёнка нет... Больше вопросов не задаю и покорно удаляюсь. Тётя будет мне рада… в отличие от вас. Сигареты оставить?

– Не надо. Не хочу хриплого голоса и желтых щек.

– Вот за это хвалю... До встречи на лесной тропинке или у пруда! Правда, скоро сидеть на парапете станет холодновато, придется нам с вами искать другое место.

Она только протестующе фыркнула.

Вскоре за калиткой послышалось ворчание мотора. Лина не обратила внимания на его машину по дороге сюда, не стала смотреть и теперь. Но от самого Игоря внутренне отгородиться не удалось. «Кот исчез, осталась только его улыбка». Остался взгляд его выразительных, полных жизни, жгуче-карих глаз. В былые времена она бы непременно влюбилась в его красоту – хоть на день, хоть на час. Даже и Виктору бы сказала: «Посмотри, как хорош этот парень!» Но теперь Виктора нет, а влюбленность в кого-либо кажется предательством. «И башмаков еще не износила…» 

В воскресенье вечером позвонила ближайшая подруга, Светлана Сибирцева. Как и Лина, она закончила филфак университета, только русское отделение. Потом Лина стала работать в издательстве, а Светлана получила «чиновничью» должность в Союзе писателей; а еще потом Лина перетащила подружку к себе в издательство…

Благодаря друзьям с прежней работы Светлана всегда знала, где, когда и по какому случаю собирается творческая интеллигенция, то есть та часть общества, которая считает себяподлинной элитой и снисходительно усмехается над отечественными новообразованиями: «политическая элита», «финансовая элита». «Устраивать драки в парламенте, хамски разговаривать друг с другом на всяческих «ток-шоу»– и называть себя элитой? Какое самообольщение!» – примерно так высказывались о новых претендентах на элитарность представители «подлинной элиты». Они, конечно, признавали и собственную небезупречность, но оправдывали себя тем, что у них по крайней мере хватает чувства юмора, чтобы посмеяться над собой.

Итак, «подлинная элита» собиралась во вторник вечером в Большом зале ЦДРИ (Центрального дома работников искусств) на вечер памяти Есенина.

Официальные юбилеи зачастую оказывались лишь поводом для демонстрации собственных творческих достижений, и, например, лермонтовский вечер в ЦДЛ (Центральном доме литераторов) один поэт открыл так: «У меня нет стихов о Лермонтове, я вам прочту свое стихотворение о Гоголе. Оно созвучно дню сегодняшнему. Простите, что беру слово первым: мне надо лететь в Петербург, на другой творческий вечер». Публика добродушно поаплодировала, а Лина и Светлана с трудом удержались от демонстративного выхода из зала...

Тем не менее на есенинский вечер подружки решили пойти – ради самого Есенина, нескольких исполнителей романсов и песен на его стихи да и нескольких талантливых писателей, чьи имена значились в программке в числе выступающих. Стали соображать, как облегчить себе пытку молчаливого выслушивания записных трибунных болтунов. Не книжку же читать у них под носом? Лина предложила взять с собой по бутылочке «Буратино» и время от времени тянуть эту водичку через соломинки:

– Многие парни теперь аж по улице ходят с бутылкой и тянут прямо из горла. А мы будем тихонечко, незаметненько.

– У этих парней образец – киношная Америка, – недовольным тоном заявила Светлана, у которой эта новая мода вызывала отвращение. – Невдомёк им, простодушным, что дело не в американской манере утолять жажду, а в рекламе этих бутылок, благодаря чему продюсер может весь фильм окупить.

– Думаешь, дело в этом? – усомнилась Лина. – А по-моему, просто в низкой общей культуре.

– И с этим согласна. Почему-то именно бескультурье стало у нас модным. Не снимать головной убор, входя в помещение, – у мужчин; выходить на улицу полуголыми – у девчонок…

– Да-да! – подхватила Лина. – Я тоже не перестаю этому удивляться. Такое же бескультурье, как и пить из горла.

– Безголовье, – проворчала Светлана.

– Ладно, продолжу о бутылочках и соломинках, – положила конец всплеску отрицательных эмоций Лина. – Таким образом, благодаря этим самым соломинкам, мы обеспечим себе если не творческую, то по крайней мере физическую активность.

– А всем известно: нет на свете пытки тяжелее, чем пытка пассивностью, – завершила ее мысль Светлана.

– Вовсе это не «всем известно», – рассмеялась Лина. – Это очередной твой афоризм собственного сочинения.

Лина восхищалась «краткими крылатыми изречениями», которые время от времени выдавала подружка, и считала, что многие из них не уступают афоризмам Ларошфуко. Самый короткий из Светкиных афоризмов звучал так: «Знаменитые бездарности».