ГЛАВА 1
Ученый, с убедительными выкладками и ссылками на авторов, известных и незнакомых мне специалистов, он говорил теперь сухо и лаконично, только факты и факты, доказательства, статистика, безупречная и безукоризненная аргументация, академическая дотошность, даты, школы, имена, все о смерти, по-русски, с привлечением общепринятых в науке штампов на латыни и греческом, на английском (punctum no return), на немецком, на французском и даже на иврите. Все о смерти. Врач! С клятвой Гиппократа в сердце. Что мы знаем о смерти? Все. Или почти все. Я знаю, что существует ген смерти, что этот ген иссякаем, конечен, что в конце концов приходит время, когда с этого загадочного гена перестает считываться информация, необходимая для поддержания жизни клетки или организма, или популяции организмов, и — все, приходит конец. Конец света, конец существованию, конец всему — бедам и радостям, счастью и страстям, умирает боль и любовь. Смерть — причина многих огорчений, но и освобождение. Человек истаивает, как отгоревшая свеча, как вчерашний снег на ладонях Бога, которые на протяжении жизни грели и ласкали его.
— Ты меня слушаешь? — спросил он, когда я размышляя, задумчиво стал рассматривать свои ногти.
— В самом деле, — сказал я, — смерть не очень приятная штука.
— На свете нет ничего интереснее, — возразил он.— Грань между жизнью и смертью неуловима только на первый взгляд…
Как и вчера ярко светило солнце, стало тепло, я расстегнул даже молнию на куртке, в огромных стеклах его массивных очков отражалась улица, это был маленький черно-белый экран, там все жило, дышало, спешило… Никаких признаков смерти.
— Лучше инсульт, чем инфаркт или язва, — продолжал рассказывать Юра, — прицельный направленный выстрел. Разрыв сосуда должен произойти в ромбе продолговатого мозга. Выстрелить надо точно в дыхательный центр или в турецкое седло, или…
— Выстрелить?
— Лучом лазера по китайскому меридиану, по точке, например, су-ляо. Это не составляет большого труда: она ведь на самом выдающемся месте!
— На каком «самом»?
— На кончике носа. Или по точке шан-син…
— Я знаю, — сказал я, — что самые жизненно-опасные точки находятся в области сердца.
— Да, лин-сюй, жу-чжун, чжоу-жу… Это область левого внутреннего кармана пиджака. Как правило, сюда и кладут пластинку… Защитную металлическую пластинку.
Юра приопустил очки и внимательно посмотрел на меня поверх оправы, словно принимая решение: продолжать свою исповедь или достаточно и того, что сказал.
— Я работаю с точкой хуэй-инь. Это самая надежная точка.
Я выжидательно молчал. Он не удержался:
— Это точка в самом центре промежности, между…
— В самом центре? Но…
Я с недоумением смотрел на него.
— В том то и дело, что с голым человеком справиться проще простого.
— А король-то голый!— воскликнул я.
— Вот именно, — сказал Юра, — голый всегда менее защищен, если не безоружен. Ну, а попасть лучом в промежность — это уже дело техники.
— Представляю себе, — сказал я, — здесь нужна изворотливость и изысканная сноровка… Мне казалось, что c носом все проще.
— Как раз нет. С носом я зачастую оставался «с носом». А вот в сауне или в бассейне, на безлюдном пляже… Мои подопечные любили большей частью проводить свой доcуг в чем мать родила. Вот я и пользовался этой их слабостью…
Он рассказывал мне о способах убийства, как рассказывают сказку о белом бычке.
— Хотя все зависит от задачи: какая смерть тебе нужна — мгновенная или через час, или два, через сутки, или к празднику Святого Петра. В этом и есть профессионализм. Это как попасть в десятку. И совершенно не важно, это клетки мозга, сердца, кишки или крайней плоти: у каждой один и тот же геном, и ему предоставлено право решать: когда и где делать дырку в сосуде!
(Тина, вдруг подумалось мне, никогда бы так подробно об этом не рассказывала. Об убийствах, о смерти. Мне стало любопытно её отношение к смерти. Спрошу при встрече, решил я).
Мы брели по какому-то тенистому малолюдному скверу, неожиданно он остановился и засунул свой кейс между ног.
— Давай я понесу, — предложил я.
— Я сам. На-ка, примерь.
ГЛАВА 2
Он вдруг сдернул, как скальп, с головы свои черные с проседью кудри, оказавшиеся ничем иным как обычным париком, и протянул его мне. Я смотрел на его коротко стриженную белую голову, напоминающую матовый стеклянный плафон, едва сдерживая себя от того, чтобы не расхохотаться.
— Держи, — сказал он и расхохотался сам.
Еще бы! На моем месте каждый бы был удивлен. Мы стояли и просто ржали, как кони, хватаясь за животы и корячась от смеха. Я все-таки напялил на голову этот легкий еще теплый шлем из чужих волос, и первым моим желанием было посмотреться то ли в зеркало, то ли в какую-нибудь стекляшку, чтобы увидеть, на кого же я стал похож. Я даже подбежал к стоящему в двух шагах спортивному авто, за рулем которого вальяжно восседала прекрасная брюнетка, и, упав перед ней на колено, заглянул в боковое зеркальце.
— Окей! — проговорила она, улыбаясь и показывая мне свой прекрасный кулачок с оттопыренным вверх большим пальцем. — Ты смотришься очень хорошо! И нажала на акселератор.
Юра тем временем перестал улыбаться, снял очки и своими близорукими глазами уставился на меня, ожидая, когда я, наконец, подойду к нему. Без парика и очков он выглядел совсем чужим и, пожалуй, беспомощным. Он стоял, как слепой в ожидании поводыря. Потом все оказалось до смешного просто. Оказалось, что парик и очки представляют собой некое единое устройство, объединенное тончайшим, незаметным с виду, проводком, который связан с минигенератором СВЧ, пристегнутым к внутренней подкладке его кожаной куртки. Теперь мне стало ясно, почему он не снимает ее, даже когда лежит на диване.
— Не шевелись, — сказал Юра и выждал секунду-другую, пока я осознавал происходящее.
Он подошел почти вплотную и, с той же нерешительностью, как и минуту тому назад, замер, как бы соображая про себя, совершать ли задуманное или повременить.
— Смелее, — поторопил я его, и он согласился:
— Ладно.
Я хотел было взять очки, но Юра, как и в прошлый раз, когда я пытался сдернуть их с него, чтобы заглянуть в глаза, ловко перехватил мою руку и увел в сторону.
— Я сам.
Я только пожал плечами. Он сам водрузил очки на мою переносицу, и только теперь я смог оценить всю полноту той несвободы, которая преследует каждого, очутившегося не в своей тарелке. Я был пойман и взнуздан, как дикий скакун лассо, затягивающимся на шее при любой попытке высвобождения. Невозможно рассказать, какое было первое впечатление от тех красот, вдруг заполнивших мир, в котором я очутился. Сначала я, признаюсь, испытал чувство страха. Оказавшись во власти этих волшебных стекол, я погрузился в мир непередаваемых радужных красок, которые в первый момент меня ошеломили и, конечно же, напугали.
— Поправь, если испытываешь какие-то неудобства.
Этого поправить не мог никто. Тот мир, где я жил до сих пор, тотчас поблек, растворился и умер. Здесь же господствовала безбрежная сказочная пульсирующая стихия световых переливов и волшебный калейдоскоп нежных акварелей. Я понимал, что все дело, так сказать, в шляпе, в Юрином парике и очках, которые и обездвижили меня, послав в глубокий нокаут.
— Сейчас это пройдет, — услышал я его голос, — не волнуйся, это бывает с каждым, кто не подготовлен.
Я повернул голову в его сторону и едва не ослеп. В глаза ударило пламя огня, как из-за внезапно открывшейся заслонки мартеновской печи. Я отшатнулся назад и прикрылся рукой. Как от удара.
— А теперь убери руку и смотри на меня!
Его голос меня успокоил, я медленно отвел руку в сторону, готовый тут же прикрыть глаза. Я никогда не забуду этот миг, я забуду свой первый поцелуй, свой первый прыжок с парашютом, я забуду Париж, Рим и атолл нашего острова, но не этот чудесный миг. Юра сиял и светился, и мерцал, как мерцают в ночи светлячки, фосфоресцировал, как море в теплом ночном сентябре, а вокруг его головы, дрожа и переливаясь красками, сиял золотисто-оранжевый бархатный серп, ясный и нежный, как у всех святых, как у Иисуса Христа, завораживающий нимб. Я стоял, каменный, очарованный этой красотой, и не мог вымолвить ни слова, ни звука. Я не мог даже выдохнуть — у меня перехватило дыхание.
— Я знал, что тебе понравлюсь, — сказал Юра.
Когда он произносил эту фразу, я видел его шевелящиеся толстые, как пиявки, фиолетовые губы и сощурившиеся в улыбке бездонные глаза — два завораживающих и затягивающих тебя колодца, как две манящие пустоты, наполненные магией покоя и неги. Я не мог оторвать от них глаз.
— Дыши, — сказал Юра и снова улыбнулся.
ГЛАВА 3
— Здесь очень важно выбрать мишень. Найти жертву не составляет труда, — сказал он. В мире много людей, у которых есть много денег. Как правило, все они больны. Выбирать нужно тех, в ком уверен. И тут не обойтись без моих очков. С их помощью я вижу ауру жертвы, компьютер ее анализирует, я получаю точный диагноз. Если возникают сомнения, я прибегаю к изучению радужки, слюны, мочи, крови, да чего угодно, могу даже выкрасть историю его болезни с тем, чтобы не было никаких ошибок. Само собой разумеется, что нельзя оставлять никаких следов. Я работаю сам, инкогнито, используя совершенные способы коммуникации и расчета со своими сподвижниками. Меня никто никогда не видел, у меня нет друзей и знакомых, нет…
— Как ты можешь взять кровь?
— Я стараюсь без нее обходиться, только раз мне пришлось…
Скарификаты кожи, слюна, волосяная луковица… У меня есть аналитический экспресс-центр. По клеткам луковицы или крови, или любым другим мы проводим анализ ДНК, и я узнаю траекторию дальнейшей жизни своего пациента.
— Траекторию жизни?
— Мы тогда так и не смогли создать лабораторию. Тот пожар…
— Да пожар подпортил нам жизнь, — согласился я.
— Так было суждено, и жалеть об этом смешно. В нашем деле ведь что главное?
— Не укакаться, — нашелся я.
— Верно! Это верно. Так вот, главное — диагностика! Скажем, по радужке глаза…А помнишь, как мы по набуханию митохондрий или по густоте рибосом на ретикулуме определяли живучесть клеток?
— Жизнеспособность.
— Ну да. Ты это помнишь?
Я кивнул: помню, конечно! Такое — не забывается!
— Верный и точный диагноз — это сигнал к действию, начало операции по захвату противника. Как на войне.
— В этом, — сказал я, — я разбираюсь. Мы с Мак Нейлом научились диагностировать рак по состоянию всего лишь одной молекулы.
— Этим сегодня никого не удивишь.
Я был удивлен тем, что он сказал. Нам не просто было этого добиться. А его это не удивляло! Что еще он умел?
— Что такое траектория жизни? Ты меня интригуешь.
— Это наука хитрая, тонкая, прецизионная, — сказал Юра, и, по всей видимости, хотел было ознакомить меня с ее основами.
— Это поиск конца генетического кода? — спросил я.
Мы ведь с Жорой тоже прошли этот путь! Мне было бы жаль, если бы Юра стал наполнять этими скучными подробностями наш разговор. Но он сделал вид, будто не заметил моего вопроса.
— Поиск конца кода, — сказал он, — это начало конца поиска истины…
Теперь я переваривал сказанное.
— Мы с Жорой тоже, — заметил затем я, — долго мучились…
Юра улыбнулся.
— Да, — сказал он, — теперь ясно всем: это просто!
— Да, — сказал я, — вот тогда-то мы с Жорой и вспомнили тебя…
Юра посмотрел на меня и улыбнулся. Он вдруг умолк. И запал его спал. Мы молчали. Но я знал, что у его еще много невысказанного и такого, что уже не вмещается в его голове. И Юра этим тревогам и мыслям давно ищет выход. Кому же рассказывать, как не мне?! Я видел, как думали его глаза: продолжать рассказ?
— Выбирать мишень самое трудное, — сказал я, чтобы сдвинуть его с мертвой точки.
Он кивнул, посмотрел мне в глаза и сказал:
— Трудно промахнуться. Они все отвратительны…
— Все?
— Выбирать легко. У каждого Александра Македонского есть свой Аристотель, но нет такого Цезаря, у которого не было бы своего Брута.
Я подумал и согласно кивнул: нет!
— В окружении толстосума, — продолжал Юра, — есть люди не только обиженные, завидующие ему, но и ненавидящие его. Они без труда сделают для тебя за какие-то тридцать сребреников все, что ты пожелаешь. Чтобы насолить или даже усыпить шефа. Как пса. Двух-трех фраз мне достаточно, чтобы выбрать маршрут следования или вечеринку, или что-то еще, что помогает мне приблизиться к своему объекту. И тут, ты теперь понимаешь, дело не в деньгах…
Я снова кивнул: это ясно!
— От смерти уйти нетрудно, — вдруг произнес Юра.
К чему он это сказал, я так и не понял. Поэтому мы просто молчали…
— Как ты представляешь себе свое будущее? — наконец, спросил я.
Юра поставил чашечку с кофе на стол, облизнул кончиком языка верхнюю губу и произнес:
— Будущее всегда неизвестно. Хотя, знаешь…
Мы даже и предположить тогда не могли, что готовило нам наше будущее. И тут уж Тиночка постаралась! Я уверен! А кто мог так ещё?
ГЛАВА 4
Я давно хотел задать ему свой вопрос, упрекнуть что ли:
— Но ты же убиваешь людей?
— Разве они этого не заслуживают? Люди, и только слепой этого не видит, а ты знаешь это не хуже меня: люди — это враги жизни…
Юра взял со стола зажигалку и привычным движением чиркнул по ней, сотворив маленькое чудо — сизый вьюнок.
— И ты не видишь среди них никого, кто мог бы…
— Вижу. Не слепой. Но, знаешь…
Юра пристально посмотрел мне в глаза, затем:
— Они враги всей планеты Земля, — сказал он, любуясь дрожащим пламенем.— Из-за них в этом мире все наши беды. Уже нет признаков цивилизации — вот что страшно! Они ее уничтожили. А ведь здесь только мы, люди, и среди нас я мало встречал таких, кому можно доверить продолжение рода. Неужели ты этого не видишь?
И словно в подтверждение абсолютной безнадежности добиться от людей понимания, он швырнул зажигалку на стол, чтобы пламя ее больше никогда не вспыхнуло.
— Это тебя шокирует? — спросил я.
— Меня трудно шокировать. Я умею брать нервы в кулак. Первое время было, конечно, непросто.
— Только не говори, что ты не мучился угрызениями совести!
— Я всегда готовил себя делать добро.
— И поэтому ты так жесток!
— Не более чем племя твоих сослуживцев, умертвляющих стада экспериментальных животных ради познания какой-то надуманной истины. Чушь собачья! Нельзя познать человека через петуха или крысу, экстраполяция результатов на человека — бред сивой кобылы! Марш Мендельсона или корзина роз по-разному воспринимаются годовалым бычком и невестой.
— Возможно, — согласился я, — но, знаешь, твое, так сказать, творчество киллера…
— Ты не поверишь, — перебил он меня, — но это такой креатив!
— Разве?
Он не ответил.
— Но люди достойны лучшей участи, — сказал я, — и отстреливать их, как бродячих собак…
Он только хмыкнул и ничего не сказал. Затем:
— Тогда живи себе и дальше в стране самодовольных уродов и деланных святош. Можешь и дальше холить и пестовать своих кретинов.
Я продолжал наступать.
— Но люди в большинстве своем добрые, и тупо отстреливать…
— Я не боюсь добрых людей, — сказал тогда Юра, — и всегда был справедливым.
Он был готов еще что-то сказать, но раздумывал. Затем все-таки произнес:
— И мне, повторяю, не нужен отстрел, как акт развлечения, как охота, мне нужна смерть как явление. Для ее изучения я отбираю людей, что похуже.
Его не смущало такое, на мой взгляд, довольно циничное отношение к жизни других.
— Но как можно знать, кто лучше, кто хуже?
— Я — знаю. И еще никогда не ошибся в выборе.
Юра сделал глубокий вдох и затем, глядя мне в глаза, на едином выдохе, чеканя каждое слово, произнес:
— Я вижу всюду заговор богачей, ищущих своей собственной выгоды под именем и предлогом — «для общего блага».
Он по-прежнему смотрел на меня гипнотизирующим взглядом змеи, в ожидании моей реакции на сказанное. Я молчал.
— Это Томас Мор. По-моему, прекрасная формула для оправдания любых телодвижений сытых и жирных, не так ли? Однажды наступил поворотный момент в моей жизни, и тогда я легко смирился…
— Оставим этот спор на потом, — сказал я.
— Какой же тут спор, — сказал он, — правда жизни. И тут уже дело совсем не в деньгах…
Он замолчал, затем:
— Как раз ДНК и является для меня той дичью, которую я уже на протяжении стольких лет выслеживаю.
— У тебя просто нет сердца!
— К счастью, зло имеет свои границы.
Так прошла эта ночь. Жуткая. Ледяная. Полная потного страха.
Отношения жертвы и её убийцы - это отношения кармических партнёров. Души между собой оговаривают такой исход событий ещё на стадии планирования своих предстоящих воплощений.
Привет полтавчанам! Спорить лучше после....После всего. После того, как всех людей отстреляют, как бешеных собак. Только спорить уже будет не с кем. Тем лучше.
Сложно представить результат наших действий в отдалённом периоде. Выхаживаянедоношенных с экстремально низкой массой тела, мы значительно снижаем младенческую смертность. Но насколько физически полноценных детей мы получаем? Этих вопросов мы избегаем, отмахиваясь волшебной фразой «не нам решать». И правильно делаем. Аналитик анализирует улыбку девушки, но саму улыбку уже не видит, как писал Сент-Экзюпери. А грань между жизнью и смертью ощутима только в сердцах живых людей, и если бесполезное тело в пространстве приносит только вред, то, чёрт-возьми, найдётся другой человек, для которого это тело – центр мира.
какое же это воображение - правда жизни! Почти автобиогрфично. Юра живет сейчас в Полтаве и мы с ним вот ТАК размышляем... И жить очень интересно! Спасибо!