Глава 4: Выстрел.

Он всё – таки нашел самое больное место и ударил по нему...

Инвалид

она была инвалидом,

она сидела в коляске.

и вот однажды индивидом

была вогнана в краску:

ты сюда не ходи, никого не пугай.

мне нормальные нужней.

вот такой она попугай.

Так почему же дороже он ей?

Он прямым текстом сказал:

– Гражданка, Лиза, я могу Вас понять и даже пожалеть Вас за такую нелегкую жизнь, но Вы отпугиваете мне приличных людей. Не пошли бы Вы куда-нибудь подальше от меня?

Это после того, как он спросил: не кололась ли я сегодня? Что-то мысли слишком трезвые...

Я не обратила внимания. Почти. Это было не так больно. Еще не так больно.

А потом... вот это: не пугай приличных людей.

Я, конечно, вчера сказала ему, что его Лиза – сучка, если он ею уже бредит. Да, я сама виновата... и, хоть, я его пожалела потом и всё объяснила в письме... он всё равно мне отомстил.

Мы так с самого начала нашей любви доставляли друг другу очень много боли. Очень много страданий...

Мне было весело с ним, мне было приятно с ним, мне было хорошо с ним. А потом, как всегда, как обычно, он делал что-то такое... от чего волосы становились на голове дыбом! И я уходила, и я пугалась.

Когда он увидел мой стих  "Инвалид"... он тут же зашел ко мне в комментарии и поговорил со мной. Но только уже в другом тоне. Уже не прикидывался дурачком... влюбленным... ему было жалко меня - а я плакала. Я действительно плакала... Я сто лет не плакала. Держала себя в руках. И тут, вдруг... не понимаю, даже, почему?

Он никогда не скажет мне, что любит... Он никогда не признается мне в своей слабости...

Но я сошла с ума, совсем. И начала себе представлять, что он вот сейчас приедет и обнимет, и ничего не скажет, не объяснит... но я буду знать, что он всё это делал для того, что бы я была с ним.

Я мечтала в розовых снах, а потом вспоминала свой стих  инвалид,  и на глаза наворачивались слезы...

Когда он мне сказал, что мне надо смоктать соску и помалкивать, я ответила ему:

-Мне удалить всё? – Имея в виду свой сайт со стихами и прозой.

-Нет.

-Я подумаю.

-Есть чем?

И я удалила, подумав...

Если я лишняя, если я никому не нужна, если я отпугиваю приличных людей... Зачем? Зачем мне страдать еще больше?

И я вспомнила, как моя сестра перед своей свадьбой написала какой-то грубый и жесткий стих про ёлочку, которую срубили... и мама ей тогда сказала, улыбаясь, что она тоже в своё время задумывалась над этим. Я попросила дать мне почитать этот стих - сестра порвала бумажку:

-Нет, не дам.

И я после этого написала стих:

сорвал? цветок...

брошен сладостный кусок для затравки,

сорван аленький цветок без удавки.

каждый день по лепестку так умело,

лезвием вновь по ростку... между делом.

не умеешь - не берись, не прощу я...

не подняться мне. окстись! отомщу я

Выложила уже на другом сайте... хорошего человека, который когда-то звал меня замуж... и хороших людей, которые не могли бы меня обидеть.

Мне написали, что они никогда не знают, что сделают с  цветком любви... или дадут ему расцвести  на разок... или пообрывают ему лепестки.

"Утешили", – подумала я.

Мне даже не хотелось звонить Сергею. Я была разбита и не понимала, как мне себя вести? Я знала, что уже больше не вернусь на этот сайт... Это было уже раз в седьмой... я удаляла всё так уже не впервые. Но тогда я это делала для того, что бы человек подумал. А сейчас… мне просто не хотелось больше ничего.

"Святая",–  подумала я про себя.

Мне стало смешно:

– Нет, я слишком много хотела от Бога. Я просто забыла, кто я такая. Нормальным людям всё равно до калек. Нет, конечно, они могут пожалеть... даже извиниться... даже понять, насколько они глупы... но и всё! Кто может «поднять нас на ноги»? Да еще, к тому же, если мы этого не хотим. А я переживала за него. Я всё время переживала за него. А он этого не понимал, ему не нужна была моя жалость.

Я готова была терпеть, что я такая, инвалид... хоть и не в коляске. Но я не могла смириться, что он... такой! Грубый и жестокий... И его напевный голос. Он же поет, а не говорит!

Я смеялась про себя диким, истерическим смехом. Мне не хотелось больше думать, я устала. Мне даже не хотелось умереть, мне не хотелось вылечиться.

Я вспомнила свою знакомую... и её поклонника, которого она знала с детства. Он был инвалидом первой группы... по психике. Он был, как ребенок... мальчик – переросток. Да, моя знакомая могла с ним дружить. Да, она могла его пожалеть. Но любить?

Потом я вспомнила фильм про девочку... С названием: в одной половине названия была половина её имени, в другой – ягода... какая-то. И девочка сидела в инвалидном кресле. Её полюбил один мальчик. Но так же ударил по самому больному месту: переспал с какой-то проституткой. Изменил ей.

Ладно, не хочу об этом думать. Всё смешалось в кучу.

А вчера я вспоминала одну песню:

- Пусть ярость благородная вскипает, как волна! Идет война народная... Священная война!

Но я-то знала, что ничего никому не отомщу...

У меня на руках сидел Максик. Почему-то все котята перебрались ко мне.

Вчера, Жук, – черный кот, подросток, – пришел и начал баловаться: залазит под одеяло и прячется там. Хвост торчит. Я его трогаю - он злится, что его нашли!

Я его прижимаю к кровати через одеяло, он вздыхает:

– Ох! – По – кошачьи...

Племяннице мама по Скайпу рассказывает, что кошки тоже ведь умеют говорить. Та не верит:

– Ты меня обманываешь, бабушка! – Серьезно так...

– Нет, конечно, не обманываю! Они хоть и не человеческим языком, но отвечают нам. Ты попробуй когда – нибудь!

– Правда?

– Правда, правда.

А этот, по имени... Беда! Сказал, что у него есть ОДНА кошка...

Ой, да какая разница? Главное, что бы он не сломался и остался мужчиной. Обычным и не обычным одновременно... Если он пишет стихи и фентези... я бы не сказала, что он обычный. Да дело тут и не в этом. Когда я его увидела в первый раз, сразу поняла, что я в него влюбилась. Он был не... обычный.

Я вспоминала город, в котором жила раньше: идешь по улицам, а там: магазины... ларёчки... и нет ни одного пустого места! Люди идут... жужжат...

А здесь: пустыня, ветер в лицо, мостовая... дорога. Пока дойдешь до центра… всё желание чего – либо пропадет.

…Впервые за много лет мне не было холодно, и не было жарко. Мне было тепло... просто тепло.

Кофе в чашке, с ложечкой, (хоть она и мешала мне, но я её не вытягивала специально). Ну, не эстет я! Вот так.

Максик греет мягкое место на моем теле... справа на стуле возле меня... что еще надо для жизни?

Лета уже боюсь, потому, что оно закончится. А мы уже успеем привыкнуть к нему. А потом опять осень... Эта чертова осень... эта проклятая осень, в которой я родилась.

Как только я научилась говорить - я спрашивала у мамы:

– Зачем ты меня родила? Кто тебя просил?

А недавно Юлька мне прислала фотографию одной крохотной девчушки с огромными глазами и большущим вопросом в них:

- Зачем?

Что-то было не так. Что – то должно было случиться, но не происходило, почему – то. Так мне казалось...

В ноутбуке запело:

- На – та – ли...

Ненавижу эту песню!

Все любят больше Натали: блондинку с длинными волосами и умными голубыми глазами. А у меня каштановые... да плюс серые – огромные глаза! Мне, когда подбирают очки, то расстояние от центра до центра глаза на сантиметр больше, чем в обычных очках. И никакого астигматизма нет! Просто такие глаза, в форме миндаля.

Когда-то, в 11 лет я была в детском санатории. Там  понравилась одному мальчику. Волосы тогда у меня были такие же, как сейчас: короткие совсем... И вот,  он меня приучил к  миндалю.  Показал мне дерево, которое росло на территории санатория, одно - единственное с такими плодами... Орешками горькими такими. И мы срывали и ели их. Он часто мне приносил жменю и отдавал.

Мне тот мальчик не нравился, но я частенько играла с ним в шахматы. И однажды мы даже не заметили за игрой, как наши все... всем отрядом ушли в корпус. Мы остались одни на площадке для дискотеки. Кстати, тогда в том санатории были такие строгие правила! И я так и не поняла: как о нас могли забыть?

Юлька убила в нашем романе нашего Принца... потом, конечно, я, как главная героиня, должна была его оживить, (ведь это  была сказка, фентези), но подруга сказала мне одну мысль:

– Я, – говорит, – так плакала, когда его убивала...

Я отвечаю:

– Ты не его убивала, ты себя убивала.

А потом:

– Ой, слушай! А если мне написать, как я кого-то убиваю... может, попустит?

– Не надо, – засмеялась Юлька.

Я уже ничего не понимала. И мысль:

– Меня это не касается... и ладно, и не надо.

И дальше:

– Я ни в чем не виновата. Ни в чем. Хватит заниматься самоедством!

Не хочу вспоминать вчерашнее. Не хочу возвращаться к нему. Не хочу кАпать на мозги, не хочу солить.

Всё не так и всё не то, но зачем зверю дано чувствовать? Почему мы не умеем завидовать? А нам на зло... не понимая всей нашей чистоты в мыслях, покупают новые золотые унитазы... как - будто нам станет от этого хуже и еще завидней.

Ой, стоп, это меня не касается, просто нахлынуло.

Я бы раньше и половины того не сказала, что сказала, что подумала. Это меня Юлька научила расписывать всё по пунктам, что бы читателю было понятней: ну не такая она дура и бесчувственная психичка…  эта главная героиня.

А потом Юлька поняла, почему у меня так сносит крышу: она сама этим заразилась.

Я вчера написала стих про белую розу... нежную и не сорванную. Я его посвятила тому человеку, за которого когда-то хотела замуж. И кинула ему ссылку на стих... Мне захотелось его подбодрить и показать, что он не забыт, и что я клюнула на одну строчку из его стиха. Мне хотелось ему сказать:

– Пиши. Можно написать сто стихов ни о чем - ради одной такой строчки... ради этой жемчужины.

Может, поэтому, Беда и потерялся... может, поэтому у него и сорвало крышу. И он меня так... по чистому – белому...  Оборвал на полуслове, по самому больному месту.

И я же била. Я тоже ведь била...