В этом рассказе элементы новеллистики возникли не случайно. В целом он соткан из симбиоза отдельно взятых повествований, имевших место в жизни самих участников, происходящих событий, и свидетелей, на памяти которых развивалась судьба главных героев этого повествования
Итак, он и она. Знали ли они о существовании друг друга? Судьба причудлива и старается соткать житейские перипетии, казалось бы, из не сопоставимых между собой рисунков в один узор, нередко парадоксальный.
«Вряд ли судьба улыбнётся мне...  Всё так безнадёжно... Всё пережито: потери, пытки, страх… Страх потерять не только тех, кто так дорог, но и саму надежду. Надежду на то, что когда нибудь спадёт этот занавес страха и обречённости, и над страной взовьётся, наконец, дух свободы, о которой мечтал народ из поколения в поколение» – мучительно размышлял Александр, с саднящим отчаянием вновь и вновь переживая случившееся, беспрерывно всплывающее в памяти, словно бы всё это происходило здесь и сейчас.
Он не был писателем. Да и не думал – не гадал стать им. Литфак закончить не удалось – не успел. В кругу друзей на Славкиной кухне они не раз собирались с тем, чтобы почувствовать всем сердцем пьянящее чувство их родства. Им так хотелось поделиться надеждами…. Нет, больше, – мечтами о светлом будущем, о духовном предназначении их родины, которую самоотверженно защитили их родители и деды от лютого фашизма. Они верили, что их вождь – отец народов – когда нибудь да узнает о том, что происходит во власти на местах. Он непременно узнает о том, чем на самом деле занимаются партийные чиновники, которым товарищ Сталин доверил управлять делами страны. Они даже написали на его имя письмо в ЦК и отправили через надёжных людей, и теперь с нетерпением ожидали радостного момента, момента истины.
Но того, что произошло – никто из них и представить не мог.  В двадцать два тридцать, когда они уже прощались со Славкой и его женой Любой, раздался топот подкованных сапог, затем стук в дверь. Всё произошедшее казалось им жутким сном. Их, молодых мечтателей, горячо преданных родине, благоговеющих только от одного имени товарища Сталина, объявили врагами народа…. Их уличали в том, о чём они и подумать не могли.

«Кто?!» – назойливо сверлил сознание один и тот же вопрос. «Неужели? Да нет, это какая-то чертовщина!». Александр пытался отогнать малейшие поползновения к подозрению в предательстве любого из друзей. Сначала с ним разговаривали вежливо, стараясь расположить к откровениям отеческим тоном. Но вскоре вопросы, задаваемые следователем, были прямо противоположными этому тону. Затем его стали принуждать писать доносы на друзей и их родных, оперируя уликами явно вымышленного характера.
Александр всё ещё пытался верить, что вот-вот придёт ответ из ЦК и их всех отпустят. Но проходили дни, недели, месяцы, а тучи над ним и его друзьями становились день ото дня мрачней. То, что приходилось пережить у следователя, а затем в камере, было никак не сопоставимо с законодательством, защищающим права советского гражданина. Он и его друзья верили отцу народов. Но сейчас... Здесь.… Это какое-то наваждение. Их пытали, пытали с упрямым постоянством, изощрённо, не оставляя даже ночью. В камере над изголовьем день и ночь светила яркая лампа, свет которой доводил до изнеможения, не позволяя забыться глубоким сном, лишая возможности хоть как-то восстановить остатки жизненных сил.
В лагере, к северу от Туруханска, куда его выслали, среди мрачных болот, Александру ничего не оставалось, как смириться с участью, осуждённого на десять лет отбывания в лагере. От гнуса никому не было спасения. Осуждённых выстраивали на плацдарме по стойке «смирно!» и заставляли подолгу выстаивать без движения.
– Кто сделает хотя бы одно движение, стрелять будем без предупреждения.
И стреляли. Стреляли в тех, кто не выдерживал атак гнуса, облепляющих глаза, нос, уши, и пытался  стереть с опухшего лица жуткую маску. За малейшее непослушание, заключённых отправляли в камеру, где ледяной холод пронизывал тело насквозь, после чего в лучшем случае жестоко простудившегося помещали в лагерный лазарет. Длинные деревянные бараки отапливались единственной печью, расположенной в середине помещения. На протянутых над печью шнурах просушилась промокшая одежда, портянки, а вокруг неё, на металлических решётках дымились испарениями валенки.   Смрад от испарения,  витая в воздухе, пронизывал всё помещение бараков. Под суконными и байковыми одеялами невозможно было спрятаться от холода. Самой большой удачей было попасть для работы на кухне: на чистку овощей, мытьё посуды, да на отапливание печей.
Тем не менее, в лагере проводилась культурно-массовая работа: художественная самодеятельность. Работали и студии: театральная, музыкальная, живописи и народного творчества. В Александре неожиданно проснулся поэтический дар, а позднее – стремление к сценарному искусству. Понимая, что существуют рамки условий и требований лагерной цензуры, он создавал сценарии представлений такого рода, которые могли понравиться лагерному руководству и членам комиссий, приезжающих с проверкой в целях контроля над общественно-культурной деятельностью и политической обстановкой в лагере. Но  ему хотелось особенно выразить  то, что на самом деле он ощущал, глубоко переживая в себе. Это приходилось сохранять в памяти. Строки, созданные подспудным жаром души, обожжённой страшной участью, рождаясь, врезались в его сознание. Товарищи по несчастью, которым он доверял своё сокровенное достояние взволнованного сердца и тревожного ума, таинственными путями добывали для него бумагу, карандаши, чернила, ручки с перьями, и нередко создавали для него возможность уединения, хотя и кратковременного, но так необходимого ему. В его строках была та глубинная суть, в созвучии с которой были их собственные чувства и переживания. Они же и помогали ему прятать грубо сшитые заветные тетради, и переправлять их за пределы лагеря туда, где, они надеялись, что когда нибудь все эти записи сохранятся до лучших времён, в наступление которых им так хотелось верить. А в условиях лагерного быта все эти ухищрения грозили всем расправой – они рисковали жизнью, хотя и столь трагичной. Но в их душах ещё как-то теплилась робкая надежда на некое чудо, которого они ожидали, которое дало бы им возможность встретиться со своими родными, близкими. Они не получали от них весточек и внутренне с болью осознавали, что и их письма не доходили до адресатов.

Реабилитация Александра была такой же неожиданностью, как и арест. Вернувшись домой, он не застал многих родных и близких, волею рока, ставших без вины виноватыми жертвами доносов. Пропал след и его невесты, которая исчезла загадочным образом. Поговаривали, что её в вечерних сумерках, якобы, сбила машина. Из других источников слухов было известно, что её похитили и увезли в неизвестном направлении. От отчаянья Александр было запил.
– Забудь, сынок, обо всех ужасах, постарайся забыть. Не вспоминай о них! Господь зачем-то сохранил твою жизнь. Значит, надо её прожить. А как – Он укажет.
На работу Александр устроился не скоро, и с большим трудом. Его приняли преподавателем физкультуры. Позднее доверили классное руководство. В школе неплохо была поставлена художественная самодеятельность. Идея создать театральный кружок овладела им с первых же дней работы в школе. Теперь же карты в руки ему дала сама реальность – это уже входило в его планы организаторской деятельности во вверенном ему классе. Поначалу его сценарии постановок перечёркивались завучем школы. Но постепенно, признав, наконец, растущую популярность театральных выступлений коллектива, руководство школы ослабило путы. Популярность их кружка росла, привлекая всё больше новичков из других классов. Его постановки выставлялись на районных, городских, а затем и на областных олимпиадах, а участники, пользуясь постоянным успехом, получали лучшие награды.
Сбылась и его мечта. Областной отдел народного образования выдал ему путёвку в мир его мечты – осуществилась возможность завершить высшее образование. За его успехи руководство представило ходатайство в Ленинградский педагогический институт с возможностью пересдать экстерном те профильные предметы в рамках учебной программы, которые необходимы для восстановления его права на продолжения прерванной войной учёбы заочно. Просмотрев его рекомендации и все документы, Александра вскоре вызвали в ректорат и предложили ему работу в качестве лаборанта при деканате, должность которого только что освободилась.
– Но на мне руководство класса.
– Нами будет представлено ходатайство перед Вашим руководством. Кроме того, Вам будет выделена комната в общежитии. Решайтесь.
Он и мечтать не смел о таком головокружительном взлёте. Бывший узник лагеря – и вдруг… Кто бы мог подумать? В эту реальность очень трудно поверить после всего пережитого. Всё происходило как во сне. Вместе с тем ему было предложено принять участие в усовершенствовании организации художественной самодеятельности института. Александр был счастлив.
Три года учёбы пролетели незаметно. Тем более, что свободного времени у Александра не было. Учёба, работа, да участие в художественной самодеятельности, где по-прежнему генерированные им сценарии постановок пользовались большим признанием, способствуя тому, что постепенно затягивались душевные травмы. Не переставал он и писать, тем более, что за эти годы, ему удалось заполучить часть своих рукописей, над которыми он тоже работал. И удача снова улыбнулась ему – были признаны его успехи и заслуги. В итоге, он, свободный и счастливый, встал перед выбором: принять предложение деканата – стать младшим преподавателем, или податься в театральное училище, куда сватали его новые друзья.

Тот кратковременный отпуск перед началом работы в приёмной комиссии, на участие в которой он, в конце концов, дал согласие, пришёлся на пик расчудесной, по-настоящему летней погоды, что для ленинградцев было редкостью. Посещая музеи один за другим, Александр вдыхал атмосферу полной свободы, наслаждаясь каждым её мгновением. Не сразу он обратил внимание на девушку, пристальный взгляд которой ловил на себе. Не сразу и понял, что он уже видел её в Эрмитаже, в Русском музее, Кунсткамере, в Павловске. Это могло быть случайностью. Ведь в экскурсионном бюро «Эклектика» можно было купить билеты на целую серию экскурсий. Ну, подумаешь, видел её не однажды, как впрочем, и того парня, и эту парочку стареющих голубков, чему-то беспрерывно смеющихся, и эту старушенцию, выставляющую себя напоказ выспренной эрудицией, и этих чопорных девиц, почему-то одинаково одетых… Мало ли…
Но, встретившись с ней в очередной раз взглядами, он вдруг почувствовал, что её внимание к нему не случайно. Возможно, он где-то видел её, но как ни напрягал свою память, вспомнить не мог. По всей видимости, помнит его она. Другие мотивы? Да нет, бред это. Она лет на десять моложе его, а то и больше. Да какая разница – на сколько лет? Нет, это предположение само по себе отпадает» – размышлял Александр.
В Петергоф они ехали, расположившись в салоне автобуса в одном ряду, но по разным сторонам прохода в салоне. Чувствуя на себе её украдкой брошенные взгляды, он вскоре ощутил в себе кроме любопытства, необъяснимое до странности ощущение. Когда-то давно нечто подобное он, несомненно, уже ощущал. Но к этому «нечто» добавлялось недоумение от тревожного предчувствия. Нельзя сказать, что это тревожное ощущение могло быть продиктовано страхом. Но оно не отпускало его, напоминая о себе при каждом, пойманном им, взгляде на себе.
Теперь вот они идут рядом по парковой территории Петергофа, и по залам самого Петродворца вместе с группой экскурсантов. И это почему-то его устраивало. Устраивало? Да нет, ему это импонировало. Он уже следил за тем, чтобы не отрываться от юной незнакомки ни на шаг. Чем-то влекомым веяло от неё. Знакомым? Вряд ли. Но это «нечто» освобождало его душу от тревожной неизвестности. Из-за этого «нечто» он уже испытывал желание быть рядом с этой девушкой, как можно ближе и чувствовать её взгляды, видеть её загадочную улыбку и одновременно смущение. Что это? Первые проблески любви? Или очередная увлечённость?
Все предыдущие романтические истории заканчивались неудовлетворённостью, разочарованием, а то и раздражением, если кто-либо из женщин становились излишне навязчивыми. В конце концов, все знакомства с ними привели к тому, что он вообще перестал обращать внимание на женщин. Тем более, что ему не хотелось быть объектом их притязаний на то, чтобы облечь его в рамки непомерных для него обязательств.
Нет, тут что-то другое. Мысли его роились, словно пчёлы на пасеке. Полутревожное и, вместе с тем, странным образом успокаивающее ощущение не покидало его. Наитие подсказывало ему, что в его жизни сейчас происходит что-то важное, значимое для него и для этой девушки. Но что? Александр размышлял, прислушиваясь к сигналам внутренних предощущений, не догадавшись хотя бы спросить девушку – как её зовут. А на следующий день, когда предстояла поездка на Гатчину, она не пришла. Он ждал – вот-вот, она появится… Кто эта девушка? Как её зовут? Откуда она родом?
Мысли путались, мешали сосредоточиться на главном – на его смешанных ощущениях, истоки которых – он чувствовал – прячутся где-то в глубине его души, в причудливой, но кажется полудремлющей памяти. Появился страх – вдруг он больше не встретит, не увидит её…
«Кретин! Безмозглый идиот! Доосторожничался.… Обжёгся на молоке – на воду дул?"
Не было её и на следующий день. Внезапно он осознал – это удар, силу которого он уже пережил однажды. С тех пор ни одна из женщин не могла завоевать пространства его души, запечатлевшей образ той, единственной, которую он так любил и потерял навсегда.
Оставался последний день экскурсий – день поездки в Пушкино. В турбюро Александр приехал за час раньше, уже слабо надеясь на встречу с незнакомкой. Какая же буйная радость овладела им, когда он увидел её, сияющую от радости. Причём, сияла она, как ему казалось, не менее ярко, чем солнце, которое очевидно улыбалось именно им с небесной выси.
– Вы всё-таки приехали.…Знаете, я так волновался.… Очень волновался, что больше не увижу Вас. Что-то случилось?
– Да так, банальная случайность.… Ну, да это, боюсь, не интересно. Давайте, наконец, познакомимся. Меня зовут Софья. А Вас? – Она, смущённо улыбалась, и, не отрывая взгляда от его лица, неожиданно протянула ему руку. – Погодите! Ничего не говорите! Позвольте мне самой угадать Ваше имя. Вас зовут Александром. Верно?
– О! Вы – ясновидица?
Девушка улыбнулась, отрицательно покачав головой.
– Вы меня знаете?
– Кажется, но до настоящего момента боялась ошибиться.
– Я заинтригован, но…
– Можно задать Вам вопрос? Извините, что перебила Вас. – Не отрывая взгляда от Александра, она взволнованно спросила: «Скажите, Александр, Вы из Прокопьевска?»
– Да, да, я из Прокопьевска. Жил на Тыргане. Так Вы тоже…
– Я тоже жила на Тыргане, на Витебской.
– Теперь мне понятно Ваше пристальное внимание ко мне, но не вполне. Вы такая юная. Всё же откуда Вы меня знаете?
– Катя – моя сестра. Вы были влюблены в неё.
Александр замер. Тени из прошлого снова напомнили о себе. Он внезапно осознал – откуда возникли у него столь смешанные волнения, диктуемые предчувствиями.
Но собравшиеся экскурсанты уже сгрудились вокруг экскурсовода. Началась перекличка, и они поспешили присоединиться к ним. Устроились они на местах задней площадки салона автобуса. Перед мысленным взором Александра мелькали картины из прошлого. Но не возникло ни одной, где бы он мог увидеть образ его юной спутницы. Как ни пытался он воспроизвести былое, образ Катиной сестры не возникал. Наморщив лоб, он погладил затылок.
– Почему я не помню Вас?
– Где Вам вспомнить, если нас было четыре сестры, да мамина младшая сестра – моя ровесница? Да, быть может, вы припомните меня по одному эпизоду. Вы попросили меня отнести Кате записку, когда я с подружками во дворе прыгала через скакалку. Наш папа запрещал Катерине приглашать в дом её знакомцев. И вы общались посредством записок, назначая таким образом свидания. А я не передала ей очередную Вашу записку. В результате Вы понапрасну прождали её допоздна в беседке по соседству с детским садом. Вспомнили?
– Да, кажется.… Но что же Вас подвигнуло на такой поступок?
– Я не хотела бы, чтобы Вы узнали об этом сейчас. Быть может, когда нибудь.… Позже…
– Да, да, понимаю. Воспоминание, вероятно, не из приятных. Согласен.
– Да, конечно. Но дело вовсе не в записке, и даже не в моём поступке. Когда нибудь я расскажу Вам о причине. Но не сейчас. Надеюсь, Вы не слишком разочарованы.

После этого разговора они стали встречаться едва ли не каждый день, вспоминая каждый о своём прошлом, о некогда случившимся с ними. При встречах Александр развлекал Софью, декларируя ей новые сочинения и строки любимых поэтов, и, даже, посвятил её в своих откровениях  в тайну, рассказав о загадочной гибели любимейшего им поэта - Сергея Есенина. Его стихи он читал, словно заворожённый чарующей напевностью строк, или с нотками пронзительной боли, где поэт сообщал читателю, повествуя о пережитом, и о скорбных чувствах за Русь, катившуюся вместе с ним в грядущую неизвестность:

"Любимая! Не знали Вы, что я,  в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте,

С того и мучаюсь, что не пойму --

Куда несёт нас рок событий!"

 А она, зачарованная его вдохновением и восторженным тоном голоса, готова была слушать его стихи бесконечно.

В тот период вся страна с гордостью следила за научными экспериментами в космосе. Были запущены спутник, затем другие, затем космический аппарат с Белкой и Стрелкой, благополучно вернувшимися на землю, сумевшими пережить это необычайное, полное тревог и страха,  путешествие. Для запуска в космос готовили будущих космонавтов, о чём уже упоминалось в радиорепортажах, в журнальной кинохронике, и во всех периодических средствах печати. Молодёжь мечтала стать на месте тех счастливчиков, которые – они верили – непременно полетят в космос. Эти события, которые обсуждала вся страна, вдохновляли Александра, и он с восторгом читал ей стихотворение за стихотворением, посвящённые космосу и космическим открытиям, с уверенной убеждённостью в том, что есть иные цивилизации, где есть такие же люди, как и они сами здесь -- на Земле.
Время летело в череде бурных событий, встреч и расставаний, насыщенных трудами будней и развлечений. Совершенно неожиданно его снова вызвали в ректорат. Александр было заволновался. Но ректор, встретив его дружелюбной улыбкой и, приветствуя кивком головы, пригласил сесть.
– Вот что я скажу Вам, молодой человек. Вы ведь у нас холост? Вам не надоело платить холостяцкий налог?
Александр внезапно вспыхнул. Чувствуя неловкость, растерянно пробормотал:
– Да.… Нет.… В общем-то, Вы правы.
– Вот и чудесно, голубчик! Понимаю, смутил Вас своим вопросом. Женитесь-ка, друг мой!  И чем скорее Вы это сделаете, тем лучше будет для Вас, для Вашего будущего. А то, понимаете ли, как мы можем продвинуть Вас по карьерной лестнице? Ведь в Ваших документах должны быть непременно заполнены две графы: женат, член КПСС.
– Вас понял, Владимир Владимирович.
– Я не сомневался. Слышал кое-что о Ваших личных интересах. Да и Ваши коллеги дают о Вас хорошие отзывы. Так вот, друг мой, как только будут заполнены эти две графы, так ректорат поспособствует тому, чтобы улучшить Ваши жилищные условия. Общежитие, понимаете ли, не самое подходящее место для семейных уз и плодотворной работы. Лично я позабочусь перевести Вас на должность старшего преподавателя. А пока дерзайте. И поспешите, голубчик. Впереди Вас ждут перспективы, понимаете ли. Ну, пожалуй, всё. – Тут ректор, поднявшись из-за стола, протянул Александру руку.
– Желаю Вам успеха. Да, вот ещё… как Ваши дела с изданием Ваших книг? Что-то Вы не очень спешите с этим. Занесите-ка в ближайшее время Ваши рукописи. Говорят, Вы преуспели в своём творчестве. Очень прелюбопытно было бы просмотреть их. Надеюсь. Они вскоре появятся вот на этом столе…

От ректора Александр, словно на крыльях летел, не замечая, что насвистывает известный тирольский напев. Первым делом он поспешил купить кольца. Волновался так, будто обнимал весь мир, к чему и стремилась его душа. Встретив Софью у входа библиотеки, где она работала, он неожиданно подхватил её на руки и счастливым голосом продохнул:
– Софьюшка, выходи за меня замуж! Немедленно скажи – да, да!
– Саша, Саша.… Вот так неожиданно и сразу… Ты застал меня врасплох.
– Софьюшка, ну что ты, сердце моё! Ты против? Ведь мы любим друг друга.
– Да нет, что ты, Саша! Нет, конечно, не против. Но я должна тебе кое-что сказать. А уж потом решишь окончательно – делать мне предложение, или…
– Никаких – или. Что бы ты не сообщила мне, это не повлияет на моё решение. Я люблю тебя, а остальное – не желаю брать в расчёт. Я так решил. И если ты не против – завтра же пойдем и распишемся.
– Саша, но выслушать меня ты должен.
– Ну, хорошо, хорошо, любимая. Я готов выслушать твою исповедь. – Александр ласково улыбаясь, поднял руки вверх, словно сдаваясь.
– Но что бы то там ни было, знай – я люблю тебя и никакие «но» не повлияют на моё решение. Так куда же мы пойдём?
– Знаешь, на Гороховой есть уютное кафе, куда мы с девчонками любили забегать. Пойдём?…
– Твоё желание для меня дорого, моя принцесса.
– Ну, ты скажешь, тоже мне, Ваше Высочество…

Заказав кофе с лимоном и пирожные, он внимательно взглянул на неё, желая угадать, что может сказать эта милая девушка такое, что должно было бы заставить его задуматься, или отказаться от принятого им решения.
– Ну, Софьюшка… – Он нежно взял её ладонь в свои руки, и, ласково улыбаясь, произнёс:
– Я – весь внимание. Готов выдержать даже артобстрел. И обещаю – выдержу, не дрогнув ни единым нервом, ни душой.
– Всё гораздо серьёзней, Саша, чем тебе может показаться. И если ты готов, я открою тебе тайну, о которой ты вовсе не имеешь представления. От тебя требуется трезвое отношение к услышанному и, наверное, мужество, поверь мне. Зря ты, Саша, иронизируешь.
– Ну, хорошо, хорошо, я готов, Софьюшка.
– Помнишь, я обещала тебе рассказать о мотивах моего поступка, признавшись тебе, что не передала Катерине твою записку. Ты долго ждал её понапрасну. Сама же я спряталась за сараями в глубине двора и проплакала допоздна. Мне очень-очень было жаль тебя, юного, доброго и умного, так любившего мою сестру. Видимо, та жалость к тебе и стала источником моего чувства к тебе. Мне было всего-то десять лет, а я уже полюбила тебя всей душой. Уже тогда мне казалось, что ближе и дороже тебя вокруг не было никого. Даже отца, маму и младших сестёр-погодок я так не любила, как любила тебя.
На какое-то время девушка умолкла, как будто испытывая его чувства. Но, понимая его недоумение и стремление выслушать её до конца, продолжила.
Я думала, нет – была уверена, что ты, Александр, не знал, что Катерина не только с тобой встречалась. Она крутила роман и с Костей. Он оказался работником Госбезопасности. Всё выспрашивал: приходил ли ты к Катьке, о чём разговаривали, где встречались, целовались ли…
Я все его вопросы игнорировала, прикидываясь глупой и бестолковой, чувствуя, что спрашивает он неспроста. А однажды я нечаянно услышала их разговор. Он спрашивал, а Катерина отвечала, и почему-то ехидно хихикала. Она рассказывала о тебе, о чём ты говорил, чем увлекался, кто твои друзья-товарищи, где они живут, как часто встречался ты с ними. Когда он выспрашивал меня о тебе, я сначала изображала дурочку. Позднее, когда он стал угрожать мне, дескать, моим родителям будет хуже, если я буду упорно умалчивать, я врала. После угрозы я плела всякую чепуху, далёкую от реальности. Я боялась за тебя, предчувствуя, что все его расспросы не случайны, возможно, на почве ревности, возможно и по другим соображениям. Вот и приходилось врать.
Арестовали всех вас по доносу моей сестры. Не встречалась бы она с Костей, не случилась бы со всеми вами такая беда. А позднее, когда всех вас забрали, Катерина стала бражничать и встречаться с кем попало, без разбора. Костя её бил. Однажды, будучи пьяной, когда Костя бил её очередной раз, она в запале выкрикнула, что расскажет о его грязных провокациях. Тогда она посмотрит, кого упрячут в застенки: её, или его самого. Меня они не видели. После ссоры Катерина пропала, не без Костиного участия. А позднее не стало и Кости. Сама я едва не сошла с ума от всего случившегося с тобой и твоими друзьями, с Катериной. Вслед за случившейся трагедией скончался от сердечного приступа отец. Скорая помощь не успела довезти его до больницы. Позже мама отправила меня к тёте, которая жила здесь в Ленинграде. У неё своих детей не было – вот она и приютила меня в своей коммуналке. Свои две комнаты она со временем разменяла на отдельную однокомнатную квартиру. Видно, чувствовала, что недолго проживёт. Часто плакала по моему отцу – её брату. Она же настояла, чтобы я поступила в институт культуры, на библиотечный факультет. Позже в библиотеку пристроила, сначала техничкой, а через год меня приняли в качестве библиотекаря. Теперь я на третьем курсе. Мне нравится моя работа. И Ленинград я полюбила сразу же. Вот и всё, что хотела тебе рассказать.
С сочувствием, глядя на него, она, грустно улыбнувшись, покачала головой, и, опершись лбом на ладонь, замерла, словно отдавшись течению воспоминаний тех пережитых событий, овладевших её сознанием. Александр, опустив голову и обхватив её руками, покачивался из стороны в сторону, как в трансе. Затем, спохватившись оттого, что может заставить девушку пожалеть об откровении, он обнял её и прижал к груди.
– Спасибо, родная Софьюшка… – едва не зарыдав, он судорожно стиснул её в объятиях.
Больше Александр не мог произнести ни слова. Уже сумерки опустились над городом. Бледные огоньково-оранжевые всполохи заката освещали горизонт, но вечер уже задёргивал свой сумеречный полог, постепенно стирая очертания линии горизонта. Словно очнувшись, Александр тяжело поднялся со стула.
– Пойдём, моё сердце. Вместе пойдём…  –  хрипло произнёс он.
Пройдёт ещё немало времени, пока память не притупит жгучую боль души. И он сумеет пережить этот удар. Ведь рядом с ним эта замечательная девушка, полюбившая его в пору своего отрочества и любящая его сейчас, преданно и верно. Да и впереди их ожидает столько хорошего...  Об этом он и мечтал. Главное в жизни то, что мечты сбываются. Цена, конечно, быть может, и непомерной.