«Возьмите  меня  в  садовники!»

После визита к Русте Лена направилась в главное здание Института Космоса, на этаж с тренажёрными кабинетами. Час занятий спортом был обязателен для всех сотрудников Института, а подходящее для этого время каждый выбирал сам…

Возвращаясь после столь психологически тяжкого дня домой, Лена чувствовала себя смертельно усталой. Андрей обещал ждать ее у выхода с территории Института в семнадцать, – время еще было, и она решила пройтись по парку, осмыслить всё происшедшее за день.

Занятия в гимнастическом зале прошли далеко не на «отлично». В чём дело? Во-первых, последствия отпускной лени: тренировалась в отпуске кое-как, даже разминку йогов делала не ежедневно. Во-вторых, фужер ликёра с кубиками льда в гостях у Соны. Ну а главное, конечно, – недоверие к Хайдару, смешанное с недоверием к самой себе: возможно, ничего плохого он на сей раз и не замышляет, просто бравирует перед дамами, а они обе пугаются? И он доволен…

В любом случае предстояла жёсткая дисциплина – и с едой, и с тренировками, иначе можно оказаться исключённой из претендентов на дальнейшие космические полёты. «А как же ночное путешествие с Хайдаром? Выбьет из колеи, пожалуй, на неделю. Впрочем, тем ли я озабочена? Еще вопрос, вернусь ли оттуда вообще... Странно: я не сомневаюсь в существовании Светлого мира, а вот Тёмный мир всё мне кажется фантазией, сказкой. Хотя, если его нет, чем объяснить, например, «одинаковый почерк» в действиях властителей далёких друг от друга эпох? Разница – только в масштабах злодеяний, методы же и цели настолько одинаковы, что невозможно не задуматься об общих корнях, общей подготовке самодержавных злодеев, об окончании ими одного «лицея»… И всё равно в Тёмный мир не верится. Видимо, не хочется верить, очень уж не хочется…

Верю ли я в Творца мира? Верю. Верю ли в приоритет мысли, идеи над физическим бытием? Несомненно. И никогда не приму версию о нашем происхождении от «мартышек». Но если существуют Бог, свет, добро и истина, то логично предположить, что существует и другой полюс: Сатана, мрак, зло и ложь; при отсутствии такого полярного разделения был бы лишь нерасчленённый, мутный хаос. Ведь даже для понимания того, что такое добро, надо иметь и понятие о зле, отталкиваться от него.

Итак, при всём нежелании верить в реальность Тёмного мира, скорее всего – он есть. Способен ли проникнуть в него человек? Хайдар, например? Не знаю... Но если йог способен перейти в иное измерение (исчезнуть), что не раз подтверждалось экспериментами на глазах у людей, то поверить в такую способность Хайдара можно. И, кажется, я по легкомыслию согласилась на очень опасную авантюру, ибо даже йоги (а мне до них далеко!) не всегда оказывались в силах вернуться обратно, – и тогда на Земле оставалось одно только их безжизненное тело...»

Так она размышляла, идя по почти безлюдному парку, и чуть не наткнулась на мужика в тяжелых сапогах, курившего сигарету. Стоя на асфальтовой дорожке, он наблюдал за тем, как две бабоньки в платочках и длинных, широких деревенских юбках пересаживают цветы за бордюрчиком газона. Лена вгляделась в их склонённые лица – оказалось, вовсе не бабоньки, а девчушки; и юбки на них не просто «деревенские», а наимоднющие: вспомнились картинки из последних журналов мод, да и их разрисованные мордашки подсказали.

– Барышни, можно возле вас посидеть – посмотреть, как вы управляетесь с цветами? Авось, и перейму что? – весело спросила Лена, включившись в их светски-деревенский маскарад.

Барышни прыснули:

– Да мы и сами ничего не умеем! Спасибо, дядя Тимофей помогает.

Лена, гася неприязнь, взглянула на дядю Тимофея (всегда терпеть не могла надсмотрщиков за чужой работой):

– Чем же он вам помогает?

– Как чем? Советами!

– Ах, сове-етами... («Не ввязывайся не в свое дело!» – приказала себе, ощущая, как закипает в ней злость.) Дядя Тимофей – садовник? – спросила неизвестно кого из троих.

– Подымай выше: старший садовник, – ответил дядя Тимофей голосом того тембра, который можно определить лишь ненаучным термином мрачный. Таким голосом отвечают на назойливо-вежливые вопросы интеллигентов слесари, укладчики асфальта, грузчики в мебельных магазинах и другие труженики тяжелого быта; реже – водители автобусов, еще реже – таксисты. Селяне начисто лишены способности к выработке этого уникального, внеприродного тембра: видимо, спасает близость к земле-матушке. Откуда же такой тембр у садовника?

– Ста-арший? – уважительно протянула Лена. – Чего ж они вас по имени-отчеству не кличут? Что за «дядя Тимофей»?

– Да он мне и в самом деле дядя! – залилась смехом одна из девчушек. – Ильич он, – добавила серьезно.

– Тимофей Ильич, а младшие садовники вам не нужны? Взяли бы меня!

Тимофей Ильич погасил сигарету о подошву сапога, пошел к урне, бросил в нее окурок, вернулся. Наконец ответил:

– Ну эти свистушки – понятно: ничего другого не умеют. А вам это зачем?.. Чем занимаетесь-то?

– Полётами. То в Космос, то (чуть не сказала: «в Инфра-мир», с издёвкой над этим своим намерением)... то еще куда. Устала. Хочу передохнуть.

– Передохнёшь тут, на этакой работе! Скорее передохнешь, – весело отозвалась племянница дяди Тимофея.

– К семи утра надо уже быть здесь, – подхватила вторая труженица клумб и газонов. – И до обеда спины не разогнёшь! А потом еще вечером...

– И Тимофей Ильич спины не разгибает?

– Так он – старший! Он воще не нагинается! – Обе опять прыснули.

«Тем более хочу в садовники, – решила Лена. – Может, навела бы тут порядок: дядя Тимофей работал бы, а девчушки помогали бы ему советами. Чего проще – советами помогать! Всякий справится».

– Тимофей Ильич, ну возьмите меня в садовники! Я всё умею: и сажать, и окучивать, и полоть, и поливать. Всё на собственном горбу испытано, на даче.

– На даче! На даче ты захотел – работаешь, не захотел – плюнул, а здесь... Здесь отве-етственность. – Голос Тимофея Ильича освобождался от неизбывной мрачности, приобретая нотки наставничества. – Да об чём тут толковать? Вам физически не выдержать.

«Отлично! Значит, тренировки не наложили на меня печать: стальная женщина».

– А вы установите мне испытательный срок, – продолжала она канючить, ибо эта блажь – уйти в садовники – родилась не сию минуту, а давно преследовала ее, еще и укрепившись за время отпуска, на даче. Умом она понимала, что это не всерьёз, скорее мечта, светлая, голубая мечта.

– Да бросьте вы дурить! – сказал Тимофей Ильич, как сказал бы мужик-крестьянин взбалмошной дамочке.

Это мгновенно вызвало у Лены симпатию к нему, а следом потянуло на откровенность, хоть и не легко она, такая откровенность, далась:

– Тимофей Ильич, скажите: как вы можете так вот... ничего не делать, а только наблюдать за работой других?

– Слушайте вы их больше, этих свистушек, – с невозмутимым спокойствием ответил садовник. – Спину-то целыми днями гну я, и к семи утра прихожу я, а они поработают вечером пару часов и по домам: устали! Да и эти-то два часа больше лясы точут, чем работают.

Девчушек сразу покинула неуёмная весёлость, обе низко склонились над грядкой.

Распрощавшись с тружениками клумб и газонов, Лена неторопливо продолжила свой путь, размышляя: «Что за дурацкий розыгрыш устроили эти девчонки? Вот так можно по первому впечатлению вписать живого, неповторимого человека в привычную для тебя схему, в стереотип, да еще и получить якобы беспристрастных свидетелей. Может, мрачный тембр вырабатывается у городских мужиков именно из-за обилия таких вот помощников – да и соответствующих интервьюеров?.. А если всерьёз: окажись я почему-либо отстранённой от своей профессии, чем бы я занялась? Ну, сочинительством, конечно. Под хорошую музыку. И работой в саду! То есть вовсе я не шутила с Тимофеем Ильичом…»

Может быть, из-за этих «философских» размышлений Тимофей Ильич крепко запомнился Лене, хотя к ее жизни не имел никакого отношения.