Отступление

После того, как умерла мамина мама, она не может слушать песни про маму. Когда я читаю родителям стихи про любовь, они говорят – красиво – и начинают мне объяснять, что им слушать этого не хочется. Потому, что любовь в них умерла, после того, как в их жизни появился Валик. Но я тоже выключаю канал, если там начинают петь про маму, - хотя моя мама еще жива… Так же и в своих стихах я, как - никак стараюсь обойти это слово – любовь. Но мама ведь чувствует любовь к своей маме… просто ей больно слушать эти песни! Значит, она помнит еще, что такое любовь! Просто ей надо как-то облегчить эту боль от ее воспоминаний. Значит, не все еще потеряно. И книгу эту я пишу, что б они меня простили: мама и папа. Когда они ее прочитают, то посмотрят на все с другой стороны… или не посмотрят… тогда все это напрасно? Но я просто обязана вернуть в родителей веру в любовь, потому что это - вера в Бога.

                                                                                  8 апреля 2005 года

Светило солнце и была хорошая погода, я потянула маму на рынок. До рынка 15 минут ходьбы, и мама затронула больную тему о том, как я себя чувствую:

-Если бы тебя сейчас смотрела комиссия, то группу тебе бы отменили точно…

Не знает мама, как я хочу, что б весна скорей закончилась!

-По-твоему я здорова? Я боюсь из дома одна выйти… боюсь дома остаться сама.

Потом я подумала и озвучила свою мысль:

-Люди годами сидят по тюрьмам, но ждут освобождения и летят навстречу этой свободе. Выходят из тюрьмы и начинают жить. Я же боюсь этой свободы! Я в своем теле чувствую себя, как в клетке!

-Все равно, мне кажется, что никакая это у тебя и не шизофрения.

-Все относительно. Если сравнить меня с остальными больными, которые лежат в дурдоме, то я намного хуже. Особенно, когда я попала туда первый раз. У других голова понимает, что что-то не так. Я же ничего не понимала. Так что это, если не шизофрения…

Я подумала еще, - правда думала я быстро и, поэтому продолжила говорить почти сразу же:

-Я болела с самого рождения, у меня эта болезнь была всегда, и я не почувствовала разницу между действительностью и выдумкой. Мне становилось хуже постепенно. Мама, как же я хочу быть похожей на больных, которым становится плохо периодически, и они попадают в больницу! Я согласна пролежать в больнице два месяца, но потом выйти оттуда здоровым, нормальным человеком. Поехать на море… поехать в Киев…

-Пойти на работу, - поддела меня мама.

Но я не обратила внимания:

-Да! Пусть, с меня снимут группу, но я хочу быть свободной!

-А группы там в больнице у всех?

-Нет, у четвертой части.

-Да ты что?

-Да, или даже у пятой, в общем группу дают единицам.

-А я думала, что там всем дают группу…

Тут я почувствовала, какое мое печальное положение. Мама спросила:

-Ну чего ты боишься? Мы же всегда с тобой, защищаем тебя, оберегаем.

-Боюсь, что мне вдруг станет плохо, а рядом не будет больницы. Боюсь, что мне станет плохо, а я не смогу быстро попасть в больницу.

Страшно, когда болят зубы, а анальгина нет. Не страшно, когда надо немного потерпеть, что б потом боль прошла. Но страшно, когда у тебя ломка, и ничто и никто тебе не поможет… никогда.

-Пусть бы мне весной и осенью было немного хуже, чем летом и зимой, - я бы весной и осенью сидела дома, но летом и зимой была бы здоровой!

-Но ты же, - тьфу, тьфу, тьфу, - вон сколько уже не попадала в больницу?

-Так я ведь даже в гости ни к кому не хожу…

-Ну и что? А пошли бы, и все б было нормально.

-Ага, мне раз, когда я попала в больницу, стало плохо только потому, что Сережа, - это мой троюродный брат, - позвонил и попросил папу к телефону.

У них были какие-то общие дела по работе.

-И все, меня раз, и переклинило. Я четыре дня ничего не ела, опять похудела на 4 кг, начала писать длинные стихи…

Мы подошли к пешеходному переходу и стали переходить его. Мама улыбалась:

-Ну, например, в этом случае ты просто боишься, что тебя увидят такой располневшей.

Я ничуть не возмутилась:

-Нет, мама. Это, конечно тоже, но только после моего страха - опять заболеть.

Мама стояла на своем:

-Да - да.

Я чуть не засмеялась:

-Да, я не хочу, что б меня видели такой. Но это на втором месте… ну ладно! Я одинаково боюсь и того и того!

Мы смеялись.

-Я знаю, - знает мама, - мне самой так стыдно было, когда я ездила домой. Шесть лет назад я была нормальной, а теперь…

-Да ладно, я помню, ты уже тогда упрашивала своего отца, что б он что-нибудь сделал, что б ты похудела.

Он уже тогда занимался экстрассенсорикой.

-Да, но я тогда весила на 20 кг меньше, чем вешу сейчас.

-Какая там уже разница.

-Ну спасибо тебе!

Мы стояли возле рынка.

-Ну, что, пойдем книжку покупать? – спросила мама.

Потом она глянула на книжный магазин, который был тут же:

-Пойдем, в книжный зайдем, а то там, где мы покупаем книжки, на нас каждый день зарабатывают лишнюю гривну.

В магазине была перестановка. Продавщица пожаловалась, что у них протекает крыша, вода затекает под прилавки, вот ей и приходится все переставлять. Я уже была здесь не в первый раз и не в первый раз взяла в руки книжечку со стихами. Там четверостишья были распределены по алфавиту – на каждую букву свое четверостишье. Если мне не померещилось. А со мной такое может быть. Мне хотелось ее купить, да жалко было 20 гривен. Я думала, что 5 гривен ей красная цена. Хотя потом я прочитала, что это Омар Хайям…

В магазине мы ничего не купили и пошли за Донцовой на рынок. Мама стала выбирать книгу, я здесь же купила ручку с черной пастой, - я такими всегда писала. Рядом продавались женские сумочки, я посмотрела на фиолетовую.

Мама перехватила этот взгляд:

-Под твою одежду - нужна розовая.

-Я думаю, что пусть хоть на один тон сумочка отличается…

-Правильно. Вообще-то сумочка должна быть по цвет обуви.

-А я хочу фиолетовые босоножки.

-Ну, - мама запнулась, - что ты хочешь… главное – что мы сможем здесь купить.

И то правда. В этом городишке такой маленький выбор, что когда что-то нужно – этого обязательно не будет.

-И вообще, - сказала я, - мне не нравится, когда девушка идет с такой сумкой. Жлобство.

-Сезонная вещь. Один сезон – и выкинь.

Купив все, что нам надо, мы повернули в обратную сторону. И снова вернулись к прежней теме.

-А знаешь, мам, чего я еще боюсь? Нормальный человек может уверенно сказать, что он никогда не станет убийцей, что он никогда не станет самоубийцей, а я, вот, смотрю вчера "Каменскую” – как там психи убивают…

Мама чуть не захлебнулась от негодования:

-Тоже еще мне! Я хотела тебе сказать вчера, что б ты не верила всему, что показывают. Они сами ничего об этой болезни не знают и не понимают… Я заметила, у Донцовой тоже часто эта тема затрагивается, а ведь…

-Я не об этом. Я о том, что после того, как узнала, что могу повести себя совсем не так, как от себя ожидала… после того, как попала в больницу, я не могу с уверенностью сказать что-то о себе. А вдруг меня однажды так переклинит, что я начну убивать?

-Ну престань! Глупости! Это все выдумки глупых писательниц. Ты вспомни, скольких ты видела больных, и никто из них…

-Мама, а ты вспомни свою тетку. От нее даже ребенка забрали. Врачи сказали, что она его может из окна выбросить.

-Это поначалу. А потом она его вырастила. Просто у нее тоже было такое чувство, что ей некуда деваться. Если б ее не держали в квартире, она бы бежала, бежала… кричала…

-Вот я и бегала.

Я все – таки решила открыть маме тайну, которую считала страшной:

-Но самое главное, что первый признак этой болезни не рассказывают ни в кино – ни в книгах. Во-первых, это в душе огромное, переполняющее чувство любви, а в остальных органах – чувство возбуждения. Поначалу, это даже приятно, но потом… это все сильнее и сильнее, и мы начинаем от этого бегать, но куда от себя убежишь? Есть такие больные, что это понимают и просто рассказывают врачу о своем возбуждении. Я же не могла тогда понять – что со мной происходит.

-Просто ты всегда была немножко больна, и это произошло, как так и надо.

-Угу. Я думала, что я попала в сказку, что в моей судьбе готовится какое-то знаменательное событие, что меня готовят в жены Богу… все это возбуждение можно погасить таблетками. В больнице была девушка, которая всегда лежала в отключке. Ей вколют что-то – она замолкает; через пару часов действие лекарства проходит – и она начинает кричать.

-Ой, какой кошмар.

-Хотя, может, ей даже лучше, чем другим, кто молчит. Она закричит – ей укол. Словит кайф и спит. А я тогда месяц плакала, просила, что б мне что-то сделали… а медсестры только грозили, что переведут в третью палату. Может, если б я лежала в какой-то супердорогой клинике, где бы за мной ухаживали и было б надлежащее обслуживание… и, где я б не видела других больных – которым хуже, чем мне, может у меня бы и не осталось теперь этой боязни жить.

В город приехал цирк. Мама первой увидела, как парень выгуливал медвежонка в наморднике. Мы чуть шеи себе не посворачивали, проходя мимо. Такой смешной! Косолапый, бегает за хозяином; тот тянет его за поводок, а мишка лапой пытается прижать этот поводок к земле, что б его не тянули.

-Я, мама, боюсь своих братьев… Я не хочу, что б у меня что-то всколыхнулось в душе. Я так завидую обычным людям, которые могут любить… А для меня – это болезнь, и мне это запрещено. В больнице я познакомилась с женщиной, которая лечится там уже лет тридцать, - периодически. Так после того, как она заболела, она с мужчинами больше не встречалась. А я не хочу этого!! Я хочу чувствовать и жить, как все нормальные люди.

У меня даже глаза стали больше, когда я представила, что у меня никогда не будет больше нормальной жизни.

А у кого она есть – нормальная жизнь? Вот, папин двоюродный брат: 5 лет был закодирован от водки, потом у него обнаружили рак желудка и вырезали этот желудок вместе со всеми рядом находящимися органами. Потом он еще пять лет не пил спиртных напитков, и даже бросил курить. А теперь его такая жизнь совсем достала. Так он начал понемногу выпивать. На праздник – шампанского или вина, а так, в обычный день, бутылку пива. Зачем? А просто хочется. Вот, что б было со мной, если бы я начала пить пиво? Интересно: кому хуже в этой жизни – ему или мне? Так меня хоть любят близкие и родные мне люди, а он с женой просто ненавидят друг друга.  Может, конечно, группу еще отменять рано, но я ведь живу? И умирать пока не собираюсь. Даже, может быть, как – раз я не заболела – а вылечилась? Я бросила колоться, пить и курить; я перестала ненавидеть маму и перестала любить Валика; я поняла то, чего раньше не понимала.  Я изменилась. Живут же люди с боязнью замкнутого пространства, или наоборот, открытого… значит и я могу жить со своими страхами. Куда не посмотри, везде есть горе. В каждой семье есть кто-то больной раком, в каждой семье, - ну почти в каждой, - есть дети – наркоманы. И хорошо - если еще есть. У папиной троюродной сестры погибли так два сына. Мамин отец воспитывал двух сыновей своей второй жены, один из которых теперь наркоман и не явился даже к матери на похороны.

Как-то мы с сестрой смотрели на ниши старые фотографии. Вот, Настин четырнадцатый день рождения, и мы с компанией – празднуем на речке. Из девяти человек на фото только моя сестра и еще одна девочка не стали впоследствии наркоманками. А что поделать – такова жизнь.

Одни сидят по тюрьмам, другие затягивают все новых и новых жертв. Но кто же в этом виноват? Можно сравнить с той женщиной, которая на выборах голосовала 15 раз – потому, что работает уборщицей. Она ведь тоже "могла” себе найти другую работу, как и наркоман "мог” бы выбрать себе другой путь. Ведь они одинаково виноваты в своей судьбе.

Я вышла во двор посмотреть, что делает мама. Она белила деревья, что б не было вредителей и было красиво.

-Ой, хорошо, что мы не садим картошку, - сказала я.

-Да уж, у меня уже и на помидоры места не хватает, капусту посадила, куда тут уже картошку.

-А то пришлось бы мне ямки копать… потом выкапывать… А саповать?!

-Вот лентяйка!

-Я не лентяйка.

И решила это маме доказать:

-Вспомни, в детстве я занималась танцами – и музыкой.  Так на танцы я любила ходить и ходила с удовольствием – хоть там надо было по два часа заниматься в день, а музыкой всего 45 минут. Но музыку я не любила.

-Правильно, к чему душа лежит…

Я промолчала, что я, например, могу писать сутками – потому, что это мне показалось не непосильным трудом. Что еще я хотела бы делать? Когда-то я возилась со своей маленькой двоюродной сестричкой, и мне было не лень это делать. Но этим занимается каждая женщина…

-Слышишь, мам, вот стою и думаю – что бы мне еще не лень было делать?

-Ну и что?

-Не могу придумать!

-Ха – ха.

Есть готовить не умею, учиться готовить не хочу, тем более, что мама говорит:

-Готовить или умеешь, или нет. Что значит учиться готовить? Ты же видишь, как я это делаю?

Ну и что с того, что я вижу? Успокаиваю себя тем, что если придется, куплю себе поваренную книгу и буду готовить по ней. Мне лень даже понять какие кнопки надо нажимать на стиральной машинке, что б она стирала. Мама мне однажды показала – так там целая страница объяснений: что, где, когда и как. Надо будет – разберусь потом. Совсем не знаю какие вещи как гладить. Что просто так, а что через марлю.

Грушу от яблони могу отличить только, когда на деревьях есть груши и яблоки.

-Мама, что будет первое: вишни, или клубника?

-Клубника, потом черешня…

И все свое! Персики, абрикосы, сливы. Кроме того, смородина, малина и алыча. За лето навитаминишься по самое горло.

Во дворе я подняла с земли веточку и стояла, держа ее в руке. Собака подошел сзади, взял ее в зубы, погрыз и выплюнул. Вот, что мы делаем со всеми палками, - как – будто он сказал мне. Наверно в детстве его кто-то бил палкой.

Мне стало смешно:

-Мама, смотри, забрал…

-А он все палки сгрызает, не любит он их, - она подняла с земли писчасчий мячик и бросила его собаке. – Он брать его в зубы боится, потому, что он писчит.

Псу игра не пошла, и он выплюнул мячик. Я пнула его ногой, - в смысле мяч, - и начала играться в футбол. Собака подскочил, я ему говорю:

-Давай, лапой отбивай.

А он, вместо этого, забрал мяч и понес его к себе в вольер. Мама наблюдала, а потом сказала:

-Твою веточку так отобрал, а свой мячик поиграться не дал.

Животное это мало взволновала. Короче говоря, эта псина сидит у нас на голове. Бывает, гавкнет на кого-нибудь из нас - и я начинаю его ненавидеть. Но проходит время, и ненависть куда-то исчезает, и так до следующего раза. Когда ему было три месяца, и он задавил Мурзика, я настаивала на том, что бы его кому-нибудь отдали. Но мама сказала, что если она отдаст собаку, то потеряет и меня. Почему-то ей так казалось. Она говорила, что не смогла воспитать меня, так хочет попробовать воспитать хоть собаку. Но я никому не советую заводить кобеля азиатской овчарки. У нас это еще не худший вариант, потому, что его воспитывали только с любовью. А вообще – там, где есть такая собака, ничего другое жить не будет. Наш пес очень ревнив и своенравен, и не слушается никого.

Но вернемся к перевороту в стране. Все, как и после Ленинской революции: старую власть повалили и начали судить и садить по тюрьмам. Например Колесникова – губернатора Донецкого края, за то, что заказал три покушения на жизнь одного бизнесмена, у которого хотел отобрать завод. Мне интересна в этом деле роль Януковича, который открыто стал на сторону Колесникова. Или они оба бандиты и поэтому между ними существует определенная солидарность, или Януковича использует кто-то в своих целях. А, скорее всего, просто они там все повязаны. Зачем так себя компрометировать, если даже суд отказался выпустить Колесникова на волю до принятия решения? Смотришь на этого Януковича, и понимаешь – что тебя ни во что не ставят. Вряд ли он ничего не понимает и просто запутался, борясь за свои ценности и идеалы. Видите ли, дети бывшего губернатора остались без отца. А тот бедный бизнесмен в чем провинился? Правильно папа говорит, что их надо сажать потому, что у них столько денег, что еще чуть – чуть и они все повтикають. Нет, это все не сказка про доброго дядю Ющенко. Не сказка ведь, что революция свершилась без капли крови?! Но самое главное, что мы – украинцы – теперь любим свою страну, и это прекрасное чувство. В отличие от России, мы не вспоминаем наше государство благим матом. Мы любим Украину и своего президента, и гордимся этим!