НАЧАЛО ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/publ....-0-6369

Помогут ли дневные "картинки"?

Спускаясь по движущемуся среди зелени эскалатору в парк, Лена ругала себя за распущенность: опять дала волю гневу! Сколько раз бабушка ворчала на нее за то, что не умеет подавлять отрицательные эмоции. Уже и куратор их группы, Владислав Николаевич, успел заметить, что она спорит с друзьями о философии, как будто речь идет о жизни и смерти. Надо уметь справляться с волнами гнева в себе – так же, как умеет опытный пловец справляться с волнами. Однако жаль на этот раз было только саму себя, никак не собеседника: этому "большому начальнику" так и надо! На том и успокоилась.

Вошла в парк, радуясь, что вокруг никого. Глядя на нежно-зеленую листву ухоженных деревьев и кустарников, на выложенные гравием дорожки, вспомнила свою давнюю мысль: искусство – это гармонизация жизни. А кто-то говорил, что создание парков – вообще высший вид искусства: практическая гармонизация самой природы. Но нет, скорее уж, высшая форма искусства – это искусство самой жизни: практическая ее гармонизация. Одни гармонизируют ее в основном внешне, другие – в основном внутренне. А кто никак не гармонизирует, тому в конце концов самому становится плохо... И вообще, высший вид искусства – это воспитание ребёнка! Это и есть подлинная гармонизация жизни...

Она направилась вглубь парка, уже в лес, к любимой полянке, куда они с Алиной обычно ходили вдвоём. В прошлом году обнаружили неподалёку голубые цветочки элеутерококка и краснику – низенький кустарник с красными ягодами, растущий только на Дальнем Востоке. Осенью сюда иногда забредают маленькие (или, скорее, юные) лисицы – видимо, в поисках своего (не материнского) логова. Затаится такая красавица за кустом – видны только бусинки глаз да оранжевый кончик хвоста – и наблюдает за людьми. Но стоит лишь пошевелиться, мгновенно исчезает…

Лена устроилась в кружевной тени деревьев; вокруг была высоченная трава, полностью скрывающая человека, как только он ложится. И вдруг на нее опять накатила волна любви к жизни. Какое человеческое суетное счастье может сравниться с этой простой и необъятной радостью – лежать в ласковых лучах предвечернего Солнца! Прости меня, Илья, за эту внезапную волну счастья в день твоей гибели. Ты уже никогда не почувствуешь ни одной земной радости. Твоя душа летит сейчас где-то над облаками, устремляясь к новой, небесной родине…

Постой, какой там полёт над облаками? – ведь все убеждены, что в течение сорока дней душа остается как-то связанной с телом. Вот уж в этом я, видно, никогда не разберусь!.. Но никогда и не соглашусь, что гибель юного человека – отнюдь не трагедия: душа, дескать, быстрее освободилась от земного плена и ушла в счастливые заоблачные выси. Нет! Человек рождён, чтобы осуществить все свои потенциальные возможности, а значит, прожить все три цикла жизни: первые 25 лет – обучение и взросление; вторые 25 – обогащение ума и отдача себя семье и обществу; третьи 25 – постепенное освобождение от суетных забот и посвящение себя обязанностям высшим, тоже ради людей, ради человечества. Ну а дальнейшие годы, если они будут, можно считать подарком Судьбы… Илье – да и скольким! – не дали использовать даже и второго срока. Неужели виновные не будут наказаны Космосом?..

А почему все-таки ей в больнице сказали об Илье: "случай полностью безнадёжный"? Ведь удается иногда включить сердце в работу заново… Ну да, это если не повреждены пути основного кровотока. А тут – о чем говорить? Тут, наверное, пришлось бы заменить половину органов и сосудов. До этого наука дойдет еще не скоро, да и дойдет ли вообще, хоть и много было шума по этому поводу.

Она стала вспоминать, как постепенно расширялась их разношёрстная компания – и с разных курсов, и с разных факультетов. Многие познакомились на лекциях профессора-фольклориста Чичерова. "Вы думаете, Кикимора и Шишига – одно и то же? Э-э, нет! Шишига живет в лесу; существо светло-коричневое, пушистое, мягкое, ласковое, хоть и коварное. А Кикимора – на болоте; существо зелёное, злобное, визгливое. Шишига любит мурлыкать себе под нос, вторя птичьему пению, – вот так… А Кикимора – та вопит пронзительным голосом, радуясь людскому и звериному несчастью, – вот так…" И изображал, не смущаясь тем, что "кикиморский" его вопль звучит и в самом деле отвратительно. Это была сказка! Студенты сбегались на его лекции со всех факультетов. Умер уже, старенький был, за восемьдесят.

Лена наконец задремала – сказалась послеэкзаменационная усталость. Настоящего сна не было, лишь полудрёма, с привычными в этом состоянии "картинками". (Они ее не настораживали, в отличие от неожиданных дневных галлюцинаций, заставляющих специально заботиться об отдыхе, расслаблении.)

…Вот Юра Минаев идет через холл – походкой уважающего себя человека. Его сосед говорил, что Юрка тренируется перед зеркалом: как держать сигарету, как сидеть, как ходить. Вот взглянул на себя сбоку в зеркало: да, красивый, стройный, собранный – отразилось в его глазах; росту бы еще прибавить, но и так неплох… Вытаскивает из кармана носовой платок; закрыв им ладонь, нажимает на ручку чьей-то двери… Картинка исчезла.

…Опять появился Юра. Он осматривается, стоя посреди очень знакомой комнаты. С помощью платка раздвигает книги, открывает шкаф… Она слишком сосредоточилась – и вышла из дрёмы. Напоследок мелькнуло чувство взаимной их симпатии друг к другу – из исчезающего сна, вопреки реальности.

Она стала детально рассматривать уже исчезнувшую картинку по памяти. Да это ж были мои книги, мои вещи в шкафу! Что же Юрку интересовало в моей комнате? И вообще при чём тут я? И откуда появилась у нас взаимная симпатия? Странно.

Отчаянно не везёт! Ничего не могу разгадать сегодня. Не хватает интеллекта для связывания картинок воедино, или что? Может быть, Юрку интересовали мои дневники? Я ведь одно время не скрывала от него свой "дар", и он просил показать какие-нибудь записи, сделанные до того, как события произошли. Я не стала показывать: "Зачем? Я тебе обо всём этом говорила". Но уж платком пользоваться ради моих записей!

Солнышко припекало, и уставший мозг брал свое, – опять задремала.

Вот Илья… Да разве он жив? Он ведь, кажется, погиб… Нет, вот он – стоит на площадке возле лифта, с кем-то разговаривает… Вот и собеседника вижу: это Никита Фёдорович Райс, его куратор. Чего-то требует от Ильи, а тот отказывается, почти с гневом… Вот они расходятся: Илья уезжает на лифте вниз, а Райс, постояв немного, уходит от лифта, идет по длинному университетскому коридору, своим ключом открывает дверь в чей-то студенческий блок… осматривает окно, устройство оконных затворов, выглядывает за окно – смотрит по сторонам, вроде бы на карниз, который тянется между всеми окнами университетской высотки…

Лена опять проснулась. Илья – на площадке возле лифта, живой и здоровый?.. Нет, он погиб, погиб, погиб!.. А Никита Фёдорович (какой он Никита? какой Фёдорович? – даже говорит с иностранным акцентом) давно уже не наставник Ильи: тот перешёл после первых двух курсов физмата на журфак, и ему сменили куратора. Значит, картинка – либо о времени очень давнем, либо об их случайной встрече не так давно…

Она стала обдумывать картинки все вместе: может быть, эти двое, Юрка и Райс, всерьёз причастны к гибели Ильи? Но почему же все-таки Юрка оказался в ее комнате в качестве сыщика? Она всегда считала его простодушным, открытым и добрым, хоть и занудой… Да и человек с иностранным акцентом едва ли будет рисковать, принимая участие в заговоре…

Тем не менее стало страшновато. И оставаться одной в лесу, и быть среди таких вот людей – и простых и сложных, и вздорных и вежливых, но, возможно, одинаково способных на преступление.

Олег! Вот спасение. Вот кому она доверяла бы безоговорочно, если бы не кошмарный случай после вечеринки в честь дня рождения Ильи. "Что это вы стали морды воротить друг от друга? Вроде бы раньше друг другу нравились", – иронизирует теперь Юрка. Нет, надо забыть о том глупом случае и пойти к Олегу...

Олег Шеремет был аспирантом физико-математического факультета. Лена влюбилась в него с первого взгляда: удивительно живые, выразительные карие глаза, густые, слегка вьющиеся чёрные волосы, широкоплечий и узкобёдрый, – ах, ах, ах! Она не раз смотрела диск с давними видеозаписями звезды нашей эстрады Вадима Казаченко, в его юные годы, – сходство редкостное (ну понятно, оба – украинцы). А позднее выяснилось, что Олег не только красив, но и умён, и светски воспитан.

Олег (тогда еще студент) оказался другом Ильи Антонова и был явно рад знакомству с Леной: глаза у него будто осветились изнутри симпатией, приятием новой знакомой. Поначалу он вроде бы даже уделял ей особое внимание, но потом стал вести себя чрезвычайно странно: оказываясь в их общей компании, иногда не отходил от Лены ни на шаг, а порой вовсе не обращал на нее внимания. В промежутках же между вечеринками, танцами, диспутами не появлялся у них с Алиной никогда. Хотя его друзья Хишам и Ким, не говоря уж об Илье со Светланой, бывали в блоке Лены и Алины нередко, ценя "домашнюю обстановку" девчат. Притаскивали всякие экзотические продукты, и главный распорядитель всех застолий Хишам командовал: "Девочки, девочки, ближе к делу! Ваше место давно уже на кухне!" Да и однокурсники приходили запросто – поболтать, выпить кофе, пригласить куда-нибудь. Олег – никогда. А дальше произошёл тот кошмарный эпизод…

"Ну и пусть! Всё равно надо посоветоваться с ним", – решительно сказала себе Лена.

И она направилась к Олегу. Но по дороге, во дворе, встретилась с "мальчиками" – Геннадием и Стасом.

– Пошли, пошли к нам, – Геннадий задал ей другое направление, обняв с высоты своего роста за плечи. – Посидим, подумаем вместе. Спрашивать ни о чём не будем.

– А у меня у самой остались вопросы к вам.

– Да-а? Тем лучше.

В их кабинете она спросила:

– Ребята, как вы думаете: могут быть причастны к гибели Ильи Юрка Минаев и Райс?

– Странное объединение, – сказал Геннадий. – Они никак, ничем не связаны.

– Не связаны? Но Юрка, по-моему, обожает Райса. Ухаживал за ним, когда тот бывал у нас.

– У кого это "у вас"?

– Ну, в нашей компании. Одно время Илья приглашал Райса к нам, потом перестал… А крутился вокруг него Юрка. Но дело даже не в этом: я только что видела несколько "картинок" – фигурировали в них Минаев и Райс.

– Ну-ка подожди, я возьму блокнот. – Геннадий мгновенно перешел на сурово-деловой тон. – Картинки хорошо запомнила? Продиктуешь до малейшей детали. Только ничего не домысливай, вспоминай точно то, что видела, без попутных соображений.

– Ладно, пиши… Хотя когда к этому относятся серьезно, мне становится неловко: вдруг всё это – чушь.

– Ну чушь, так чушь. Мы же не собираемся на основании твоих картинок решать вопросы юридически. Только учтём, заложим в банк данных, для осмысления.

Но Лена вместо диктовки вдруг разревелась: сдали нервы. Она всхлипывала, вытирала платком глаза, нос, извинялась – и не могла остановиться.

– Ленка, ты что? Называется, помощник! Ну-ка прекрати немедленно, – тихо приговаривал Стас, похлопывая ее по спине. – Ну, всё, всё. Дать водички?

– Дай лучше сигарету, – сказала наконец она, последний раз всхлипнув.

– Ты ж не куришь!

– А теперь буду.

– Ну раз так – на, попробуй.

Кашляя и с каждой минутой сгущая дымовую завесу вокруг себя (дым шёл от нее во все стороны, только что не из ушей), Лена начала диктовать свои "картинки". Ребята не сердились, никаких замечаний не делали, только приговаривали в паузах: "Вот так приходится трудиться... в дыму… в антисанитарных условиях… в психологически невыносимой обстановке…" Все трое в конце концов расхохотались, хоть и было на самом-то деле не до смеха.

Закончили с картинками.

– Умываться будешь?

– Не-а.

– Тушь ведь, небось, потекла?

– Какая тушь? Я днём не крашусь.

– Лиха беда начало, – осуждающе изрёк Геннадий. – Курить начала – значит, всё: скоро и краситься днём начнешь.

Стас поспешил с комплиментом, боясь нового потока слёз:

– Это у тебя свои такие чёрные ресницы и брови?

Она потрогала бровь:

– Разве чёрные?.. Свои.

– Тогда защищай их от солнца, за лето могут выгореть.

– Ну вот еще забота! Я и без того устала. Пойду?

– Иди, Алёнушка. Леонарду мы скажем, что провели с тобой самую обстоятельную и беспристрастную беседу, почти что допрос.

– Спасибо.

Шла она из их кабинета с чувством новой вины: имела ли право говорить о своих подозрениях? Их начальник, Леонард Трофимыч, в любой момент может сделать из мухи слона, и пострадают невинные люди. Пока найдутся доказательства их невиновности, сколько нервов он им истреплет!.. Правильно бабушка учила: "Не жалуйся на динозавра крокодилу". Эх, сначала бы зайти к Олегу! А теперь уж лучше не спешить – надо переодеться: юбка мятая… да и душ принять. Она вздрогнула, тут же вспомнив о душе, который развёл их с Олегом на несколько месяцев. Может, всё-таки и сегодня не заходить к нему?.. Ладно, еще подумаю…

Дома она выпила чаю, заедая чем-то безвкусным из маленького холодильника, какими были оснащены все студенческие блоки. Сменила свой праздничный наряд на скромное платье с воротником-стойкой: к Олегу можно идти только так.

Опять защемило сердце: если бы не этот ужас с Ильёй, все они сидели бы сейчас вокруг него и Хишама, провожая двух "лидеров" домой и поздравляя со скорым уже началом профессиональной деятельности. Наверное, и Олег бы пришёл…

Подойдя к площадке с лифтами, она увидела Юру; теперь он сидел в том кресле, в котором так спокойно, за звёздными размышлениями, прошли первые минуты ее летней свободы. Ей стало вдвойне неловко – и из-за недоверия к нему, и из-за своего предательства: имела ли право диктовать ребятам "картинку" со шпионским вторжением земляка в ее комнату?..

– Что с тобой? Плохо себя чувствуешь? – с искренней тревогой спросил Юра.

Но виноватый человек часто оказывается неблагодарным:

– А с тобой? Ты что, хорошо себя чувствуешь?

– Нет, конечно. Но ты не была такой прозрачно-бледной, даже когда смотрела на погибшего Илью.

– А ты в это время смотрел на меня?

– Лен, что с тобой? Обычно я понимаю, отчего ты раздражаешься…

– И отчего?

– Ну, из-за грубости моей. Из-за лексики. А сейчас?

– Да-а, ты ведь сейчас – как английский лорд… Прости, Юрка, нервы на пределе. Уже была тихая истерика. Ответь мне только на один вопрос: это ты предложил Илье пройтись по карнизу?

– Бред собачий! Ни у меня, ни у него в мыслях этого не было! Кто это тебе сказал?

– "Кипарис".

– Обо мне?!

– Да нет. Но что какой-то друг погибшего предложил таким способом попрощаться с дорогим обоим зданием. Так, кажется, по смыслу. И что он упал с 18-го этажа.

– Да? А я думал – от себя… Они что, всё правильно сказали?

– Я не знаю. А что знаешь ты?

– Я – ровным счётом ничего. Мне ничего не говорят, только задают вопросы. Тебя тоже вызывали?

– Вызывали.

– Отвратительно себя чувствуешь, когда тебя подозревают, скажи?

– А ты не думай о себе. Расспросы им нужны для дела, при чём тут наши чувства, амбиции! ("Учишь других, а сама?!" – одёрнула Лену ее "биологическая ЭВМ".) – Ты, кстати, теперь можешь уехать: никто уже не будет собирать друзей ради того, чтобы попрощаться, – добавила она, как бы извиняясь за бестактность.

– Ну наив! Кто ж меня теперь отпустит? Теперь все мы здесь застряли вплоть до конца расследования.

– А-а, об этом я не подумала… Ну, я пошла. Извини, пожалуйста: мне некогда.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/publ....-0-6415