Пятница, 29.03.2024, 13:02
Приветствую Вас Гость | RSS
АВТОРЫ
Белова Лидия [94]
Белова Лидия
Форма входа

Поиск

 

 

Мини-чат
 
500
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Top.Mail.Ru Яндекс.Метрика © 2012-2023 Литературный сайт Игоря Нерлина. Все права на произведения принадлежат их авторам.

 

 

Литературное издательство Нерлина

Литературное издательство

Главная » Произведения » Белова Лидия » Белова Лидия [ Добавить произведение ]

Роковая любовь Лермонтова-2

 

НАЧАЛО ЗДЕСЬ:  http://nerlin.ru/publ....-0-6147

 

 

1

 

У граф[ини] В… [Виельгорской] * был музыкальный вечер. Первые артисты столицы платили своим искусством за честь аристократического приёма; в числе гостей мелькало несколько литераторов и учёных, две или три модные красавицы, несколько барышень и старушек и один гвардейский офицер. Около десятка доморощенных львов красовалось в дверях второй гостиной и у камина; всё шло своим чередом; было ни скучно, ни весело.

 

____________

 

* В квадратные скобки заключены небольшие вставки Л.Беловой в три первые – лермонтовские – главы.

София Михайловна Виельгорская (1820–1878) – дочь Михаила Юрьевича Виельгорского (фамилия польская), придворного и музыканта-любителя. Хозяйкой музыкального салона Виельгорских была юная графиня Софья, поскольку жена Михаила Юрьевича (урождённая герцогиня Луиза Бирон) устраивала приёмы для придворной знати на своей половине. Семья Виельгорских занимала особое положение при Дворе, так как один из сыновей, Иосиф, с 11-ти лет воспитывался вместе с цесаревичем, будущим императором Александром II, как его ближайший товарищ и соученик. – Л.Б.

 

 

В ту самую минуту, как новоприезжая певица подходила к роялю и развёртывала ноты... одна молодая женщина зевнула, встала и вышла в соседнюю комнату, на это время опустевшую. На ней было чёрное платье, кажется по случаю придворного траура. На плече, пришпиленный к голубому банту, сверкал бриллиантовый вензель [инициалы императрицы, знак отличия ее фрейлины]; она была среднего роста, стройна, медленна и ленива в своих движениях; чёрные, длинные, чудесные волосы оттеняли ее еще молодое, правильное, но бледное лицо, и на лице сияла печать мысли.

– Здравствуйте, мсье Лугин, – сказала Минская кому-то; – я устала… скажите что-нибудь! – и она опустилась в широкое патэ возле камина; тот, к кому она обращалась, сел против нее и ничего не отвечал. В комнате их было только двое, и холодное молчание Лугина показывало ясно, что он не принадлежал к числу ее обожателей. [Роль равнодушных друг к другу светских знакомых разыгрывалась обоими уже давно, они привыкли к ней и нередко продолжали играть эту роль, даже оказавшись наедине; причем старались говорить и выглядеть настолько естественно, чтобы случайный свидетель ни на секунду не усомнился в правдивости сей "сценки из спектакля". Начиная эту игру, Лугин и Минская не подозревали ее опасности для них самих: оба оказались неплохими актёрами, и каждый не раз начинал сомневаться: играет ли другой или в самом деле охладел? Муки ревности стали для них столь же привычными, как и сама игра… Вот и сейчас всё шло как по заведённому.]

– Скучно, – сказала Минская и снова зевнула. – Вы видите, я с вами не церемонюсь, – прибавила она.

– И у меня сплин, – отвечал Лугин.

Вам опять хочется в Италию, – сказала она после некоторого молчания, – не правда ли?

Лугин в свою очередь не слыхал вопроса; он продолжал, положив ногу на ногу и уставя глаза безотчётливо на беломраморные плечи своей собеседницы:

– Вообразите, какое со мной несчастие: что может быть хуже для человека, который, как я, посвятил себя живописи! – вот уж две недели, как все люди мне кажутся жёлтыми, – и одни только люди! добро бы, все предметы; тогда была бы гармония в общем колорите: я бы думал, что гуляю в галерее испанской школы. Так нет! всё остальное – как и прежде; одни лица изменились; мне иногда кажется, что у людей вместо голов – лимоны.

Минская улыбнулась.

– Призовите доктора, – сказала она.

– Доктора не помогут: это сплин.

– Влюбитесь! (Во взгляде, который сопровождал это слово, выражалось что-то похожее на следующее: "Мне бы хотелось его немножко помучить".)

– В кого?

– Хоть в меня!

– Нет. Вам даже кокетничать со мною было бы скучно – и потом, скажу вам откровенно, ни одна женщина не может меня любить.

– А эта, как бишь ее? итальянская графиня, которая последовала за вами из Неаполя в Милан?..

– Вот видите, – отвечал задумчиво Лугин, – я сужу других по себе и в этом отношении, уверен, не ошибаюсь. Мне, точно, случалось возбуждать в иных женщинах все признаки страсти – но так как я очень знаю, что в этом обязан только искусству и привычке кстати трогать некоторые струны человеческого сердца, то и не радуюсь своему счастию; – я себя спрашивал: могу ли я влюбиться в дурнушку? – вьшло: нет; я дурён – и, следственно, женщина меня любить не может, это ясно: артистическое чувство развито в женщинах сильнее, чем в нас, они чаще и долее нас покорны первому впечатлению; если я умел подогреть в некоторых то, что называют капризом, то это стоило мне неимоверных трудов и жертв, – но так как я знал поддельность чувства, внушённого мною, и благодарил за него только себя, то и сам не мог забыться до полной, безотчётной любви; к моей страсти примешивалось всегда немного злости; – всё это грустно – а правда!..

 

Александрина Россетти – фрейлина.

Акварель Г.-Д. Митрейтера. 1820-е годы

 

 

 

Михаил Юрьевич Лермонтов

в сюртуке Лейб-гвардии Гусарского полка.

Портрет работы А.Клюндера. Масло. 1838

 

– Какой вздор! – сказала Минская, – но, окинув его быстрым взглядом, она невольно с ним согласилась.

[Впрочем, подействовало на нее прежде всего искусство самого же Лугина убеждать собеседника. Это ведь он считал свою наружность ничуть не привлекательной. Вот искренное его мнение о своей внешности:] Несмотря на то, что в странном выражении глаз его было много огня и остроумия, вы бы не встретили во всем его существе ни одного из тех условий, которые делают человека приятным в обществе: он был неловко и грубо сложён [если исходить из господствовавшей в свете моды на высокий рост и гренадерскую выправку – как у императора; гибкость, лёгкость фигуры, даже грациозность в танцах и изящество в верховой езде отступали на этом фоне на второй план]; говорил он резко и отрывисто; больные и редкие волосы на висках, неровный цвет лица – признаки постоянного и тайного недуга – делали его на вид старее, чем он был в самом деле.

Он три года лечился в Италии от ипохондрии – и хотя не вылечился, но по крайней мере нашел средство развлекаться с пользою: он пристрастился к живописи; природный талант, сжатый обязанностями службы, развился в нем широко и свободно под животворным небом Юга, при чудных памятниках древних учителей. Он вернулся истинным художником, хотя одни только друзья имели право наслаждаться его прекрасным талантом. В его картинах дышало всегда какое-то неясное, но тяжелое чувство: на них была печать той горькой поэзии, которую наш бедный век выжимал иногда из сердца ее первых проповедников.

Лугин уж два месяца как вернулся в Петербург. Он имел независимое состояние, мало родных и несколько старинных знакомств в высшем кругу столицы, где и хотел провести зиму. Он бывал часто у Минской: ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением. [Сама же Минская принадлежала к числу тех женщин, чьи струны сердца Лугин сумел затронуть.] Но [в великосветских гостиных, как известно, "и у стен есть уши". Потому-то они и сейчас привычно изображали, что] о любви между ними не было и в помине.

Разговор их на время прекратился, и они оба, казалось, заслушались музыки. Заезжая певица пела балладу Шуберта на слова Гёте: "Лесной Царь". Когда она кончила, Лугин встал.

– Куда вы? – спросила Минская.

– Прощайте.

– Еще рано.

Он опять сел.

– Знаете ли, – сказал он с какою-то важностию, – что я начинаю сходить с ума?

– Право?

– Кроме шуток. Вам это можно сказать, вы надо мною не будете смеяться. Вот уж несколько дней, как я слышу голос: кто-то мне твердит на ухо с утра до вечера – и как вы думаете, что? – адрес: – вот и теперь слышу: "в Столярном переулке, у Кокушкина моста, дом титулярного советника Штосса, квартира нумер 27". И так шибко, шибко – точно торопится… Несносно!..

Он побледнел. Но Минская этого не заметила.

– Вы, однако, не видите того, кто говорит? – спросила она рассеянно.

– Нет; но голос звонкий, резкий – дискант.

– Когда же это началось?

– Признаться ли? я не могу сказать наверное… не знаю… ведь это, право, презабавно! – сказал он, принуждённо улыбаясь.

– У вас кровь приливает к голове и в ушах звенит?

– Нет, нет!.. Научите: как мне избавиться?

– Самое лучшее средство, – сказала Минская, подумав с минуту, – идти к Кокушкину мосту, отыскать этот нумер, и так как, верно, в нем живет какой-нибудь сапожник или часовой мастер, то для приличия закажите ему работу и, возвратясь домой, ложитесь спать, потому что… Вы в самом деле нездоровы… – прибавила она, взглянув на его встревоженное лицо с участием.

– Вы правы, – отвечал угрюмо Лугин, – я непременно пойду.

 

 

[Явление императора]

 

[Неожиданно из концертной залы Виельгорских вышел император Николай Павлович. Видимо, он посещал Луизу Карловну и заглянул на половину ее мужа, услышав пение европейской знаменитости – Сабины Гейнефехтер. Она славилась исполнением романсов Шуберта, но непосредственно ко Двору ее еще не приглашали.

– А-а, вы оба здесь! – воскликнул Николай Павлович, будто радуясь приятному обществу. – Мне тоже надоел Шуберт. Посижу-ка с вами, не возражаете? – В каждой его фразе сквозила тонкая ирония.

Оба собеседника поднялись: Лугин на мгновение склонил голову, а Минская присела в грациозном реверансе. Император с отеческой фамильярностью подхватил фрейлину под локоток и усадил рядом с собою на патэ. Затем повернулся к Лугину:

– Почему не отдаёте честь, поручик? – Взгляд его был холодным, но тон – иронически-благожелательным.

– Простите, Ваше Величество, вы меня принимаете за кого-то другого, – ответил художник, стараясь и в этой нелепой ситуации сохранять придворную учтивость.

– Разве вы не поручик Конной Лейб-Гвардии Лермонтов?

– Увы, нет. Я всего лишь свободный художник Лугин.

– Ах так… Мои гвардейцы, к сожалению, предпочитают мундиру фрак на светских приёмах, и это совершенно меняет их облик. Оттого и возникает путаница. Надо будет запретить… Но очень вы похожи на излишне модного ныне поэта. Особенно когда рядом с вами мисс Александрина: об их дружбе мне известно… Я рад, что любимица императорской семьи сменила предмет своего увлечения.

– Ваше Величество, изволите шутить? – откликнулась фрейлина с веселым блеском в глазах. – Предмет моего увлечения вам хорошо известен, и это отнюдь не поэт или художник. – Голос ее напоминал сейчас звучание нежного музыкального инструмента – может быть, даже не земного, а небесного.

Лугин про себя хмыкнул: Минская, этот "небесный дьяволёнок", лицедействовала не хуже актрисы императорского театра.

 

 

 

Император Николай Первый. 1840-е годы.

Акварель неизвестного художника

 

 

Николай Павлович удовлетворенно рассмеялся, поняв ее намек. Он знал, что слывет сердцеедом, и не возражал против подобной репутации. Гренадерские рост и выправка, магнетический взгляд, рыцарская учтивость (ну и титул императора чего-нибудь да стоит!) – всё это ставило его вне конкуренции. Еще бы Минской не предпочесть такого поклонника любому другому! Фрейлина была в полной его власти с весьма памятного обоим момента, когда он впервые обратил на нее внимание: восхитился ее ножками с высоким подъёмом – как у балерины. Недаром один известный портретист, изображая фрейлину в костюме цыганки, показал чудесную ее ножку в полусвалившемся башмачке… С тoй встречи, когда перед ним впервые мелькнули ее обнажённые ножки, прошло уже более десяти лет… Николай Павлович умолк, как бы забыв о собеседниках.

 

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/publ....-0-6153

 

 

Категория: Белова Лидия | Добавил: ЛидияБелова (13.11.2017) | Автор: Лидия Белова
Просмотров: 1493 | Теги: Роковая любовь, Лидия Белова, Штосс, лермонтов | Рейтинг: 4.9/105
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
                                                  Игорь Нерлин © 2024