Я приехал в Москву и с Курского вокзала позвонил Жоре.
— Ты где? Приезжай...
Улицы просто кишели людьми. Москва!.. Мне пришлось выискивать лабораторию Жоры где-то на окраине Москвы, в одном из корпусов Института дружбы народов. Новое здание из стекла и бетона сверкало в лучах солнца. Жора встретил меня на крыльце.
— Как нашел? — спросил он вместо приветствия.
Сверкающие стеклянные двери приветливо распахнулись, мы зашли в роскошный светлый вестибюль, пересекли его по диагонали и тут же по крутым ступенькам юркнули вниз, как вскоре оказалось — в преисподнюю ада. Да-да, это были владения ада. Со света ничего нельзя было разглядеть. Я слышал только уверенные шаги Жоры и слепо спешил за ним.
— Здесь осторожненько…
Жора дождался, пока я поравнялся с ним, и, положив на голову свою теплую ладонь, чуть-чуть примял меня к земле. Нужно было сделать поклон, чтобы пройти под какой-то трубой. Глаза постепенно свыкались с темнотой, и я почувствовал себя уверенней. Перед нами был длинный коридор, под сводом которого висели едва различимые тусклые лампочки, вкрученные в голые патроны, и из них густая удушливая темнота выжимала жалкий и, казалось, липкий желтоватый свет. Справа по ходу прохладно серебрились изолированные фольгой длинные теплопроводы, по которым Жора время от времени приветственно похлопывал правой рукой, мол, свои идут, все в порядке. Когда впереди возникала очередная преграда, Жора дожидался меня, а иногда даже брал за руку, чтобы не тратить слов, и вел за собой, как слепого. Мы шли по этим подземным лабиринтам минут пять-семь, а мне показалось — целую вечность. Наконец Жора открыл дверь.
— Заходи…
Это была не баня, но и не храм науки.
— Слушай, — сказал Жора, как только мы вошли, — ты, говорят, скрестил там ужа и ежа и наладил производство колючей проволоки? Гоголь-моголь будешь?
Он нисколечко не изменился: та же суточная небритость на щеках, тот же тихий тембр голоса, та же чарующая улыбка... Даже синяя шерстяная кофта — та же! У меня мелькнула мысль, что она приживилась к Жоре, и он может снять ее только с кожей. Но он стал и немного другим.
— Привет, — сказал я, — ты по-прежнему тяготеешь к подвалам и темноте?
Мы уселись в какие-то старые кресла.
— У тебя, и правда, получилось что-то с генами черепахи? — ответил он вопросом на вопрос. — Мы читали в «Science», что твои мышки прожили в полтора раза дольше, чем обычные, это правда?
— Я же тебе звонил.
— Мало ли...
— Все газеты пестрят… — начал было я.
— Я еще Чехова не всего прочитал, — оборвал меня Жора.
Он нашарил рукой какой-то тумблер на стене и включил несколько мощных ламп. Сразу стало светло, что даже глаза невольно прищурились. Спрятаться было некуда. Жора смотрел на меня своими синими (я надеялся) глазами и улыбался. Я чувствовал себя как на допросе. Мы так и не обменялись рукопожатием.
— Расскажи…
— Выключи, — попросил я.
Он снова щелкнул тумблером, и я облегченно вздохнул.
— На, ешь, — сказал он, и придвинул поближе ко мне мерный цилиндр с кедровыми орешками. — Гоголь-моголь будешь?..
— Я бы съел сейчас жареного цыпленка.
— Цыплята еще только клюют пшено. Что нового?
— Перестань, — сказал я, — ты все знаешь.
Теперь я сидел и осматривался: огромная комната без единого окна, под ногами бетон, стены оштукатурены, в дальнем углу — кабина грузового лифта... Все пространство уставлено огромными деревянными ящиками, некоторые уже разбиты и из них виднеются части сверкающего лабораторного оборудования.
— Слушай, — сказал я, — что это?..
Жора не обратил внимания на мой вопрос.
— Знаю, — сказал он, — но я хотел бы услышать это от тебя.
Я коротко рассказал все, как было: гены кедра, черепахи, бабочки-однодневки… гетерогенный геном, что еще? Я уступал под его натиском, но рассказывал, конечно, не все. Никакой Азы не было и в помине. Не хватало еще и ее сюда приплести. Я темнил? Да нет. Мы же об Азе не напечатали ни строчки. Ни в «Nature», ни в «Science». И было бы ошибкой обличать меня в двоедушии.
— Граба, — поправил меня он, — гены граба…
— А я что сказал?
Он привычно дернул скальпом, и я тотчас узнал нашего Жору.
— При чем тут твои бабочки, мы говорим о шимпанзе.
— Ну да?
Если честно — я запутался в этих экспериментах. Их было столько проведено и с генами дуба, и граба, и какой-то сосны, и черепахи — самые разные комбинации в самых невероятных условиях… И на бабочках, и на мушках, и на мышах, и на крысах… Даже на обезьянах в Сочинском питомнике… Там Санька Воеводин, помню, пытался… Я и правда не помню, какие результаты и где мы опубликовали.
— Не темни, — сказал Жора.
У меня и в мыслях не было что-либо таить от него! Об этом не могло быть и речи! Я был настолько полон признательности и уважения к Жоре, что не мог что-то скрывать от него. Но обо всем рассказывать — не хватило б жизни! Я попытался как-то оправдаться, но он взял меня за руку.
— Да ладно тебе…
Затем он подвел меня к своему модулю.
— Вот смотри. Мы тут побеждаем рак, и скоро он упадет к нашим ногам. Как думаешь, упадет?
Я увидел новенький, с иголочки, шведский дезинтегратор тканей, предназначенный для испытания биологически активных химических соединений.
— Прямо с выставки, — хвастался Жора.
— Ух, ты! — сказал я.
Он взял трубку и стал набивать ее табаком, долго после этого раскуривая. Я не переставал удивляться: Жора никогда не курил трубку! Затем он водил меня от прибора к прибору, рассказывал и рассказывал об открывающихся перед ним возможностях теперь — наконец-то! — обеими руками вцепиться в горло непобедимому раку и душить его, душить...
— А вот наша гордость — модуль с биодатчиками, обыкновенный планктон…
— Планктон?..
— Да, планктон, память которого…
— Память?..
Оказалось, что память какого-то там планктона способна обнаруживать подводные лодки врага. И Жора (это была секретная разработка, спецзаказ военного ведомства) с удовольствием гонялся за ними под волнами мирового океана и обнаруживал, что, видимо, доставляло ему немалое удовольствие.
— Слушай, — снова спросил я, — но как здесь можно работать? Это же Москва, а не какая-то там Хацапетовка... Определенно!
— Нам строят испытательный полигон, — сказал Жора.
Когда я был наспех ознакомлен со всем арсеналом борьбы с раком и вражескими подлодками, мы снова уселись в какие-то драные кресла, он посмотрел мне в глаза и задал свой главный вопрос:
— Как там мои Натальи?
В Москве он жил один, и ему, я знал, не хватало его Наташ. Он, конечно, звонил им, но разговаривающий пластик не мог заменить блеска их глаз и задорного смеха. Я это прекрасно понимал. Я стал рассказывать все, что о них знал. Жора слушал.
— Ладно, — вскоре прервал он меня, — хватит. Гоголь-моголь будешь? Яйца свежайшие, из соседней деревни.
Это был золотой вопрос!
— Давай свои яйца, — согласился я.

ГЛАВА 5
Весь день я проторчал в лаборатории, восхищаясь новенькими, сверкающими в свете гудящих ламп дневного света перфузионными модулями и целлоскопами, центрифугами и шутель-аппаратами. Правда, большая часть научного оборудования стояла еще в деревянной обшивке, нераспечатанной. Жора водил меня по комнатам и тыкал пальцем то в цейссовский аппарат, предназначенный для съемки клеток, то в блок электронно-вычислительной машины, занимающий полкомнаты, то еще в какие-то ящики с аппаратурой, назначение которой он и сам затруднялся определить.
— Остальные еще не подвезли…
По его проекту где-то на Западе был создан дезинтегратор тканей, Жорин конек, который вывез его на вершину научной славы. Мне всегда казалось, что Жора способен создать не только дезинтегратор клеток и тканей для изучения тонкого их строения, не только дезинтегратор отдельного человека, но и дезинтегратор всего человечества. Если, конечно, это ему понадобится. Ему или человечеству. Мне казалось: дай ему рычаг — он и Землю сдвинет. Конечно же, я завидовал Жоре, его возможностям и радовался его успехам. Да, его методы тестирования биологически активных химических соединений широко использовались в фармакологической промышленности и приносили немалые прибыли, а значит, предоставляли безграничные возможности для научного поиска. Это большой козырь для творческой личности. И Жора творил.
К часу дня или к двум в подвал стали стягиваться боевые силы науки, пили кофе, курили, говорили, шептались, гудел улей, я сидел тихонько в углу, наблюдал… На меня обращали внимания не более чем на вешалку. Никто со мной не поздоровался, никто мне даже не кивнул. Жора, казалось, тоже забыл обо мне. Я прикрыл глаза и сделал вид, что уснул. Прошел час или два, или три, я менял только позу, склоняясь на подлокотник то в одну сторону, то в другую, а потом-таки и уснул, а когда проснулся и открыл глаза, оказался совершенно один. Оставалось ждать. Жора появился минут через сорок.
— Выспался? — спросил он.
Я встал, чтобы у него была возможность хлопнуть меня по плечу.
… — между прочим, здесь, — без всякого предисловия сказал Жора, — теперь собирается самая крутая научная тусовка столицы. Вон – видишь…
Он указал через плечо большим пальцем правой руки.
Я видел: улей тихо жужжал.
— Там за столом — Меликянц. У него папа начальник в «Правде». Время от времени о нас пишут на второй полосе. Или на третьей. А скоро мы выберемся и на первую. Понимаешь меня?
Я кивнул. Но не понимал: при чем тут первая полоса «Правды»?
— А вон тот, — Жора указал глазами на стройного розовощекого парня лет двадцати пяти, — Володя Ремарчук. У него свои «Жигули»! Мы, знаешь ли, бывает…
— А этот? — спросил я, глядя на щупленького в лохмотьях парня с реденькой бородкой, почему-то напомнившего мне Якова Свердлова только без очков.
Жора улыбнулся:
— Ты не поверишь, — загадочно произнес он, — это наш Ротшильд и Рокфеллер! В одном флаконе. Он…
— То есть?
— Сейчас же без денег шагу ступить невозможно. Ты это и сам знаешь. Вот Вит и старается.
— Но те же, рычащие, только под себя гребли.
— Виту хватает его доли. Зато и нам перепадает. Вон куплены уже шведская и японская аппаратура, а там, в уголочке — новенький с иголочки дезинтегратор тканей. Обзавидуешься!
Я улыбнулся.
— Привет, — послышалось за моей спиной, — я не опоздала?
Я обернулся. Передо мной стояла улыбающаяся молодая женщина с синими-пресиними глазами, влюблено взирающими на Жору. Меня она в упор не замечала.
Жора только улыбнулся ей навстречу и ничего не сказал.
— Я готова, — добавила она, — собирать народ?
Жора снова улыбнулся.
— У нас состоится семинар. Тебе будет интересно, — предупредил Жора, когда дама отошла. — Это Ира Паперная. Наша эмгэушка. Между прочим, внучка Зямы. Ну, того, что с Маяковским, помнишь?
— Конечно! — воскликнул я, понятия не имея ни о Зяме, ни о Паперном! Что же касается Маяковского, то я мог и продекламировать: «Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу. Как выжиревший лакей на засаленной кушетке…».
И т.д.
— Конечно! — воскликнул я еще раз, чтобы у Жоры не оставалось никаких сомнений насчет моего представления о Зяме, «того, что с Маяковским».
Потом был семинар по биоэнергетике. Я не все понимал, о чем говорилось. Спорили! Было не скучно. В конце Андрей Маленков сообщил, что Жаба получил Ленинскую премию и купил себе новенькие «Жигули». Жаба — тот самый Жаботинский, о котором рассказывали по телевизору. Ему удалось сделать научное открытие. Кажется, в области… Нет, не помню!
Мы с Жорой сидели рядышком.
Прошло часа три. Или четыре. Спорить уже было не о чем, расходились молча, словно из заседания подпольной организации.
— Я жду вас, — сказала Жоре Ирина, — вы скоро?
Жора пожал плечами.
— А теперь едем есть, — сказал он, когда и Ирина ушла, — я тебе еще расскажу. Про Лешку Команова, Юру Смолина, Васю Сарбаша и Танечку Сарбаш, про Юрку Маковецкого… Помнишь Юрку?
— Еще бы!
— Так вот он…
Мы выбрались наконец из подземелья.
Жора любил поесть, но не жадничал и не был падок на вкусное.
Мы пили пиво где-то на Арбате в каком-то ночном пивбаре, жевали соленые пунцовые креветки, курили. Теперь я подробно рассказывал ему о наших экспериментах, он слушал, заботясь только о том, чтобы моя кружка не оставалась пустой; дымились в пепельницах сигареты, и росла гора шелухи от креветок. Неожиданно он спросил:
— А что, Нобелевская, это правда?..
Я пожал плечами: мол, не знаю. Затем стал рассказывать о трудностях, с которыми столкнулся, оформляя документы, и о тех, кто хотел к нам примазаться. Это были забавные истории.
— Ты у нас, как Пастернак.
Я улыбнулся: ничего не поделаешь.
— Плюнь на них.
— Я плюнул, — сказал я.
— И на Авлова своего тоже? Слушай, как ты с ним ладишь? Это же такое мерзкое существо… Он как клей ПВА — липнет… И орет, и орет... Ор для него…
— ПВА — да, точно! Липнет так, что хочется поскорей отмыть руки…
— Отрубить!
— Отрубить?
— Ага, — сказал Жора, — а куда же с такими руками? Лапать липкими… Бзззз… И заткнуть его кроманьонскую пасть сочным кляпом. Но послушай, как тебе удалось?..
Он не договорил, прикуривая сигарету, затем неожиданно спросил:
— Хочешь, я тебя куплю?
Он выдохнул в сторону дым и поднес огонек зажигалки к моей сигарете. Я прикурил и не смог ему тут же ответить. Он ждал. Я не знал, что на это сказать.
— Дорого, — добавил он, чтобы пауза не показалась мне вечностью.
Я сбил в пепельницу еще не существующий пепел.
— Ты хочешь узнать, сколько мне нужно для полного счастья? — спросил я.
Жора, склонив к левому плечу коротко стриженную лобастую голову и щурясь от дыма сигареты, рассматривал меня, как рассматривают коня в стойле. «Рассматривай, сколько хочешь, — думал я, — но задешево я себя не отдам». Вообще мысль о том, что меня можно купить за какие-то там рубли, была просто смешной.
— Ты молчишь? — спросил он и добавил, — соглашайся...
Снова повисла пауза.
— Может, водочки?..
Он знал, что водку я не терпел!

ЖОРА на фото СЛЕВА