Начало здесь: http://nerlin.ru/publ....-0-6065

История первая, траги-саркастическая

Осторожно: ревнивец!

(начало)

Вечер романсов и песен в одном из московских «культурных центров» подходил к концу. Элегантно-вальяжный конферансье объявил: «Завершит нашу с вами незабываемую встречу, дамы и господа, еще один молодой талант…»

Молодым талантом оказался гитарист, самонадеянно считавший себя еще и певцом. Переходя с речитатива на пение, он тянул звук на одной ноте, видимо не имея представления о модуляции. А для отдыха демонстрировал чудеса владения гитарой: играл на ней то как на балалайке – всеми пальцами по всем струнам сразу, то как на барабане – стуча ребром ладони по ее корпусу. Кое у кого из зрителей его мастерство вызывало бурный восторг, большинство же деликатно дожидалось конца этого циркового номера. А избалованные завсегдатаи потянулись к выходу: их любимый певец, Николай Тимофеев, сегодня так и не появился и теперь уж не появится…

С этого воспоминания, «от печки», Лариса стала прокручивать весь ход событий, в конце концов приведших ее сюда, в белостенную палату. Искала она тот неверный, глупый, роковой свой шаг, который разрушил ее хитроумные, но ведь совершенно бескорыстные планы и мечты!.. Времени на размышления было теперь предостаточно: после «тяжелой бытовой травмы» врачи рекомендовали, кроме лекарств, полный покой. Постепенно Лариса сосредоточилась, стала припоминать последовательно, неторопливо, глядя на всё и всех как бы со стороны.

…Мало кто в зале знал, что на этом завершается лишь первое отделение концерта. Второе отделение традиционно начиналось через полчаса, и не здесь, а в литературно-музыкальном салоне, о существовании которого было известно только «избранным». Из десятка музыкантов, выступающих в концертном зале, туда приглашались лишь двое – трое.

Хозяином «культурного центра» – спонсором, покровителем, распорядителем – был  художник и бизнесмен, на заре туманной юности взявший себе псевдоним Борис Богатиков. Летние сезоны он всегда проводил за границей, где «умели ценить» его русские пейзажи, непременно с церковью в качестве ударного живописного аккорда. Май для Богатикова был временем прощания с московскими друзьями и весеннего цветения культуры в его Центре: официальные и неофициальные торжества следовали одно за другим.

Культурный центр объединял коллег-художников, искусствоведов и писателей – участников профессиональных и политических дискуссий, – а «для души» приглашались музыканты. И в просторной гостиной музыкально-литературного салона, и в концертном зале имелся рояль, однако хозяин предпочитал фортепьянной музыке семиструнную гитару, и потому самыми желанными гостями были здесь гитаристы и исполнители романсов. Ну и, конечно, любил хозяин красивых дам. Их активное участие в беседах не предусматривалось – они выполняли роль тонизирующего средства для ораторов и собеседников.

Лариса Фёдоровна, сотрудница «престижного» научно-исследовательского института, опытный искусствовед, попала и в концертный зал, и в знаменитый в творческих кругах салон впервые. Чувствовала она себя в салоне не очень уютно. Больше всего мешало хорошенькой сорокалетней «дебютантке» не выходившее из головы предупреждение приятельницы, Алины: хозяин салона не любит говорливых дам; словесную активность иных простодушных женщин он пресекает саркастическими репликами – чтобы не пытались играть роль «первой скрипки» в беседах. На недоумённые вопросы Лары Алина ответила: «Ну что ты хочешь? Он художник, живописец, и женщин воспринимает как цветы, созданные для украшения жизни мужчин. А цветы, естественно, должны быть бессловесными».

Вот так! Между тем Лариса привыкла в любом обществе говорить много и громко, без обиняков отстаивая свою правоту. Отказаться от посещения этого домостроевского салона? 0, нет! Она страстно желала попасть сюда, ибо ей очень не хватало личных знакомств с теми, чье творчество она изучает, о ком пишет и говорит в самых разных обществах, собраниях. Тут-то, в культурном центре, и показать бы свой талант оратора, публициста, профессионального искусствоведа!.. Но – в чужой монастырь со своим уставом не лезь, тем более в первое посещение. И она пристроилась в углу диванчика, приняв скромно-грациозную позу и намереваясь для начала поизучать здешнюю публику, а там, глядишь, найти «личного» собеседника. Оживленной беседе двоих хозяин ведь не будет мешать? Вон он обходит группы гостей в сопровождении официанта с бокалами и рюмками на подносе. («Прямо как в таборе! – усмехнулась Лариса. – Ему бы еще красный кушак с кистями!») За огромный, заранее сервированный стол пока не садились.

Пригласить-то Алина ее пригласила, но встречаться по дороге на концерт отказалась, сославшись на то, что ей еще надо зайти за подругой. Обижаться на такое предпочтение Лариса пока не имела права: Алина была лишь недавней ее знакомой. Их представили друг другу на международной конференции в Казани: переводчица Алина Туманова должна была помогать искусствоведу Ларисе Елисеевой общаться с иностранцами. Это неприятно задело Ларису: она и сама могла бы помочь кому угодно в беседах с иностранцами, будь международным языком общения французский, а не английский.

«Алина, Анжелика, Нонна, et cetera, et cetera… А в паспорт заглянешь – на самом-то деле Алёна, Елизавета, Антонина… Мещанский выпендрёж!» – фыркнула тогда Лариса (естественно, про себя). Имя приятельницы слегка раздражало ее до сих пор. «И что за мода пошла? Как будто русских имён мало!.. Алина-то, правда, и в самом деле не русская, – неторопливо сплетничала сама с собой Лара, разглядывая салонную публику. – Говорят, отец у нее грузин, и настоящая ее фамилия – Туманишвили, а не Туманова; «упростила» она свою фамилию, поскольку всю жизнь живет в русском окружении, даже и родилась в Москве. Небось, и у подруги ее, Светланы Сибирцевой, в паспорте что-нибудь другое; наверно, родилась в Сибири, вот и сделала себя Сибирцевой», – продолжала ворчать про себя Лариса, забыв о том, что и ее фамилию можно счесть выдуманной – от королевича Елисея пушкинской сказки.

…Тем не менее после возвращения с казанской конференции в Москву Лариса возобновила знакомство с переводчицей. В основном оно было телефонным, причем звонила всегда Лариса, а эта зазнайка в ответ на упреки милым голоском отговаривалась забывчивостью, занятостью, тем, что на ее работе совершенно не принадлежишь себе. Или тем, что они со Светланой договорились пойти куда-то, поэтому ей сейчас некогда разговаривать… Видимо, в качестве извинения за невнимание она и пригласила Ларису сюда – на «гениального» певца и гитариста Николая Тимофеева.

Стараясь оставаться в стабильно-грациозной позе (сколько картин изучено ради этого!), Лариса все-таки то и дело вертела головой: публика здесь была довольно интересной и очень пестрой. «Не знаю, не знаю, что это за элита!» – усмехнулась она, задержав взгляд на молодом пузатом парне в растянутом и поношенном свитере. Но были тут и стройные молодцы – в официально-праздничных тройках, в ярких пиджаках, с бабочкой или с шёлковым шейным платком, как и у самого хозяина. А дамы, в самом деле, словно благоуханные цветы, рассаженные там и сям на лужайке. Две из них – в широкополых шляпах, что крайне удивило Ларису: как же они сядут за стол? Ведь по бокам от них на ширину полей должно быть пустое пространство!

Одна из этих «широкополых» стояла среди группы беседующих мужчин, а другая покойно и уютно сидела в большом кресле, явно не испытывая ни неловкости, ни скуки от своего временного одиночества среди светской толпы. После нескольких пристально-быстрых взглядов Лариса узнала в сидящей свою приятельницу, Алину. Изогнутая в полях светлая шляпа прикрывала ей лоб и глаза, и Лара не сразу поняла, что та приветливо улыбается именно ей. Надо бы подойти, поздороваться, но... Алина столь ослепительно хороша в этой светлой шляпе и черном с серебряной отделкой наряде, что оказаться рядом – значило бы мгновенно превратиться на ее фоне в дурнушку.

Собственно, дурнушкой Лариса себя не считала. Ну, может быть, не красавица – просто хорошенькая блондинка. Мужчины если не теряют голову с первого взгляда, то и не избегают… Но эта! Жгуче-карие глаза, изящный профиль, длинные, волнами сбегающие на плечи каштановые локоны – разве можно сравнить такую броскую красоту с простоватой внешностью Ларисы? К тому же какой наряд! Ну вот где взяла эта девчонка, не так давно окончившая университет, свою кофточку – с узкими от кисти до локтя рукавами и пышными буфами у плеч? Только очень искусная личная портниха могла бы создать такое чудо из черных кружев на серебряной подкладке. И благо бы Алина была замужем за каким-нибудь нуворишем, а то ведь муж – обычный инженер-строитель. Да, стоит узнать ее поближе и поучиться у нее одеваться, доставать деньги на наряды и иметь массу друзей...

Лариса, конечно, заулыбалась, закивала в ответ на приветливую улыбку Алины, но подходить к ней не стала. Да и почему, собственно, подходить должна она, сорокалетняя дама, к девчонке?.. Выждав паузу, не встанет ли сама красотка навстречу ей, Лара перевела взгляд на другую красотку – ту, что стояла в окружении мужчин. Эта «дама в шляпе» – блондинка, но с вполне естественным цветом волос, судя по крутой их волне, спадающей на висок и щеку. «Кажется, крашеная блондинка здесь всего одна, и это я», – со злым сарказмом по отношению к самой себе заключила Лариса. Шляпа, пожалуй, и в самом деле украшает эту «широкополую»: слишком уж строгое у нее лицо, с идеально правильными чертами, «плакатное». Изящно загнутые поля шляпы делают это лицо слегка лукавым, а чередование света и тени при малейшем повороте головы придает зеленым глазам таинственное мерцание… Привыкшая профессионально оценивать портреты, Лариса и людей рассматривала столь же профессионально, пристально.

Окружали вторую «широкополую» мужчины из разряда «породистых»: стройные, подтянутые, с ухоженными волосами, с гладко выбритыми лицами чёткого рисунка. Только один в этой группе выделялся из общей массы. Все эти «породистые» были хоть и импозантны, но безлики: каждого можно забыть, едва лишь отвернешься. Этот же запоминался с первого взгляда: среднего роста, широкоплечий, с головой Зевса; молодой, но уже с искрами седины в густой темной шевелюре. И не по возрасту серьёзен, неулыбчив. Впрочем, приглядевшись, Лариса обнаружила, что у него смешливые, озорные глаза. Как будто улыбаться ему лень, и он смеется одними глазами. Какая богатая, сложная, выразительная личность! Будь Лариса художником, непременно взялась бы за его портрет. И начала бы с глаз – такого чистого небесного цвета, как будто черных зрачков в них вообще нет.

Один из «породистых» передвинулся поближе к блондинке, и Лара увидела, что Зевс слегка опирается на гриф зачехлённой гитары. Может, это и есть тот самый знаменитый среди московской творческой элиты певец, на которого ее пригласила переводчица? Если так, то у него еще и баритон необычайной красоты и силы, виртуозное владение голосом…

Он был в тёмно-синем пуловере, надетом поверх светлой рубашки без галстука, и в вельветовых черных брюках. «А жены-то у него, видно, нет, – решила Лариса. – Жена позаботилась бы о безупречности его костюма: пуловер несколько помят, на брюках мелькают залысины, которые легко отпарить... Да, так если это он, то почему Алина и хорошо знакомый ей певец не вместе? Она сидит в одиночестве, а он слушает явно малоинтересных ему «породистых мужиков». Впрочем, возле него есть и женщина – та самая блондинка в шляпе».

Больше Лариса уже не крутила головой: гитарист поглотил всё ее внимание. Его неторопливые движения, вся его фигура производили впечатление грациозной, тигриной мощи. Ей безумно захотелось познакомиться с ним. Как?.. Например, «случайно» оказаться рядом с ним за столом. Наверное, тут не стоит рассчитывать на роман: он лет на десять моложе. Но можно ведь просто дружить. Она будет ходить на его концерты, а заодно и знакомиться с другими интересными людьми. Уж он-то наверняка здесь желанный гость, так что отпадет и зависимость от Алины...

Сесть возле певца Ларисе не удалось. Не было поблизости от него и блондинки: ее усадил рядом с собой во главе стола хозяин, Борис Богатиков. К ней вскоре присоединилась Алина (шляпы обеих красоток оказались на подоконнике). «А-а, так эта блондинка, видно, и есть та самая Светлана Сибирцева, вместе с которой Алина собиралась прийти на концерт, – догадалась Лариса. – Теперь, без шляпы, ее можно принять за оперную певицу, мою тёзку, Ларису Курдюмову, настолько похожа!»… А вокруг гитариста за столом оказались одни мужчины. «Значит, не всё потеряно».

Гости уже хорошо выпили и закусили, когда хозяин обратился к певцу:

– Споёшь, Николай? Ну хоть немного для начала: я смотрю, ты еще ничего не выпил.

– Пить сегодня не буду, – услышала наконец Лара его голос, глуховатый и спокойный. – А петь, что ж, можно начать.

Он отодвинул стул подальше от стола; раздвинули стулья и соседи, давая простор его рукам и гитаре. Стали советовать, как ему удобнее сесть, что спеть, – он отвечал немногословно, с ленцой. Наконец запел – и глуховатый бас его реплик превратился в бронзово-звенящий баритон. «Отговорила роща золотая...», «Утро туманное, утро седое...», «Капризная, упрямая...», несколько песен на стихи Рубцова, одна другой лучше... Он попытался было прерваться, но ему не давали, заказывали всё новые песни, романсы. От царившей здесь недавно атмосферы сдержанности, реплик вполголоса не осталось и следа: зазвучали восторженные возгласы, аплодисменты; некоторые дамы утирали слёзы.

Лариса наслушалась певца всласть. Кое-кто из подвыпивших гостей позволял себе разговаривать, а то и выходить из гостиной во время его пения – она слушала затаив дыхание, не пропустив не только ни одной песни – ни одного звука его чарующего голоса, мощного и нежного одновременно. И поклялась себе познакомиться с певцом сегодня же. Она еще не знала, как именно этого добьется, и напряженно ждала подходящей минуты.

…Лариса разошлась с мужем давным-давно, года через два после свадьбы. Он обвинял ее в бесхозяйственности, она его – в эгоизме. Дочь выросла красавицей, рано выскочила замуж и жила теперь в семье мужа; у них маленький сынишка, и они уже ждут второго ребенка. Судьба уготовила Ларисе Федоровне радость быть молодой бабушкой, но ее это вовсе не радовало: она еще не нагулялась. Да и интересы ее всегда были далеки от домашних забот. Общаться с живописцами, скульпторами, архитекторами, публиковать о них статьи, выступать с лекциями – вот что ее увлекало. И больше всего нравилось знакомиться с новыми людьми – кстати и для того, чтобы найти наконец «своего единственного». Какие тут внуки, если и до сих пор встретить его не удалось?..

Вот певец уже прощается с хозяином. Борис Богатиков не отпускает его, упирая на то, что от таких закусок грех уходить; Николай же упирает на то, что не хочет поправляться. Пока продолжалось это веселое препирательство, у Ларисы созрел план: на улице прохладно, хоть и май в разгаре; певец наверняка зайдет в гардероб за курткой или плащом – и там же в этот момент окажется она.

Гости непринужденно выходили и вновь возвращались, тем более что курили не здесь, а в соседней маленькой комнате, и Лариса выскользнула из-за стола, не привлекая к себе внимания. В гардеробе надела светло-зеленый широкий плащ, которым чрезвычайно гордилась, незаметно для постороннего глаза подобрала длинное вечернее платье повыше, под поясок, и встала у большого зеркала, причесываясь, подкрашивая губы и возясь с сумочкой. Ждать пришлось долго; она уже начала лихорадочно соображать, что делать, если хозяину удалось-таки уговорить певца остаться, но тут он появился, держа гитару так удобно и естественно, будто это часть его самого. Однако к гардеробу не подошел – быстрыми, стремительными шагами пересёк фойе по диагонали, направляясь к выходу. Она догнала его на улице: певец стоял с вытянутой на уровне плеча рукой, останавливая такси. Лариса подбежала, готовая повиснуть на его руке, лишь бы он не исчез.

– Николай Николаич, вы тоже ушли? Как я рада, что могу попрощаться с вами, выразить свою признательность! Вы настоящее чудо! Я никогда ничего подобного не слышала!

Он окинул равнодушным взглядом очередную восторженную поклонницу: мордашка разукрашена, как у клоуна; волосы высветлены чрезмерно для румяного, но уже не юного липа; из-под зеленого плаща выглядывает подол синего платья... Произнес привычные слова:

– Спасибо. Польщён.

Такси между тем остановилось. Певец наклонился к водителю:

– В Отрадное отвезёте?.. Вблизи метро. Позже уточню.

– Отрадное?.. Далековато… Ну ладно, садитесь. – Водитель, перегнувшись, распахнул заднюю дверцу. – Прошу. Или кто-то из вас сядет впереди?

Благодаря этому, неожиданному для певца, вопросу он вновь обратил внимание на стоящую рядом женщину. Она ведь только что благодарно слушала его, они сидели за одним столом. И ей тоже надо как-то добираться до дома в этот поздний час.

– Вас подвезти? – спросил певец, стараясь быть максимально вежливым, хотя не было никакого желания ехать в машине с кем-то после вымотавшего весь организм выступления.

– О, я буду счастлива! Еще хоть несколько минут в вашем обществе! – воскликнула она с девичьей пылкостью. «Ближайшее метро минутах в пяти отсюда…» – быстро прокручивала она в мозгу возможные манёвры. В следующее мгновение ее осенило: можно сказать, что она тоже живет в районе Отрадного, и тогда ехать с ним не пять минут, а целых полчаса, а то и больше.

Сесть ей пришлось впереди: рядом с собой певец положил гитару, занявшую всё свободное место. Некоторое время ехали молча. Лариса ждала, что певец спросит, куда именно ее подвезти, но он молчал, с каждой минутой всё больше лишая ее уверенности в себе.

– Я могу выйти у ближайшего метро, а могу доехать с вами до «Отрадного», – наконец нерешительно произнесла она. – Что вы, Николай Николаич, предпочитаете?

Водитель взглянул в зеркальце на пассажира и удивился угрюмой мрачности его лица. «Пожалуй, ему хочется ответить: а шла бы ты подальше!» Но пассажир через пару секунд ответил ровным, приветливым тоном:

– Пожалуйста, как вам удобнее, так и поступайте.

– Благодарю! В таком случае, шеф, я еду с вами до «Отрадного»: там как раз рядом моя автобусная остановка, – радостно сообщила Лариса водителю и опять повернулась к певцу. – Николай… Ничего, что я без отчества? Вы ведь еще так молоды, несмотря на седину!

О седине она упомянула не без тонкого намёка: дескать, вот ты молодой, но уже с сединой, а у меня ни одного седого волоса, – так кто из нас моложе?

– Можно и без отчества, – пробурчал в ответ певец.

И Лариса продолжала с молодым энтузиазмом:

– Николай, вы проявили такую любезность, а ведь до сих пор не поинтересовались, как меня зовут!

Она скосила глаза на водителя – стало вдруг неловко перед ним: верещит прямо ему в ухо; но, в конце-то концов, кто ей нужен – шофёр или певец? Плевать ей, что подумает шофёр. «Надо вообще не обращать на него внимания, а то собьюсь с верного тона», – решила она.

– И как же вас зовут? – глухо, как бы нехотя спросил певец.

– Вот не знаю, как удобнее представиться! – Чем глуше звучали его реплики, тем звонче становился ее голос. – Давайте на ваш выбор: Лариса Фёдоровна – или просто Лариса – или уж совсем просто: Лара.

– Очень приятно, Лариса Фёдоровна... Вы, значит, живете недалеко от меня?

И тут Лариса с ужасом осознала, что если они будут встречаться и даже еще только созваниваться, то ее обман сразу будет раскрыт: живет-то она в противоположном конце города. Пришлось перестроиться на ходу:

– Собственно, я еду не к себе домой, а к подруге. Для нас с нею это не поздно; загляну, раз уж мне так повезло.

– В чем повезло? – спросил певец, почему-то со злой иронией в голосе.

– Как в чем?! Я еду в одной машине с вами! – Она повернулась к нему всем корпусом, выражая полный восторг.

– Какое уж тут везение – ехать с усталым, больным человеком, – вздохнул Николай так тяжко и безнадёжно, как будто ему не тридцать, а все восемьдесят.

– Усталым – может быть. Но больным? Категорически не согласна, – заявила Лариса. – Вы Зевс в расцвете сил и таланта.

– И с тяжелым диагнозом: маниакально-депрессивный психоз, – произнес певец, пристально глядя ей в глаза.

«Должно быть, я ему активно не нравлюсь, вот он меня и запугивает, – решила она; но тут же мысленно тряхнула головой: – Ничего! По одёжке встречают, по уму провожают. Не впервой мне преодолевать мужское равнодушие».

– Все творческие личности любят фантазировать, – заявила она менторским тоном знатока. – Знавала я людей с таким диагнозом. Вы ничем, ни на йоту, на них не похожи.

– Слава Богу, – ответил он тихо.

– Николай Тимофеев! – вдруг оживился водитель. – Наконец-то я вспомнил! – Занятый дорогой, он не прислушивался к разговору, но время от времени поглядывал на пассажира в зеркальце: и лицо знакомое, и эта манера говорить глухо, без эмоций, что-то пробуждала в памяти. – Вы у нас выступали, в ДК таксопарка. Наш директор еще хвастался с трибуны, что вы его друг и зовёте его, как и водители, «Миронычем». Года два назад это было, в майские праздники.

– Да-да, припоминаю, – не сразу откликнулся певец. – Выступаю я не часто: работа не позволяет.

– Может, еще к нам придете? Я хоть сегодня скажу ребятам – все соберутся. В любой день, когда пожелаете... Я на всю жизнь запомнил, как вы пели «Есть на Волге утёс...».

– Спасибо. Я позвоню Миронычу, договоримся с ним о концерте, – доброжелательно кивнул в зеркальце певец.

Водитель сбил их с предыдущей темы, и Лариса не решилась возобновить разговор о болезни. А впоследствии она попросту забыла об этом «звоночке».

Отношения с Николаем налаживались медленно. Сначала она узнала телефон его мастерской (певец оказался еще и художником) и пару раз отважилась позвонить ему – «просто так, поболтать». А с осени, когда вернулся из Парижа Борис Богатиков и возобновились творческие вечера в его Центре, она стала заранее узнавать, предполагается ли выступление Николая, и если да, то непременно приходила. При этом всякий раз устраивала сцену восторженного преподнесения певцу букета цветов.

Осенью возобновились и традиционные вечеринки коллег на ее работе – совместные дни рождения и прочие праздники. Устраивались они не только в стенах учреждения, нередко и у кого-нибудь на квартире. Когда вечеринка планировалась у нее, Лариса проявляла сверхнастойчивость, чтобы зазвать любимого певца с гитарой.

Одно из таких празднеств, как она и рассчитывала, закончилось тем, что певец засиделся допоздна и остался ночевать. При этом он вовсе не искал повода остаться – наоборот, мрачновато ворчал: «Москва – даже не город, а целая страна, и чтобы добраться с ее юго-запада до северо-востока… – легче от Москвы до Ленинграда… вернее, до Петербурга…» Жили они действительно далеко друг от друга: он – в Отрадном, она – на Ломоносовском проспекте, неподалёку от станции метро «Университет». Но Лариса уже привыкла к тому, что он всегда чем-нибудь недоволен, и это ворчание ее не смущало: ничего – «будет ночь, и ты меня узнаешь»!

Она уложила певца в столовой на диване, а сама расположилась в спальне, на широченной, в полкомнаты, тахте, которую он как-то с усмешкой назвал «ложем». Здесь терпеливо ждала, когда Николай уснёт, и готовилась к волнующему моменту: разбудить его осторожными, нежными поцелуями. А дальше – он в ее власти. Тут уж она даст сто очков вперед любой красотке.

Что будет потом, она толком не представляла да и старалась не загадывать – просто «плыть по течению». Конечно, пора бы найти себе не любовника, а мужа, но ведь от этой, главной задачи она и не отказывается – продолжает искать «своего единственного». А пока пусть будет этот роман. В мужья ей певец, к сожалению, не годится: слишком молод; к тому же она изведет себя ревностью при таком муже: вокруг него вечно вьются поклонницы, жаждущие стать для него «моделью» или затащить на концерт в каком-нибудь элитарном зальчике. Так она размышляла, прислушиваясь к дыханию гостя за тонкой стенкой…

План обольщения вполне удался. Лариса превзошла самоё себя в искусстве гетеры. После этого Николай еще не раз оставался у нее ночевать. Правда, поначалу приезжал не специально к ней, а всего лишь на очередное празднество ее коллег (такие празднества устраивались теперь исключительно у нее). Бывало, что на следующий день уходил не сразу – то ли из-за усталости, то ли присматриваясь к ней, раздумывая, возможна ли их совместная жизнь. Вновь и вновь ворчал по поводу московских расстояний, вроде бы оправдывая самого себя в том, что не уехал еще вчера:

– Это давно уже не Москва, а скопище подмосковных сёл и деревень, только без былых садов и огородов. Когда-то устраивались ярмарки «под Новинским» – под селом с таким названием; так теперь это – почти центр, возле площади Восстания… вернее, Кудринской. Обо всём теперь приходится говорить: «вернее» да «точнее». Вот и с Петербургом то же: точнее бы говорить вовсе не Петербург, а Петроград, как повелел последний российский император. Императора признали, а волю его – нет. Вечно у нас из всех вариантов побеждает наихудший… То же и с гимном: самым лучшим был бы гимн «Широка страна моя родная…» – и по широкой, распевной мелодии, приятной для слуха, и по тексту; так нет…

– Коленька, будь справедлив: теперь ты можешь ворчать по любому поводу, – включалась на первых порах в дискуссию Лариса, – а попробовал бы вот так порассуждать году этак в 1949-м…

– Ну, положим в 49-м меня еще и на свете не было, – продолжал ворчать Николай. – Но и тогда отнюдь не все запрещали себе говорить от страха, как бы чего не вышло…

О политике он мог говорить бесконечно и всегда с интонацией недовольства. Лариса старалась не откликаться на это ворчание, чтобы не портить себе настроение.

Раньше она и сама любила поворчать, но только по поводу окружающих людей или бытовых неудобств – никак не о политике и уж тем более не об истории страны. «Зачем сотрясать воздух, если от нас самих всё равно ничего не зависит?» – так она не раз охлаждала горячие споры коллег. Но остановить поток негодования певца, относящийся порой вообще к семнадцатому веку, было ей не под силу… 

А Николая раздражали беспрестанные телефонные разговоры Ларисы. После трех – четырех ее бесед по телефону он в ярости уходил, не слушая никаких извинений.

Совместной жизни не получалось. «Ну и не надо, – утешала себя Лара. – Не успеем привыкнуть друг к другу – легче будет расставаться».

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ: http://nerlin.ru/publ....-0-6075