Литературное издательство
| Главная » Произведения » Тахистов Владимир » Тахистов Владимир | [ Добавить произведение ] |
Верена не могла говорить. Ее душили спазмы... Ей было стыдно и неловко за свой вид в стоптанных туфлях, поношенной юбке и старой, длинной, вытертой во многих местах кофте. Она чувствовала, что ее лицо заливает краска. От стыда, казалось, что она вот-вот провалится сквозь землю.
Он посмотрел на часы. До обхода еще оставалось чуть менее часа.
Верена на мгновение задумалась. С чего начать? Она начала свой рассказ. Сначала тихо, почти шепотом. Затем ее голос звучал все громче, яснее и увереннее. Начала она свой рассказ с того времени, как неожиданно оказалась в числе группы лиц, сопровождающих испанский детей в Советский Союз. Рассказывала все, без утайки, даже то, как ее обокрали, забрав все теплые вещи, как она села в поезд не имея практически ни денег, ни продуктов в дорогу...
Верена только пожала плечами. В кабинет заглянул кто-то в белом халате.
Сколько прошло времени Верена не знала. Ей показалось, что она даже немного задремала. Она очнулась, почувствовав, что кто-то дотронулся до ее плеча.
Верена вопросительно посмотрела на Григория Львовича. Разговор продолжался уже не менее часа. Теперь он знал, если не все, то многое о Верене.
Ей стало неловко. Она не могла признаться, что у нее от голода кружится голова и она еле стоит на ногах.
Григорий Львович вернулся в сопровождении невысокой, худощавой женщины в белом халате.
Попрощавшись, Верена, в сопровождении своей «попечительницы» покинула кабинет главного врача. В небольшом помещении, именуемом «Буфет для сотрудников» было пусто. После уборки в комнате стоял легкий запах хлорки. Ольга Акимовна постучала в закрытое раздаточное окно.
Через некоторое время Верене принесли тарелку гороховой каши и лепешку. Сбоку на тарелке в качестве приправы аккуратной горкой лежала тертая отварная морковь.
Горло сдавили спазмы. Через некоторое время она успокоилась. Ей казалось, что ничего более вкусного, чем эта скромная еда, никогда в жизни не ела. Верена очнулась от прикосновения руки. Передней стояла улыбаясь Ольга Акимовна.
Вслед за Ольгой Акимовной Верена вошла в небольшую, скромно обставленную комнатку. В каморке, как ее сразу «окрестила» Верена, было тепло и уютно. Села на предложенный стул.
Не вдаваясь глубоко в подробности, Верена рассказала свою «историю» начиная с момента, когда она попала на теплоход в качестве одной из сопровождающих испанских детей. Во время рассказа Ольга Акимовна внимательно и пристально смотрела на Верену, словно изучая ее и оценивая правдивость повествования.
И Верена залилась слезами.
Прошло несколько дней. Верена с трудом осваивалась на новом месте. Собственно с профессиональной точки зрения ей было все знакомо. Ее удивляло только как была оборудована клиника — старое, допотопное оборудование, неудобные кровати для больных, перенасыщенность больничных палат больными и многое другое, что ей казалось необычным и непонятным. Не хватало медсестер. Этого контингента медперсонала почти всегда не хватало, а тут еще война... Все молодые врачи и медсестры призывного возраста были мобилизованы. Верена, оказалась самой молодой медсестрой на всю клинику. Временами Верене казалось, что за ней постоянно кто-нибудь незримо наблюдают, что каждый ее шаг не остается незамеченным. Это ее тревожило. Она стала более замкнутой. В один из дней Ольга Акимовна встретив Верену попросила ее зайти к ней в каморку. До окончания ее смены оставалось не более получаса.
В ответ Верена разревелась. Она рыдала вголос, не пытаясь остановить потоки слез. .Казалось, что из нее вот-вот что-то выплеснется.
Верена смотрела на Ольгу Акимовну широко раскрытыми глазами. Кто она, эта женщина, которую все уважали и, даже, побаивались? Кем она была на самом деле завхозом, сестрой-хозяйкой или еще кем-то?
В тот день она надолго задержалась в каморке у Ольги Акимовны. Рабочий день давно закончился, а Верене совсем не хотелось уходить. Да и поздновато уже. Как хозяева посмотрят, они, ведь, рано укладываются спать...
Верена была довольно работой. Теперь она работала постоянно в терапевтическом отделении. Работала посменно, не только в дневное время, но и в ночные часы. Она не считалась со временем работая иногда, когда это требовалось обстоятельствами, по две смены. Единственная, пожалуй, трудность, с которой ей пока не удавалось справиться это был язык. Русский язык казался ей непостижимо сложным. Он не был похож ни на ее родной немецкий язык, ни на испанский, который она освоила довольно быстро. Правда, понимала она русскую речь уже неплохо, но ее произношение часто вызывало у собеседника улыбку. Тем не менее Верена не расстраивалась.
Почти год шла война. Кровопролитная. Страшная... Даже в Акмолинске, далеком тылу ощущалось ее дыхание. Продолжали прибывать эшелоны с эвакуированными с мест, граничащих с районами боевых действий. Десятки тысяч людей... Эшелон за эшелоном... В городе появилось много военных. Говорили, что формируются новые дивизии для отправки прямо на фронт. На базе первой городской больницы был развернут эвакогоспиталь для лечения тяжело раненых. Число их не уменьшалось, а новые все прибывали... Не хватало врачей и медсестер... Из второй больницы, где работала Верена, перевели в госпиталь двух профильных врачей. Медсестер призывного возраста уже не осталось. Все пожилые, да Верена, которая в силу своей национальной принадлежности призыву в действующую армию не подлежала. Что происходило в действительности на фронтах она не знала. Дома у Верены не было радиоточки, поэтому все «новости» она узнавала прислушиваясь к разговорам сотрудников больницы и самих больных. Во время, свободное от процедур они подробно обсуждали услышанные по радио или от кого-то «последние известия», дополняя их самыми невероятными домыслами. Однако, чтобы там не говорили, чувствовалось, что на фронте обстановка очень напряженная. Верена вслушивалась в обсуждения, не совсем понимая происходящего. Она физически не могла себе представить, как Германия могла захватить всю Украину, Крым, продвинуться до Волги и до кавказских гор... Ведь в ее понимании Германия по сравнению с Советским Союзом — это тьфу, ничего. И еще она иногда думала, что было бы с ней, если бы она осталась... Ничего хорошего, это уж точно. В таких случаях она открывала медальон, подолгу вглядывалась в лица родителей и только губы ее беззвучно шептали:
Часто, во время ночных дежурств, она во всех подробностях вспоминала свою жизнь. От беззаботного детства в далекой, теперь уже не существующей африканской стране до прибытия на испанском теплоходе в Советский Союз, где для нее начался совсем новый этап жизни. Что ее ждет дальше? Она долго думала, но ответа не находила.
После того, запомнившегося ей до мельчайших подробностей, разговора, Верена стала более доверительно относиться к Ольге Акимовне. Почему-то она верила этой пожилой женщине и доверяла. Доверяла настолько, что рассказала ей историю своей семьи. В свою очередь Ольга Акимовна поняла, что Верене тоже можно доверять. После долгих колебаний она решила, что может поделиться с Вереной некоторыми своими «тайнами». Для Верены стало откровением, что Ольга Акимовна походит из старого казацкого рода, что она является потомком еще тех, первых казаков, оказавшихся здесь в составе первого отряда войска из 200 человек, появившегося здесь более ста лет тому и, по сути основавших город. Из личной жизни ей стало известно, что Ольга Акимовна была замужем, что муж ее, бывший красноармеец, участник гражданской войны и борьбы с басмачами, довольно странным образом погиб в 1926 году. Его нашли убитым из охотничьего ружья в нескольких километрах от города. Убийцу так и не нашли. А может быть и не искали. С тех пор Ольга Акимовна одна. Ни сестер ни братьев у нее не было. Много еще интересного узнала Верена о жизни Ольги Акимовны, о людях и о городе, в котором она безвыездно прожила всю жизнь. Но это, как говорится, другая история. Однажды, выбрав удобный момент, Верена задала Ольге Акимовне вопрос. Она не знала почему, но ей очень хотелось бы знать на него ответ .
Ольга Акимовна посмотрела на Верену долгим испытующим взглядом. Она увидела лишь любопытствующий взгляд и легкую, почти детскую улыбку.
Она замолчала, обдумывая рассказать или не рассказывать Верене чужую тайну, которую знали очень немногие. Она вспомнила, как не раз видела, как краснела Верена, при случайной встрече с Григорием Львовичем. Не удивительно, он нравился всем женщинам. Но тут было что-то другое. И Ольга Акимовна решилась.
Она замолчала, увидев как краска заливает щеки ее собеседницы. Верена закрыла лицо руками.
Ольга Акимовна замолчала
Я был под таким впечатлением от его повествования, что даже замешкался с ответом. Я с нетерпением ждал продолжения, но видимо Федор устал. Мне показалось, что устал он не столько от самого процесса пересказа прошедших событий, сколько от нагрянувших откуда-то издалека воспоминаний. Мы оба молчали, наблюдая за узкой полоской прибоя, то медленно набегающего на берег, то с шелестом откатывающегося обратно в океан, чтобы набраться силы для нового наката. Далеко на Востоке чуть заметно посветлело. До восхода солнца было еще далеко, но где-то там, за горизонтом уже зарождался новый день.
В ответ он только покрутил головой. Я понял, что ему нужно побыть одному. Я пожелал ему доброй ночи и ушел. Марина не спала, ждала продолжения рассказа. Утром, за завтраком она неожиданно спросила у меня:
Вечером мы встретились с Федором, как обычно, в вестибюле. Поверх рубашки, на нем была легкая куртка.
Через несколько минут мы снова сидели на «нашей» скамейке. Мы сидели вслушиваясь в непрекращающийся шум прибоя. Со стороны океана потянуло свежестью. Я невольно поежился. Федор сосредоточенно смотрел в темную даль, словно пытаясь что-то разглядеть. Неожиданно он выравнялся:
Мне стало смешно, но я промолчал. Между тем Федор продолжил рассказ, словно он и не прерывался.
Верена слушала Ольгу Акимовну, раскрыв рот и боясь не пропустить ни единого слова.
Ольга Акимовна замолчала, то ли что-то вспоминая, то ли просто собираясь с мыслями. Она помнила все до мельчайших подробностей. Слухи о том, что Ольга-диспетчер взяла на «постой» кого-то из из ссыльных распространялись с невероятной скоростью, обрастая постепенно всевозможными «подробностями». Прошел месяц, наверное, или больше. Зима была, что называется в полном разгаре. Морозы стояли за двадцать. Григорий (так я тогда его называла) исправно ходил в органы отмечаться. Однажды его спросил какой-то там начальник:
Что делать? Ни в одной из двух больниц даже слушать не хотели. Что за врач такой, однорукий? И вообще неизвестно, что он за «птица», ссыльный ведь. Время шло. Установленный срок для трудоустройства подходил к концу, а работу он найти не мог. И только стараниями Ольги Акимовны, Григорий получил временную работу на швейной фабрике, сортировать шпули с остатками нитей. Потом замещал истопника в детском саду... Однажды, время шло уже к весне, пришла с работы Ольга Акимовна чем-то взволнованна или расстроена.
Григорий попросил вымыть с мылом его здоровую руку, затем подошел к больной. Женщина тяжело дышала, дыхание хриплое, поверхностное, на лбу выступила испарина. Он положил руку на пульс и покачал головой. Чтобы послушать у него не было не только фонендоскопа, но даже простейшего стетоскопа. Став на колени у кровати, Григорий приложил ухо к ее груди и долго вслушивался в шумы, исходящие откуда-то изнутри, из легких. Затем также внимательно выслушал со стороны спины.
В больницу Нюрка ехать категорически отказалась.
Через две недели Нюрка выздоровела и в благодарность подарила Григорию собственноручно связанную варежку из верблюжьей шерсти. Так и перебивался бы Григорий случайной работой, если бы не «Его Величество Случай». Все произошло 1 Мая 1939 года. Как всегда праздник отмечали с размахом. Город был празднично украшен, играла музыка, люди все нарядные, веселые. Сначала на площади состоялся митинг, затем нестройными рядами прошли демонстранты с плакатами и портретами Сталина, Ворошилова, Молотова, Берии и других руководителей партии и правительства. Ольга Акимовна, как положено, тоже была на демонстрации. Григорий, сославшись на плохое самочувствии, остался дома. Он сидел у окна и думал. Мысли его были в это время далеко, далеко, в городе, который он не по своей воле покинул более года назад. Как там его Лизуля, как называл он свою жену? Что с ней? Эх, вытащить бы ее сюда, хотя бы... Пропадет она там... Настроение у Григория испортилось окончательно. Сколько времени просидел он так, у окна, глядя на улицу и ничего не видя, не известно. Он очнулся от своих тяжелых дум, услышав какое-то движение в прихожей и взволнованный голос Ольги Акимовны:
Рядом с Ольгой Акимовной стоял в военной форме тот самый уполномоченный, который грозился отправить Григория в лагерь... Григорию стало не по себе.
Он замолчал. И, прежде, чем он услышал ответ, продолжил:
Григорий молча, что-то обдумывая. Наконец он поднялся.
Несмотря на возражения уполномоченного, они все-таки заехали во вторую больницу. Накануне, по согласованию с главным врачом больные были отпущены по домам. Остались только несколько лежачих больных под присмотром дежурного врача и двух медицинских сестер. «Почетная обязанность» дежурить на 1 Мая выпала отоларингологу Клавдии Ивановне Ильиной, или просто, Клавочке, как ее называли за ее юный возраст. Только в прошлом году она окончила мединститут и по распределению оказалась в Акмолинске. Увидев военного в форме НКВД, Клавочка быстро согласилась ехать, хотя не совсем понимала, что от нее хотят. Прежде всего Григорий решил осмотреть пациента. На узкой кушетке в приемном покое лежал и тихо постанывал молодой мужчина. На вид ему не было и сорока. Лицо осунулось и время от времени искажалось от приступов острой боли.
Григорий попросил помыть ему руку. Уверенными движения он начал пальпировать область живота. Добравшись до правой стороны, он резко нажал и отпустил пальцы. Больной вскрикнул.
Стоявшие вокруг переглянулись.
Прежде всего он потребовал, чтобы все присутствующие были облачены в халаты. Чистых халатов оказалось всего три.
Григорий одобрительно кивнул. Далее все происходило в каком-то бешеном темпе. Григорий сам отобрал инструменты и поручил Глаше их прокипятить. Дальше началось распределение «обязанностей».
Пока Ольга Акимовна организовывала подготовку больного к операции, Григорий инструктировал по очереди всех участников, особенно Клавочку. Затем Григорий разложил в нужном порядке инструмент и проинструктировал Глашу и Аню. Наконец привезли больного и все заняли свои места. В звенящей тишине операционной только слышны были отчетливые команды Григория:
Все видели, как между этими сухими командами Григорий левой рукой взял правую руку Ани, держащей скальпель и провел надрез. Струйка крови потекла из открывшейся раны вниз, к паху. В это время Григорий заметил, что Глаша замешкалась: она еле держалась на ногах.
То ли от того, что кисть Ани была слишком напряжена, то ли от того, что левой рукой Григорий владел недостаточно уверенно, надрез получился большим, чем обычно требовалось для подобных операций и сам надрез получился неровный. В эти секунды Григорий возненавидел себя. Но это продолжалось лишь какой-то миг. Он не мог и не должен был позволить себе расслабиться. Ни на долю секунды. Иначе это могло бы стать причиной смерти человека. Ему важно было побыстрей удалить злополучный аппендикс. Одетую в перчатку левую руку он осторожно погрузил в кровоточащее чрево и извлек аппендикс с участком толстой кишки... Крошечный немного искривленный розовый отросток... Григорий почувствовал как начала ослабевать рука Ани. Клавочка стояла слегка запрокинув голову, прикрыв глаза и судорожно пытаясь делать ртом дыхательные движения, Глаша стояла покачиваясь, закрыв ладонями лицо. Даже Ольга Акимовна, которую, казалось ничто не могло ни удивить, ни вывести из состояния равновесия, стояла, отвернувшись, прислонившись слегка к стене. И в это время раздался его спокойный, почти ласковый голос:
Ольга Акимовна словно вышла из оцепенения. Быстро окинула всех взглядом. Аня стояла чуть жива, на лбу выступили капельки пота, вот-вот упадет. Еще чего не хватало! Она быстро поднесла ей к носу ватку с нашатырем.
Между тем Григорий продолжал:
Теперь повязку.... Спасибо всем.
Какое-то время все стояли, улыбаясь, опустив в бессилии руки. Они еще не понимали, не осознали того, что они сейчас сделали. Они спасли человеку Жизнь.
Григорий Львович попросил снять с руки окровавленную перчатку и вышел.
Его окружили сразу несколько человек. Зареванные, с покрасневшими лицами, женщины и трое или четверо мужчин.
Ночь прошла спокойно. Больной проснулся окончательно только под утро. Он обвел глазами больничную палату и уставился на Григория.
Он попытался пожать плечами. Через полчаса Григорий уже знал, что зовут его Ерофей Иваныч, что он не женат, но скоро, возможно, женится, потому, что нельзя же до седых волос в «бобылях» ходить и что работает он начальником строительного треста...
В это время зашел в палату проспавшийся дежурный хирург и удивлением уставился на нового больного и сидящего рядом мужчину в белом халате. Он не успел задать интересующий его вопрос, как снова открылась дверь и вошел вчерашний энкаведешник. На нем был хорошо пошитый темно серый костюм, рубашка с точащим накрахмаленным воротником и черные лаковые туфли. Поверх был небрежно наброшен белый халат.
Он посмотрел на порозовевшее лицо Ерофея, подошел к Григорию и обнял его за плечи.
До хирурга начало понемногу доходить, что за время его «вынужденного» отсутствия здесь что-то произошло. Он потер виски, пытаясь вспомнить, что же было вчера. Да, был праздник, Первомай, кажется. В больнице тихо, девчонки-медсестры о чем-то щебечут и хохочут... Бутылка водки, припасенная на всякий случай... Эх, если бы закуска была... Его воспоминания прервал голос:
В мгновение ока хирург исчез за дверью.
С этими словами он достал из сумки бутылку коньяка. У больного даже глаза разгорелись. Константин Иваныч вопросительно посмотрел на Григория.
Григорий Львович разыскал вчерашних своих помощниц, просил, чтобы обязательно дождались смены и рассказал подробно, что нужно записать в журнал. Через несколько дней Григорий Львович был принят на работу в терапевтическое отделение второй городской больницы в качестве врача-терапевта.
Вера сидела не шелохнувшись. Она готова была слушать и слушать. Слушать всю историю о Григории Львовиче бесконечно, всю с самого начала. Она не чувствовала как по ее щекам катились слезы. Одна за другой, одна за другой...
Верена глубоко вздохнула, всхлипнула в последний раз и вытерла слезы.
Как-то само собой получилось, что Верена с некоторых пор начала сопровождать Григория Львовича во время его ежедневных обходов. Она записывала все замечания и предписания для каждого больного, затем или передавала дежурным медсестрам или сама раскладывала медикаменты для приема и заполняла процедурные листы. Она даже не замечала, с каким волнением каждый раз ждала начала обхода. Иногда Верена оказывалась совсем рядом с Григорием Львовичем, иногда даже касалась его и от это случайного прикосновения ей становилось не по себе. Особенно когда он обращался к ней не официально по имени и отчеству, а просто «Верочка». Голос его звучал ласково и нежно... В такие моменты она чувствовала, что у нее подкашиваются ноги, пересыхает во рту и она попросту теряет силы... Дома, сидя после работы в своей уютной комнатке, она вспоминала не перипетии прошедшего дня, но с мельчайшими подробностями каждое движение, каждое высказанное или случайно брошенное Григорием Львовичем слово... Что это с ней? Верена достала свой потемневший от времени медальон и открыла крышечку. С пожелтевших крошечных фотографий на нее внимательно смотрели родители.
Ей казалось, что все это — мама, папа, сестра Анна-Мария, детство в далекой африканской стране, дом на берегу озера в Баварии... было бесконечно давно. И было ли все ЭТО когда-то материально существовавшим или ЭТО плоды ее фантазии, ее воображения? На мгновение Верене показалось, что она теряет рассудок. Неожиданно перед ее взором вновь возник образ Григория Львовича. Он улыбался своей очаровывающей улыбкой и тихим голосом обращался к ней - Верочка. Верена снова посмотрела на фотографии.
Как долго еще сидела Верна с раскрытым медальоном в руке, она не помнила. Она вообще потеряла ощущение времени. На утро, после почти бессонной ночи, Верена уже знала что ей делать, как поступить. За полчаса до очередного обхода она подошла к Григорию Львовичу и тихо, не глядя прямо ему в лицо, сказала:
Они еще некоторое время стояли напротив друг друга.
В хирургии у Верены отношения с окружающими складывались довольно сложно. Старший хирург, Александр Романович Беряев, проработавший хирургом, как он выражался, всю жизнь, признавал в качестве операционной сестры только Наденьку, пятидесяти пятилетнюю медсестру. Их отношения представляли собой классическую доменантную пару. Наденька понимала его с полуслова. Иногда достаточно было только взгляда. Рассказывали, что когда-то, в молодые годы их отношения развивались довольно бурно. Все шло к логическому завершению. Но вдруг, словно черная кошка пробежала между ними. Они рассорились. Наденька перешла на работу в травматологию. Прошел год и решением главврача травматологию и хирургию объединили. Снова Александр Романович и Наденька оказались вместе, за одним операционным столом. Александр Романович за это время женился и молодые уже ждали первенца... Продолжались ли в дальнейшем отношения между ним и Наденькой? Об этом старались все умалчивать. Поначалу Верена была, как говорится, на подхвате. Это обижало ее, но она терпела. Это не ускользало от взора Наденьки и однажды она, отозвав в сторонку Верену, сказала.
Так Верена стала старшей операционной сестрой. Лето 1943 года выдалось невыносимо жарким. От жары изнывали все, но тяжелее всех приходилось больным. Многие из них, особенно в послеоперационный период были малоподвижны. Палатные медсестры выбивались из сил, пытаясь хоть как-то облегчить их страдания . Верена с сожалением и грустью вспоминала Барселону, госпиталь Сан Пау...В то время она работала уже операционной сестрой. Тогда летом тоже было очень жарко, но она не помнила, чтобы в лечебных комнатах больные и медицинский персонал чувствовали себя не комфортно. А здесь... Однажды, под вечер, когда обычно дневная смена готовилась к передаче вечерней, поступило неожиданное распоряжение Главного врача никому не уходить и всем заведующим отделениями, старшим и лечащим врачам немедленно собраться у него в кабинете. Не иначе, как что-то произошло. Прошел час, а может быть и больше. Наконец появился Александр Романович. По нему видно было, что он очень взволнован.
Затем он зачитал список медсестер отделения, которые временно переводятся на работу в госпиталь. К большому удивлению среди названных Верена услышала свою фамилию. Александр Романович поинтересовался, все ли всем ясно и собрался было уже уходить, как Верена остановила его. Чтобы никто больше не слышал она попросила отойти с ней в сторону.
Уже более двух месяцев работала Верена операционной сестрой. Стояла иногда у операционного стола по двенадцать часов. Менялись хирурги, а она оставалось. Во-первых остро не хватало операционных сестер, во-вторых, чего греха таить, с ней врачи любили работать. Раненых не убывало. Наоборот. Чуть ли не еженедельно прибывали составы с тяжелоранеными. Как нетрудно было догадаться, на фронтах шли тяжелые, кровопролитные бои. По отрывкам разговоров Верена знала, что очень тяжелые бои с участием тысяч танков были где-то под Белгородом. Где этот самый Белгород и как далеко он отсюда она не представляла. Уж слишком большой страной в ее представлении, был Советский Союз. Тот день запомнился ей на всю жизнь. Под утро прибыл очередной эшелон с ранеными. Придя на работу, Верена, как всегда занялась подготовкой рабочего места к проведению очередной операции. Она не знала, кого из прибывших привезут первым, но она знала твердо, стол и инструментарий должны быть готовы на любой случай. День выдался очень трудным. Она работала буквально с минутными перерывами. Только к концу дня стало чуть легче. Верена плохо помнила, как она прибрала рабочее место, переоделась и вышла. Она спустилась по лестнице на один этаж и медленно пошла по коридору, покачиваясь от усталости. Вдруг что-то резануло ее слух. Верена пошла быстрее. В конце коридора, у одной из стен стояли несколько больничных коек. Все они были аккуратно застелены, все, кроме одной. На ней лежал раненый и громко стонал. Временами его стон переходил в крик. То был крик от непереносимой физической боли. Верена подошла к нему. Усталость, как рукой сняло.
Впрочем она могла и не спрашивать. Врена поняла, его вынесли сюда, в дальний конец коридора, умирать. Умирать тяжело, с нечеловеческими страданиями.
Верена, не чувствуя ног, помчалась в операционную. Там в «предбаннике» стоял шкаф с медикаментами. Не задумываясь она открыла шкаф, нашла ампулу с морфием, взяла шприц и помчалась вниз. Она знала, что брать лекарство из шкафа на не операционные нужды без разрешения главврача, а тем более, морфий считалось серьезным нарушением установленного порядка, что в условиях военного времени могло иметь серьезные последствия. Верена, задыхаясь остановилась у кровати с умирающим раненым.
Через некоторое время раненый открыл глаза. Он посмотрел на нее глазами, полными слез благодарности
Он замолчал. На его юном, почти мальчишечьем лице застыла улыбка умиротворения. Верена прикрыла Ивану глаза и медленно пошла по коридору. Усталость вновь огромной тяжестью навалилась на нее. Рано утром следующего дня Верена направилась прямо к кабинету главного врача. Пока он проводил какое-то совещание, она стояла у двери и обдумывала свой поступок. Она решила, что расскажет все как было и он поймет. Увидев Верену, главврач был несколько удивлен...Очевидно было, что медсестры нечасто приходят к Главному просто так. Верена рассказала все как было, наиболее эмоционально подчеркивая, что «нельзя, чтобы человек умирал в муках, если есть хоть какая-то возможность облегчить его страдания». И добавила, что ее так учили... Главный слушал ее, не перебивая, но она видела, как набухли и начали пульсировать от сильного внутреннего напряжения вены на его шее, как постепенно багровым становилось его лицо.
Верена быстро шла по коридору и лицо ее заливали слезы. Внутренне у нее все разрывалось от сдерживаемых рыданий. Ни от того, что она виновна в нарушении приказа, ни от того, что ее отругал Главный, ни от того, что он пригрозил ей «страшной карой», а от того, что Главный пусть косвенно, но напомнил ей ее происхождении. Но ведь люди не выбирают себе при рождении ни родителей, ни национальность... Что же теперь ей с этим делать? Как жить дальше? Неожиданно перед ней явственно возникло лицо раненого танкиста, молящего о помощи, не о помощи, чтобы выжить, а чтобы умереть. Затем мгновенное решение, морфий, укол и выражение умиротворенности на лице умирающего старшего сержанта Ивана Бондаря. Нет,она не жалела о содеянном, ее так учили, так воспитывали. Возможно в чем-то Главный был прав, но это расходилось с ее принципами, с ее пониманием клятвы Гиппократа, с христианскими ценностями... Верена уже больше часа кружила по городу. Постепенно она успокоилась. Вскоре, она совершенно непроизвольно оказалась у входа во вторую городскую больницу.
Верена долго стояла у входа в больницу, не желая быть кем-то замеченной и, в то же время, не решаясь сделать следующий шаг. Она отходила в сторону на несколько десятков метров, затем возвращалась. Так продолжалось несколько раз. Наконец, она все-таки решилась. Резко толкнув дверь, Верена , не глядя по сторонам направилась в каморку Ольги Акимовны. К счастью, она была на месте.
Ольга Акимовна посмотрела долгим внимательным взглядом на Верену. Заплаканные, слегка покрасневшие, с припухшими веками глаза, выражение нескрываемой озабоченности на ее осунувшемся лице говорили ей о том, что произошло нечто необычное, из ряда вон выходящее.
Верена тяжело вздохнула и не спеша начала свой рассказ. Она рассказывала о событиях прошедшего и сегодняшнего дня со всеми подробностями, стараясь не пропустить ни одной «мелочи». Единственное, что она не могла воспроизвести, это эмоциональность своей «беседы» с Главным. Когда она закончила, ей показалось, что ее доводы оказались не столь убедительными, как она думала первоначально. Может быть потому, что она просто «перегорела». Ольга Акимовна сидела в своей излюбленной позе — облокотившись на стол и подперев руками голову и внимательно слушала. Наконец Верена закончила свой рассказ. В каморке наступила какая-то необычная напряженная тишина. Казалось, даже доносившийся с улицы шум от гудков клаксонов автомобилей, шуршания шин и несвязных людских голосов на какое-то мгновение прекратился. Ольга Акимовна сидела прикрыв глаза. Сколько прошло времени Верена не знала, но ей казалось, что тянулось оно бесконечно долго.
При этих словах Верена изменилась в лице. Она не представляла, что такое «военный трибунал», но нутром чувствовала, что это что-то страшное...
Верена сидела и слушала Ольгу Акимовну затаив дыхание. Сколько она раз встречалась с этой удивительной женщиной и каждый раз все больше ею восхищалась. Восхищалась ее глубоким пониманием происходящего и житейской мудростью. А ведь Ольга Акимовна, прожившая в этом захолустье всю жизнь, не имела никакого специального образования. Так, десять классов, с перерывами. Это не укладывалось в подсознании Верены.
Не услышав ответа, Верена вопросительно посмотрела на Ольгу Акимовну.
Верена кивнула головой.
Глаза у Верены округлились. Снова пришлось Ольге Акимовне «просвещать» свою юную подругу. Она рассказала все, что знала об этом уникальном в своем роде «заведении», что там содержалось несколько тысяч жен, расстрелянных партийных и государственных деятелей, крупных хозяйственников и ученых, военных и деятелей культуры... Но там, как люди рассказывают, не только вдовы, но и жены, у которых живы мужья...
Верена остановилась у дверей с табличкой: «Старший врач терапевтического отделения» Ни фамилии, ни имени... Верена постучала. Услышав «Войдите», она несмело толкнула дверь. Увидев за столом Григория Львовича, она почувствовала, как у нее что-то екнуло и защемило под сердцем.
Верена была немного озадачена столь «прохладной» встречей. Она ожидала чуть большего, хотя, где-то в глубине души понимала, что своим уходом несколько месяцев тому назад, она могла обидеть Григория Львовича, но, ведь, и не уйти она не могла... Работалось Верене легко, хотя она тосковала по настоящей работе. Так прошло еще несколько месяцев. Она уже неплохо разбиралась в положении на фронтах войны. Уже были освобождены Запорожье, Киев, шли бои на подступах к Херсону... Верена все чаще стала задумываться о своей дальнейшей судьбе. Скоро закончится война, может быть через год или два... Что дальше? Куда ехать ей? Возвращаться в Испанию или, все-таки, на Родину, в Германию... Как там мама? Жива ли? А Анна-Мария? Что с ней? К сожалению, Верена не могла ответить ни на один из волнующих ее вопросов. Ей оставалось только ждать.
Незаметно пролетела ночь. Уже чуть брезжил рассвет. Там, далеко, у невидимой линии горизонта, где океан встречается с небом уже обозначилась легкая, едва заметная грань. Как и вчера, Федор неожиданно прервал свой рассказ. Он смотрел в океанскую даль и думал о чем-то своем.
Прошло совсем немного времени и, вдруг, как по волшебству, сначала не ясно, затем все явственней появилась тоненькая, словно ниточка, узкая, нежно-розовая, с размытым со стороны неба краем, полоска. С каждым мгновением она расширялась и удлинялась, растягиваясь вдоль горизонта. Ночное небо отступало. Постепенно изменялся окрас полосы от с нежно розового до бледно оранжевого, затем ярко желтого и, наконец, слепяще золотистого. Я смотрел в даль, пытаясь угадать , в каком месте появится солнце. В какой-то момент мне показалось, что природа замерла, но это был лишь миг. Солнце оставалось еще за линией горизонта, но все вокруг уже заиграло фантастическими, не поддающимися описанию, красками. Наконец, среди яркой сверкающей полосы появился сначала небольшой, затем быстро увеличивающийся сегмент восходящего солнца. Еще немного и солнечный диск, словно оторвавшись от линии горизонта, начнет свое движение по безоблачному небу. Когда-то мне попалось на глаза стихотворение - «Как прекрасен над морем рассвет...» и с этими словами нельзя было не согласиться.
Снова, с наступлением вечера мы заняли «свою» скамейку. Устроившись поудобнее, я приготовился слушать.
Между тем события развивались с калейдоскопической быстротой. Неожиданно, прямо на рабочем месте у себя в каморке умерла Ольга Акимовна. Обнаружила ее труп уборщица лишь на следующий день. Похоронили ее на третий день на старом кладбище. Проводить Ольгу Акимовну в последний путь пришли почти все сотрудники больницы. Было третье марта 1945 года. Верена понимала, что с уходом Ольги Акимовны она лишилась самого близкого человека, с кем можно было поделиться своими горестями и житейскими проблемами и получить взвешенный и мудрый совет. Как жить ей теперь, в этой, все еще чужой и непонятной стране? В тот день она долго не находила себе места. Перед ее взором не исчезая находился почти зримый образ Ольги Акимовны. Месяц спустя после похорон Ольги Акимовны, умерла жена Григория Львовича. Никто бы так и не узнал о постигшем его горе, если бы с утра не заметили отсутствие его на рабочем месте, что случилось впервые с тех пор, как он начал работать в больнице. На похороны пришли немногие, всего несколько человек из больницы. В их числе была и Верена. Она просто не могла оставить Григория Львовича в этот день один на один с его горем. Многие, несмотря на глубочайшее уважение к нему, как к специалисту и, в первую очередь, как к человеку, все-таки не пошли по причине некоторой осторожности, а может быть и страха. Все-таки Григорий Львович был ссыльным. А ведь могли быть рядом те, кто мог и донести «куда следует»... Григорий Львович долго еще стоял у свежей могилы, опустив голову. Вокруг него было пусто. Ни души. Даже кладбищенские служители ушли по своим делам. Он обернулся, глубоко вздохнул и намеревался уже уходить, как его внимание привлекла одинокая фигура женщины, стоявшей в стороне и пристально следившей за его движениями. Григорий Львович узнал в ней Верену.
Они молча шли, каждый занятый своими мыслями. Верена видела как ему тяжело. Ей хотелось что-то спросить, может быть сказать что-нибудь успокаивающее или ободряющее, но она не находила слов. Сколько времени они шли молча, Верена не знала. Ей было все равно. Ей только не хотелось, чтобы этот путь когда-нибудь закончился.
Верена только кивнула головой. Ответить она не могла, в горле застрял огромный ком. На кухне был накрыт стол, вокруг стояли пять или шесть стульев. На одном из них сидела пожилая казашка и удивленно смотрела на вошедших.
Григорий Львович вышел куда-то, оставив гостью одну. Верена осмотрелась, затем бросила взгляд на стол. Несколько лепешек, мелкие кусочки мяса на тарелке, наполненной рисом, куски овечьего сыра... Вернувшись, Григорий Львович поставил на стол не откупоренную бутылку водки и два граненых стакана..
Верена обратила внимание, что иногда Григорий Львович обращается к ней на ТЫ, но не стала делать замечание. Больше того, ей такое обращение нравилось. Выпили молча. Верена отщипнула кусочек лепешки. Есть ей не хотелось.
Верена решила больше пока вопросов не задавать. Молчание становилось все более тягостным. Она поднялась.
Он только молча кивнул. Снова потекли дни за днями, недели за неделями... В ту неделю Верена была на ночной смене. Утром, когда она готовила больных к утренним процедурам, услышала она вдруг какой-то шум в коридоре. Верена выглянула за дверь. Больные, кто только мог самостоятельно передвигаться, торопились в фойе, где был установлен единственный репродуктор.
Она стояла посреди коридора и улыбалась, не стесняясь своих слез. Она напрочь забыла о своих прямых обязанностях. Когда Верена, вытерев слезы, но не в силах убрать улыбку вернулась в палату, там никого не оказалось. Сегодня с утренними процедурами наверное придется повременить... Верена присела на стул и задумалась. Ей представилось, что она в Одесском Морском порту ждет посадку на теплоход, отправляющийся в Испанию, в Барселону. Как она давно там не была! Она ждет уже довольно долго, а теплохода все нет. Говорят, что где-то задерживается... Ничего, подожду... Но что-то ее все-таки беспокоит... Где же Григорий Львович? Ведь он должен был быть рядом? От чьего-то легкого прикосновения, Верена очнулась. Видения исчезли... Рядом стояла старшая медсестра и о чем-то ее спрашивала. Постепенно к ней вернулось ощущение реальности.
По дороге домой Верена заглянула в кабинет Григория Львовича. Он проводил ежедневную «пятиминутку» и никак не отреагировал на ее появление. Верена понимала, что он занят, но все-таки его «безразличие» ее коробило. А ей, как никогда, именно сегодня захотелось с ним поделится своими мыслями... Дома она долго держала на ладони раскрытый медальон, вглядываясь в фотографии родных лиц. Фотографии уже настолько выцвели, что узнать кто на них изображен было практически невозможно. Ей вдруг померещилось, что она слышит голос отца, что-то советующего ей. Вот только самого совета слышно не было. Потом возник образ мамы, сидящей в кресле-качалке на террасе дома. Мама долго, внимательным взглядом смотрела на Верену, словно впервые увидела ее... Наконец, она решилась что-то сказать, вся как-будто напряглась, открыла рот и … видение исчезло. У Верены появилось ощущение, что она сходит с ума. Она тряхнула головой, встала, оделась и, несмотря на поздний час, вышла на улицу. Город не спал. Во многих окнах горел свет. Верене не хотелось ни о чем думать, но назойливые мысли все роились в ее мозгу. Снова и снова покоя не давала главная мысль — поскорее уехать в Испанию. Но как? С чего начать? Неужели нужно проделать весь путь только в обратном направлении? Как ей сейчас не хватало Ольги Акимовны! При воспоминании о ней у Верены на глазах навернулись слезы.
Разговор не состоялся ни на следующий день, ни через неделю... Верена все никак не могла найти удобный момент. Кроме того ей казалось, что Григорий Львович не обращает на нее ни малейшего внимания. Она считала, что так продолжаться не не должно, а тем не менее время шло... Послевоенная жизнь начала налаживаться. Кто-то радовался возвращению с фронта своих близких, кто-то оплакивал не вернувшихся...Многие из эвакуированных уже уехали на родину, в освобожденные от немецкой оккупации города. Нужно было поднимать и восстанавливать разрушенное войной народное хозяйство. Только никто, ни один человек из немецких переселенцев, мобилизованных в начале войны в трудовую армию еще не возвратился домой. Об этих и других «новостях» Верена узнавала из осторожных разговоров между собой больных. Кто-то говорил, что скоро должна быть всеобщая амнистия и всех ссыльных и зэка, не совершивших тяжких преступлений распустят по домам, кто-то возражал, дескать, начнется бандитизм, третьи не верили ни во что. Наслушавшись всего этого, Верена решила, что еще не время добиваться возвращения. Хотя, куда ей было возвращаться? В Германию? Это невозможно. В Испанию? Но ведь она немка. Правда, по документам она числилась прибывшей из Испании. Но это, как говорится, «как начальство посмотрит»... | |
| Просмотров: 655 | Рейтинг: 5.0/1 |
| Всего комментариев: 0 | |
